Последний этап

Это случилось уже в тысяча девятьсот сорок втором году. Это было в Кавказских горах под Нальчиком, где находился громаднейший концлагерь НКВД. И были в нем заключены тысячи рабочих, крестьян, интеллигенции. Они строили военную дорогу через высокие утесы и глубокие пропасти, а в руслах рек промывали золотоносный песок. Каторжный труд выматывал и изнурял голодных и деморализованных людей до последней степени… Но то были уже не люди, а живые трупы, обмотанные черными тряпками, тяжелой нуждой и безнадежностью… И вывозили их каждое утро за зону и, как какую-то падаль, сбрасывали в яму и присыпали известью… А живых, которые не успели погибнуть, палачи гнали на работу и, подталкивая прикладами и штыками, кричали на них:

— А ну, контра, давай выходи!

— Это тебе не у тещи на блинах, а на строительстве НКВД!

— Дорога и золотой песок!

— Сталинская перековка и высокие проценты выработки!

— Давай-давай!

А которых не могли уже «давать» и измученные падали на работе, тех пристреливали по дороге в лагерь или же привозили в Санчасть, откуда их на следующее утро выбрасывали в «братскую» яму…

Это была каторжная работа имени Сталина. А с запада надвигался фронт и неутешительные вести для большевиков… На плакатах и по радио, в приказах начальства и прорабов — везде только и были слышны неумолимые и жестокие требования:

— Дорога и золотой песок!

— Золотой песок и дорога!

— Давай-давай!

Для начальства НКВД — награды и ордена, а для заключенных мучеников — страдания и смерть от пули энкаведиста или же от истощения на грязных нарах в бараке.

Когда же фронт перевалил через Кубань и в горах загудела немецкая канонада, а на горизонтах Нальчика загорелись величественные и грозные пожарища, НКВД засуетилось и в спешном порядке начало расстреливать несчастных. Почти две тысячи было уничтожено в течение последнего месяца. А потом на лагерь обрушилась страшная весть, что Сталин приказал уничтожить всех заключенных, концлагерь сжечь, а энкаведистам отступать в Грузию. И сразу в лагере потухло электричество, не стало воды, перестали готовить пищу, запретили хождение по лагерю. А еще через два дня разнесся слух, что концлагерь оцеплен войсками НКВД и на следующую ночь начнется расправа. Смерть раскрыла свои крылья, повисла над лагерем и страшной тишиной стала пытать мучеников…

— Смерть!

Верующие в темных углах бараков стояли на коленях и изливали из своих измученных сердец последние молитвы.

И случилось чудо! И заговорили громы вокруг Нальчика, и вспыхнули грозными молниями над самым городом и концлагерем, и спустились из-за туч немецкие парашютисты, и принесли мученикам ответ на их молитвы… И был окружен отряд НКВД, и взяли его в плен, и освободили мучеников. А на утро следующего дня был суд над палачами.

Вывели заключенных из лагеря, выстроили их под горой, а потом выбели к ним из лесу связанных семьсот энкаведистов, поставили перед ними и переводчик скомандовал:

— Смирно!

И сразу наступила жуткая тишина… Полуденное солнце вышло из-за гор и заиграло на листьях деревьев и на черных лицах людей… Природа тоже молчала и казалось, что и она сегодня будет свидетельствовать против красных людоедов, для которых настал последний суд.

Прошли секунды, может быть, минута… Тишина стала еще более напряженной. Казалось, что вот-вот она взорвется страшным громом и сметет с лица земли все человеческие злодеяния, все невыплаканные муки и скорби людей… Но подошел немецкий танк и из него вышел полковник. Он подошел вплотную к заключенными громко спросил:

— Вы знаете этих людей?

— Знаем! — выкрикнула человеческая масса.

— Это ваши палачи?

— На-а-а-а-а-ши-и-и-и! — еще громче и отчаяннее крикнули мученики и сразу же затихли.

— Переводчик, скажите несчастным, чтобы они — несколько человек вышли вперед и от имени всех вынесли свой приговор.

Вышел старенький священник, перекрестился на небо, набожно и приветливо взглянул на полковника, потом на своих вчерашних палачей, затем поднял кверху свои худые, словно две тонкие палки, руки и последним голосом выкрикнул заключенным:

— Христос Воскресе!

— Христос Воскресе!

— Христос Воскресе!

Последний выкрик зацепился за рыдания и оборвался в горле старика.

Он побледнел, зашатался и упал на землю…

То не море стонало и билось о каменные утесы берега… То не буря ревела в ущельях и пропастях Кавказских гор… То тысячи мучеников ответили своему соузнику-брату:

— Воистину Воскресе!

— Воистину Воскресе!

— Воистину Воскресе!

— Вас ист дас?

— Это их пасхальное приветствие!..

Кто-то громко рыдал и проклинал палачей… Другие счастливо всхлипывали и в радости обнимались друг с другом… Казалось, что море ревело, стонало и билось в сердцах освобожденных узников…

— Смирно!

— Смерть им! — еще выкрикнул кто-то сзади и сам свалился без памяти на землю…

— Начальство посадить на кол, а остальных расстрелять!

…Знал ли этот полковник о том, что и на его далекой родине существовали подобные же концлагеря, в которых также мучили людей да еще пропускали их через газовые камеры, — неизвестно, но он коротко скомандовал:

— Автоматчики! Выполните приговор!

…Расходились бывшие заключенные с этого проклятого места, получив на пять дней питание. Приветствовали друг друга пасхальным приветствием:

— Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе!

— Вы куда направляетесь?

— К семье на Украину… А вы?

— А я — в Орел.

— Ну, до свидания!

— До свидания!

Послесловие автора

Там, где кончается религия, начинается большевизм. Пережитые мною испытания в тюрьмах и концлагерях СССР и последующие скитания в годы Второй мировой войны убедили меня в непреложности этого духовного закона. Наш многострадальный век заболел большевизмом только потому, что человеческая личность, потеряв веру в Бога, переживает тяжелую моральную депрессию, от которой ее сможет спасти только учение Христа в его социальной и нравственной сущности.

Нынешнее правительство США уже поняло эту необходимость и принимает соответствующие мероприятия…

Очередь за больной Европой и нашей грызущейся между собою многонациональной эмиграцией.

 Лишь учение Христа может дать исстрадавшемуся человечеству желанный мир и спасение от надвигающейся мировой катастрофы. И Он зовет: