Вера, дорогая! Как мы далеки сейчас друг от друга! Я знаю, что ты волнуешься за меня, за мою беспокойную, бродячую жизнь. Мы мало бываем вместе, и ты больше помнишь меня на подножке вагона или в дверях самолета, всегда уходящего, улетающего от тебя.

Мне очень хочется сделать для тебя что-нибудь хорошее именно сейчас, когда ты спишь в далекой Москве, а я лечу с молчаливыми геологами к побережью Ледовитого океана. Мне хочется, чтобы тебе приснился яркий солнечный день в веселом южном городе. Это было пять лет назад. В тот день мы решили, что навсегда будем вместе.

И тогда же я сказал тебе, что хочу сделать в жизни что-нибудь очень большое, очень полезное и нужное для моей Родины. И тогда ты сказала, что разлука всю жизнь будет спутницей нашей любви. Помнишь, мы долго молчали после этих слов. Мы знали, что это правда, но тогда наша любовь была сильнее этой правды.

И вот прошло пять лет. Пять лет я скитаюсь по Северу. Я ищу то большое и нужное, о чем говорил тебе в теплом южном городе, то, что мы называем холодным и чужим словом «полезное ископаемое», но чему мы отдаем все силы, все мечты, весь жар души.

Вера, родная, мы так редко видимся с тобой!.. И каждый раз при расставании мы поднимаем бокалы за годы странствий и минуты встреч. Мы знаем, что эти минуты стоят долгой жизни рядом с другом. Мы знаем, что годы разлуки не страшны нам. Мы верим в это.

Когда ты проснешься, мы уже приземлимся на желтую отмель бурной таежной реки. Место нашей посадки будет всего в четырех километрах от Северного полярного круга. И когда ты встанешь, будешь умываться и причесываться, мы, проводив улетевший на юг самолет, уже пересечем черту Полярного круга. Нагруженные тяжелыми рюкзаками, мы пойдем дальше, на север. Наши геологические молотки будут стучать по выходам древних пород, мы будем вгрызаться кайлами и лопатами в вечную мерзлоту, будем засыпать по вечерам среди болот и топей под холодными полярными звездами и думать о тех, кто ждет нас на Большой земле.

Через много-много дней мы снова выйдем из тайги — бородатые, грязные, уставшие. Нас будет ждать самолет. Мы вернемся с победой — я в этом уверен. Когда мы снова поднимемся в воздух, я буду смотреть в окно и думать о тебе.

Но это будет еще очень и очень не скоро. А пока, пока зажмурься и жди. И верь в нашу победу.

Верочка, здравствуй! Не сердись на меня, но получилось так, что письмо, написанное в самолете, я не отправил с летчиками обратно. Мы неудачно приземлились — пришлось перетаскивать грузы на берег по пояс в воде. В этой суматохе я и забыл передать летчикам письмо, чтобы они опустили его в почтовый ящик на центральной базе экспедиции. Оно осталось со мной, и вот уже второй месяц я ношу его по тайге, думая о том, что оно дошло до тебя и ты уже прочитала его.

Я нашел его вчера среди карт и теперь не знаю, когда оно попадет к тебе. Но, несмотря на это, я все же пишу тебе по привычке. Как мы живем? Тебе, наверно, не очень-то интересно знать это — десятки моих северных писем лежат на твоем туалете в резной шкатулке, которую я подарил тебе в прошлом году. И все они написаны из тайги от костра и полны описаний нашей во все годы одинаково бродячей геологической жизни.

Я и сейчас сижу у костра и, разложив на коленях помятый лист бумаги, царапаю карандашом. Все уже спят, я сижу один, кругом темнота, и наш костер затерялся в ней, как маленькая светлая песчинка в огромном океане ночи.

Я сижу теперь так — один у костра — очень часто. Ребята ругаются, просят ложиться, а потом залезают в спальные мешки и оставляют меня один на один с костром. Я сижу, смотрю на улетающие вверх искры, и мне почему-то всегда в такие минуты вспоминаются слова нашей старой геологической песни:

Здравствуй, Верочка, милая! Снова привал, снова ночь и костер, и мне снова захотелось поговорить с тобой. Пожалуй, это письмо я привезу тебе зимой сам — раньше оно не дойдет до тебя. Когда я приеду, я не буду тебе рассказывать ничего. Я молча войду в твою комнату, поставив на пол чемодан, и отдам тебе это письмо. Ты будешь читать его, а я буду сидеть напротив тебя и смотреть на тебя, на твое лицо, на твои волосы, на твои руки. Ты прочтешь письмо, все поймешь, и мы больше не будем ни вспоминать, ни говорить обо мне. Мы будем говорить только о тебе — о твоей жизни, о твоих делах, о твоих успехах.

Поэтому я пишу тебе сейчас обо всем — о нашей работе, о наших невзгодах и разочарованиях, о наших маленьких радостях. Вера, мы ищем здесь, за Полярным кругом, кимберлитовую алмазную трубку. Что это такое, ты знаешь по моим старым рассказам. Я могу добавить только то, что, не найдя этой трубки, нам нельзя возвращаться на центральную базу экспедиции. Мы не можем ее не найти. К этому подготовлено все: определен приблизительный район ее обнаружения, выработана поисковая методика. Мы не имеем права не открыть трубку: потрачено слишком много времени, сил и средств на подготовительные работы.

Трубка окружена геологами со всех сторон, ей некуда деваться. От нас требуется только одно — нащупать трубку, взять из нее образцы и нанести контуры месторождения на карту. По нашим следам пойдут строители. Они заложат на трубке рудник и поселок. И это должно быть сделано не позже будущего лета — значит, этой осенью мы не можем вернуться на центральную базу экспедиции без карты трубки. Мы знаем, что где-то далеко на юге вышли на поиск кимберлита еще несколько разведочных отрядов. Это придает нам сил — естественно, хочется быть первыми.

Мы начали работать с опозданием: в этом году в Якутии лето было дождливое, и только в конце июля удалось вылететь к месту поисков. Сейчас здесь последний приступ позднего бабьего лета. Стоят жаркие дни. Солнце печет болота и мари, воздух до дурноты насыщен пряными таежными испарениями. Но уже чувствуется приближение короткой полярной осени: побурела хвоя на лиственницах, по утрам кусты багульника серебрятся легким инеем, печально опускают вниз свои ветки чахлые лиственничные деревья. Еще одна осенняя примета: пропадают постепенно комары. Их отсутствие старается заменить мошкара. Гнус прямо-таки свирепствует — у меня опухли руки и разодрано все лицо.

«Пьяная» якутская тайга становится еще «пьянее». Помнишь, я тебе как-то рассказывал, что деревья в якутском Заполярье растут не прямо, а вкривь и вкось. Это оттого, что здесь очень сильны зимние морозы, от которых древесину перекручивает так, что тайга и впрямь похожа на подгулявшую компанию. Так вот, эти деревья очень остро чувствуют снижение температуры и первыми начинают реагировать на приближающиеся холода, сгибаясь и наклоняясь к земле.

Уже совсем потух костер. Я так увлекся, что забыл подложить в него веток. Ну, спи, Верок! Счастливых тебе снов…

Я совсем забыл представить тебе членов нашего отряда. Всего нас четверо: сначала расскажу о Сергее — нашем завхозе, поваре, рабочем, хозяйственнике — словом, мы называем его «оргсектор». Сергей — старый таежник. Он самый старший из нас и самый опытный. У него заполярный стаж даже на два года больше, чем у меня, и по имени я его зову только на правах начальника отряда. Он ростом невысок, кряжист, лицо всегда задумчивое, хмурое, словно замышляет что-то серьезное. Сергей все умеет. Кажется, нет такого ремесла, которому он не обучен. Он и плот может срубить, и обед сварить, и хорошее зимовье поставить, и в геологии разбирается неплохо. Словом, без него мы как без рук.

Вообще у нас в тайге роль рабочего в поисковом отряде особенно велика. Часто бывает так, что с молодым, еще недостаточно опытным геологом работает старый рабочий — таежник. В таких случаях он выполняет обязанности своеобразной «няньки» или, вернее сказать, «дядьки» при геологе. Такие отношения со стороны всегда очень трогательно выглядят. Я пишу об этом потому, что наблюдаю подобную ситуацию каждый день. Ведь два других члена нашего отряда — Герман и Таня — совсем еще зеленые юнцы. Юнцы, конечно, довольно относительные. Герман уже два года как окончил техникум, а Таня — третий полевой сезон после институтской скамьи вместе с геологами нашей экспедиции «охотится» по северной тайге за неуловимыми кимберлитами. Но для полярной тайги — это пустяковый стаж. И Сергей всячески заботится о них, наставляет, учит таежному уму-разуму.