В этих местах Уфа рассекает Бардымский хребет. Река яростно атакует горный кряж. Когда не удается лобовая атака, она отступает, чтобы найти уязвимое место и нанести решающий удар. Отсюда и рождаются причудливые петли-изгибы.
Родословная Комарово восходит к демидовским временам. На руде и древесном угле взошла слава уральского металла. В глухих таежных местах возникали встарь такие деревушки, как Комарово, чтобы питать дровами и углем ненасытные печи тагильских, невьянских и прочих заводов. В наши дни ремесло углежогов забыто. Остались леса, тревожно шумящие своими вершинами. Не перевелась в них живность, редкие по нашим временам звери, о встречах с которыми красочно рассказывает бригадир Юрий Зиновьевич Коростылев.
«…Приехал я однажды на покос. Лошади, спасаясь от жары, разбрелись по лесу, и я, кликнув верного Тузика, маленькую собачонку, отправился на поиски. Тузик залаял, я обрадовался — нашлись, родимые. Вышел на елань и попятился. Метрах в двадцати карабкаются на осину, сталкивая друг друга, два медвежонка, а на моего Тузика грозно надвигается разъяренная мамаша. Я руку к поясу, а нож, оказывается, забыл дома. Схватил толстую палку и думаю про себя: один-то раз все равно оглоушу, а там будь что будет».
На его счастье медведица решила не выяснять отношения и, забрав своих чад, с достоинством удалилась в лес. Ни секунды не медля отправился в строго противоположную сторону и бригадир с собакой…
…Почтальон в деревне не то что в городе — фигура видная, он та ниточка, что связывает Комарово с внешним миром, источник всяческой информации. Стоит почтальону показаться на улице, как из домов высыпают жители. Как большинство людей на Руси, население Комарово не обременяет себя перепиской, ограничиваясь поздравительными открытками, поэтому в сумке почтальона преимущественно газеты и журналы. С одной оговоркой, в данном случае очень важной. Одному из жителей почтальон приносит десятки, а в иные дни и сотни писем. На конвертах помечено: Степану Минеевичу Сыропятову.
— Фамилия наша, дорогуша, как у многих работных людей, от клички произошла. Прародитель мой в Кунгуре тогда жил. Приехал новый управитель, кличет его в контору. А дождь сильный шел, старые лапти и разъехались. Бросил он их, да так в контору босиком и заявился. Росту был здоровенного, под потолок. Погуторили, повернулся он, чтобы уйти, а управитель ручками как всплеснет: пятки-то, говорит, какие у тебя огромадные да сырые, смотри, как наследил. Никакой ты не Трофимов, Сыропятов ты — вот кто.
Степан Минеевич статью своей пошел в прадеда и потому попал в гвардию, служил в Питере. Причем в армию его забирали дважды. Еще шестнадцать не стукнуло, велели явиться на призывной пункт. Показал записи, где значился возраст. Чиновник отмахнулся: знаем эти кержацкие бумажки, веры им нет. Направили для освидетельствования к врачам. Те смотрят: парень здоровый, с коломенскую версту, признали годным и совершеннолетним. Явились тогда свидетели, почти вся деревня, доказали, что молод-зелен. После этого на целых восемь лет забыли о рекруте из Комарово — канцелярская машина работала с большими перебоями.
Речь у Степана Минеевича певучая, любимое обращение к собеседнику — «дорогуша». Само это слово, округлое и теплое, очень идет к нему, он мягок в обращении, спокойствием и доброжелательностью веет от всей его фигуры. Во время беседы изредка поглаживает бороду, причем, как успел я заметить, делает это тогда, когда надо вспомнить дату или фамилию. Память у него исключительная, легко извлекающая из прошлого цифры и факты. Он словно испытывает собеседника, способен ли тот отличить быль от небылицы. Способен — молодец, не способен — сам, значит, и виноват.
Степан Минеевич ходит, опираясь на палку, и постоянно подтрунивает над своей «третьей» ногой.
— Да и как не отказать, мил человек, моим ножкам. Верой и правдой служили, грех жаловаться. И отказали по справедливости. Холодная вода для них особенно губительна. А мы, сам видишь, все время у реки. Как схлынет большая вода, так до самого льда рыбой промышляешь. И все больше с бредешком. Это сейчас сапогов разных развелось, есть аж до пояса, а очень захочешь, то и выше, а тогда все босиком да в лапотках. Снег выпадет — на рябчиков. А потом за рысью — брали ее бе́гом.
— Как это бе́гом, Степан Минеевич?
— А очень просто, дорогуша. Главное — след устойчивый, свежий найти. Спугнешь зверя рано утром — и вдогонку. Поначалу он скок широкий делает, потом все мельче, мельче, на рысцу переходит, потому, значит, рысью и зовется. Час бежишь, другой, третий. Сначала шапку скинешь, потом шубенку. К вечеру рысь так устанет, прыжок последний сделает и, как мертвая, в сугроб головой ткнется. Тут уж не зевай, бери ее за горло и связывай. Не сосчитать, сколь я их в зоопарк сдал, а теперь каюсь — можно бы и похвастаться…
Степан Минеевич испытующе смотрит на меня, гладит бороду. Настала пора и мне покаяться перед читателем. В специальной литературе подобных описаний я не отыскал, собственного опыта в этом не имею, осторожно уточнил у соседей, которые подтвердили, что слышали про такое от стариков, но за точность не ручаются.
— Сейчас такого не сыщешь, — словно угадывая мои мысли, продолжает Сыропятов. — Ловят, конечно, и тигру, да целой артелью, какой же это интерес. А сынок мой, Павля, тот техникой ловит, капканами.
«Сынок», Павел Степанович Сыропятов, сам уже дедушка. На пенсии, но по-прежнему активен. С его советами считаются на ферме, где он проработал много лет, в партийной группе, которую он неоднократно возглавлял.
Коль скоро речь зашла о семье, то скороговоркой здесь не обойдешься. Степан Минеевич и его жена Федосья Федосеевна вырастили десять детей. Одна из дочерей, Агриппина Степановна, как и Федосья Федосеевна, стала матерью-героиней и даже превзошла мать: вырастила, поставила на ноги двенадцать детей — десять сыновей и двух дочерей.
Когда Степан Минеевич готовился к юбилею — а юбилей у него редкостный, сто лет! — то интересу ради решил посчитать, сколь велико его потомство, считая внуков и правнуков. Подсчитал и огорчился. Оказалось 95 человек, а ему так хотелось, чтобы вышла круглая цифра, равная юбилею. Малость утешало то, что появился первый праправнук, пятое поколение в одной семье. Врачи и кузнецы, агрономы и горняки, экономисты, трактористы, сварщики — десятками профессий владеет в общем итоге клан Сыропятовых.
Темная кромка соснового бора смыкается с деревенскими огородами. Но Степан Минеевич только посматривает в сторону леса: годы берут свое. Сейчас главная его забота, смысл жизни — сад.
Словно опытный артист, Сыропятов начинает показ с рядовых номеров, приберегая коронный под занавес «представления».
— Вот мои яблоньки. Нет, на эту ты не смотри. Ее я посадил в первые годы садоводства, посадил просто, без затей. Она прямо в рост и пошла. Стоит, мотает вершиной, а все напрасно. Ударят морозы, и прощай твой труд. На Урале надо сажать преимущественно стелющиеся деревья, им ни бог ни черт не страшен.
Низко к земле клонятся яблони, горделиво неся на своих ветвях краснеющие плоды. В урожайные годы каждый весит 300—350 граммов.
Холодная и ветреная на Урале зима. Фруктовые деревья, в большинстве своем южане, трудно привыкают к суровым условиям. На помощь им приходит человек. Сыропятов привил к сибирской яблоне кизил. Сочетание получилось удачным, кизил передал «молочной» сестре неприхотливость, закаленность к житейским невзгодам. Немало в саду и других гибридов.
Садовод, если у него умелые руки, может при желании стать и своеобразным скульптором. Степан Минеевич соорудил «кресло» из трех яблонь и на правах хозяина приглашает гостя посидеть в нем. Могу засвидетельствовать, что сидеть и удобно и приятно. От солнечных лучей надежно укрывает пышный зеленый тент, перед глазами же дразняще раскачиваются начинающие краснеть плоды.
Отливают золотом на солнце гроздья облепихи. День и ночь около нее трещат вертушки, отгоняя птиц. Полюбились воробьям мясистые, чуть горьковатые плоды сибирячки. Облепиха сторонница крепкой семьи, одиночество ей противопоказано. Она плодоносит только в том случае, если около куста с женскими цветками растет представитель сильного пола. Плоды плотно, ягодка к ягодке, прилепились к ветке. Точное все же название — облепиха!