Когда я добрался до деревни, меня сразу же окружила стайка голых орущих детей. Они явно не ходили в школу, потому что не говорили по-английски; только кричали без конца одно и то же:

– Ибулаци! Ибулаци! Ибулаци! Имайна ангхан?[16]

Тогда я не понимал еще даже таких простых слов и только беспомощно вертел головой. Но когда я начал четко повторять «Джим, Джим», малыши догадались, что мне нужно, и повели меня к просторной хижине в конце деревни. Я постучался и, не дождавшись ответа, вошел внутрь. Мне сразу же ударил в ноздри довольно неприятный запах, но я подумал, что в подобном жилище это, должно быть, дело обычное.

В хижине никого не было. Но я не сомневался, что попал по нужному адресу, потому что на сбитой из досок простой полке увидел несколько американских книг. Близилось четыре часа пополудни. Я решил, что Джим скоро вернется, уселся на низком лежаке и принялся ждать.

Осматриваясь, я обратил внимание на три деревянные скульптуры. Первая изображала странное существо с телом человека и головой собаки или шакала. На уровне живота оно держало человеческий череп. Повыше было прорезано застекленное отверстие, в котором белела яичная скорлупа; Другая скульптура изображала коленопреклоненную женщину с тремя грудями. Шея и талия у нее были утыканы гвоздями, руки воздеты кверху. Она сверкала зубами, словно улыбаясь, но лицо ее дышало свирепостью. Неприятное впечатление усиливалось тем, что в ладонях она держала опять же по человеческому черепу. Я вздрогнул и перевел взгляд на последнюю скульптуру. Это была фигура мужчины с бараньими рогами, сидящего на низком табурете. В правой руке он сжимал нож; в левой держал отрезанную человеческую голову. У меня мороз пробежал по коже.

Время шло, а друг не появлялся. Я взял с полки книгу и начал ее листать. В какой-то момент я, видимо задремал: когда очнулся, в хижине сидели три женщины. Они тихо беседовали в полутьме.

Я заговорил с ними по-английски, но они только смеялись, крутили головами и что-то говорили на своем языке: Хотя английский в Нигерии – официальный язык, им владеют только жители крупных городов. В провинции, не зная местных наречий, сплошь и рядом не объяснишься. Однако женщины несколько раз повторили имя «Джим».

Все три были молоды и красивы, хотя, на мой вкус, немного толстоваты. Я догадался, что это жены моего друга. Вскоре они разожгли огонь и приготовили еду – жаренную на решетке рыбу, политую пикантным соусом, и нарезанные ломтями жареные плантаны. Давно я не едал такого вкусного ужина.

Время шло, а Джима все не было. Женщины разделись и улеглись. Они начали давать мне знаки, чтобы я тоже разделся и присоединился к ним, но я не воспользовался приглашением. «Джим, оказывается, еще не объяснил им, что у гостеприимства есть свои границы!» – подумал я, улыбаясь про себя.

Однако что мне делать, я так и не знал. Садиться в лодку и возвращаться в Коне или оставаться до утра? Если Джим уехал на несколько дней, то я только теряю время. Я сердился на себя, что не предупредил его письмом о своем приезде, но в конце концов решил: переночую в хижине и отплыву завтра в полдень, если Джим к тому времени не появится. Не раздеваясь, я улегся на глиняном полу и вскоре погрузился в сон… Разбудил меня шорох. Я еще раньше видел стоящий кверху дном посреди хижины глиняный горшок, но не обращал на него внимания. Сейчас у меня не оставалось сомнений: странный звук доносился из-под него. Я включил фонарик и увидел вереницу огромных муравьев. Одни ползли от стены к глиняному горшку, другие возвращались оттуда с какими-то лакомствами. Заинтригованный, я подошел к горшку и поднял его.

Под ним была человеческая голова. Подгнившая и объеденная муравьями голова моего друга! Я вскрикнул и выронил горшок, разбудив женщин, которых принял было за жен Джима. Сейчас я уже склонялся к мысли, что это последовательницы какого-то кровожадного культа. Я выбежал из хижины и помчался через деревню к реке. По счастью, никто за мной не гнался. В бухточке я столкнул лодку на воду, вскочил в нее, запустил мотор и понесся в Коне.

Ночь стояла светлая, так что и часу не прошло, как я уже был у цели. Ближайший полицейский участок оказался в Бори. Я отыскал хижину, в которой ночевал шофер, разбудил его и велел везти меня туда.

Как я и надеялся, молодой поручик, начальник участка, бегло говорил по-английски. Он, конечно, был недоволен, что пришлось встать среди ночи, но виду не подал. Когда я ему сказал, что в деревне на берегу реки, в часе пути на моторке от Коне, убит мой друг, черный американец, он страшно испугался. Лично он Джима не знал, но слышал о нем много хорошего. И, конечно, ему было понятно, о какой деревне речь.

Поручик попросил меня подождать в Бори, пока он не вернется, взял двоих человек, сел в нанятый мною автомобиль и отправился в Коне. Когда они уезжали, светало.

Вернулись они около полудня и привезли с собой вождя той самой деревни. Поручик сообщил, что провел небольшое расследование, результаты которого не оставили никаких сомнений: мой друг умер от естественных причин. Два с лишним месяца назад он подхватил какую-то тропическую болезнь и долго хворал, пока неделю назад не испустил дух. Согласно древнему местному обряду, который применялся в случаях смерти вождя или другой важной особы, Джима зарыли посредине хижины в сидячем положении, так, чтобы голова выступала над землей. Спустя некоторое время череп будет очищен муравьями от мяса, и его поместят среди черепов вождей в хижине, где собираются старейшины племени. Эти черепа помогают им принимать решения. Поручик был христианином и столкнулся с таким обычаем впервые, но, по его словам, все допрошенные им жители деревни утверждали, что это большая честь для покойника.

– А эти скульптуры с черепами?! – воскликнул я. – Особенно та, изображающая мужчину с ножом в одной руке и отрезанной головой в другой? Разве это не свидетельствует о существовании в деревне кровавого культа?

– Нет, нет, – запротестовал мой собеседник. – То есть в старину, конечно, воины игбо отрезали врагам головы. По этому поводу двух мнений быть не может. Но скульптура, о которой вы говорите, это типичная икенга, воплощение мужской силы. Она обеспечивает своему обладателю успех на войне, на охоте и в торговле. А если он крестьянин, то обильный урожай. В этих местах вы найдете такую скульптуру почти в каждой хижине.

Молчавший до сих пор вождь что-то сказал полицейскому. Тот выслушал его, после чего кивнул.

– Вождь спрашивает, не хотели ли бы вы занять место Джима и поселиться в его хижине? Вы, как и он, помогали бы советами всей деревне. Вдовы вас уже видели и, по словам вождя, ничего не имеют против.

Я ответил, что благодарен за предложение, но не могу: надо возвращаться в Лагос. Когда полицейский перевел вождю мои слова, тот покачал головой и снова что-то сказал. Оказалось, что он хочет дать мне кое-что на память о Джиме.

Мы вышли из дома и подошли к нанятому мною автомобилю. Поручик велел шоферу открыть багажник, вождь вынул оттуда закрытую корзину и с низким поклоном вручил ее мне. Я поклонился в ответ. Я был уверен, что внутри – книги или вещи Джима. Поручик и полицейские сияли улыбками. Они явно не сомневались, что подарок вождя доставит мне радость. Я поднял покрывало и увидел голову моего друга.

Тут я выронил корзину и закричал. Я не трус, я воевал, не раз видел трупы. Но еще никогда не встречал ничего более отвратительного, чем разлагающаяся голова Джима с лицом, наполовину объеденным муравьями!

Когда мне наконец удалось успокоиться, поручик принялся извиняться и объяснять, что все хотели как лучше. Хотя череп Джима намеревались поместить в хижине, где собираются старейшины, вождь решил подарить его мне в утешение за то, что я приехал в деревню напрасно.

Я задумался, что мне делать. Можно было забрать голову Джима в Лагос и отослать его семье в Штатах, чтобы ему устроили нормальные похороны, но я решил, что мой друг должен упокоиться там, где провел самые счастливые годы своей жизни, – в Нигерии. Конечно, я мог распорядиться, чтобы его голову зарыли на одном из местных христианских кладбищ, но ведь Джим не считал себя христианином. После долгих раздумий я пришел к выводу, что, если бы ему дали выбирать, он наверняка предпочел бы, чтобы его череп попал на полку в хижине, где собираются деревенские старейшины. И я вернул голову вождю.