…Пятнадцатилетний мальчишка впервые увидел неохватное, пронзительно большое море. Блестящая гладь воды появилась перед глазами неожиданно: только что по обеим сторонам шоссе глухой стеной громоздились замшелые камни, пробегали жизнестойкие деревья, колючие кустарники и вдруг — ОНО! Бирюзовое! Спокойное! Очень теплое! Ласковое!

Внизу — домики с красными черепичными крышами. Еще невидимые с перевала прибрежные дорожки и тропинки легко угадывались по выстроившимся, будто солдаты на параде, кипарисам. А какой, наверное, там, у моря, аромат цветов! Запах моря!..

Все было торжественно и необычно. Вдруг пронзительная мысль поразила мальчика:

«НИКОГДА! Больше такого я НИКОГДА не увижу! Оно не повторится — никогда не повторится это мгновение, эта минута жизни, этот восторг! Счастливое состояние души, рожденное этой картиной, уже уходит в прошлое. В будущем осталось на одну минуту меньше… Ой, еще на одну! Все будет таким же — и дома, и деревья, и море, а меня не будет!

Липкий черный мрак вечности впервые коснулся сознания Коськи. Горло схватила судорога, во рту стало сухо, и он горько заплакал, повторяя раз за разом: «Не хочу-у-у-у, не хочу-у-у-у…»

С годами острое чувство неизбежности смерти притупилось, но не настолько, чтобы без содрогания, пусть секундного, пройти мимо кладбища. Траурные звуки духовых инструментов, доносимые ветром с отдаленной улицы, возвращали страх. В такие моменты Константин застывал на месте и по привычке обшаривал глазами пространство, окружающий пейзаж, пристально рассматривал каждую былинку под ногами, словно ощущая бренность бытия, пытался запомнить все это прочно и навсегда…

Из-за этого страха Константин не смог себя пересилить и пойти вместе с бывшими одноклассниками хоронить школьного товарища — Валерку Степанова, с которым не один год сидел за одной партой, гонял в футбол, ходил в походы… Впрочем, именно потому, что он отсутствовал на похоронах, Валерка всегда вспоминался веселым, заразительно смеющимся, озорным…

Сломался Константин после смерти матери. Тогда и наступило почти полное безразличие.

Через два года Константин совершил поступок, которому удивлялся всю последующую жизнь, — он, без пяти минут инженер, без каких бы то ни было предварительных звонков по телефону пошел в милицию и попросился в криминалистику. Пожилой майор-кадровик, недоверчиво, с опаской и излишней придирчивостью перелистал документы, куда-то позвонил и направил на собеседование.

Лет через пять, после полного курса спецподготовки, Константин, превозмогая себя, начинал в шестой или седьмой раз осматривать комнату, где в кресле едва умещалось располневшее от тепла и времени тело молодого самоубийцы. Выскочив в очередной раз под насмешливыми взглядами коллег «на секундочку» в туалет, Константин, весь зеленый, начинал осмотр в восьмой раз…

Вспыхнувшая фотовспышка ослепила, заполнила резким мертвенно-белым светом техэтаж, осветила склонившегося над стариком Григорьева, уходящего назад, к люку, Локтева…

— Алексей! Подожди! Не надо понятых! — неожиданно закричал Игорь Михайлович.

— Локтев! Срочно! «Скорую»! Пульс прощупывается! Живой, однако, еще… Не опоздать бы… Эхма! — Его движения были быстрыми, суетливыми…

Локтев, чертыхнувшись, ринулся к выходу, быстро перевалил через трубу, под ногами зазвенела отлетевшая в сторону банка, сложившись вдвое, он не вылез, а скорее выпал из злополучного люка наружу. Грохот входной двери подъезда возвестил о том, что Алексей побежал на улицу к телефону-автомату.

«Зря! — подумал Константин. — Надо было стучаться по квартирам… Хотя… — он посмотрел на часы. — Десять вечера — могут и не пустить. Поздновато!»

— Давайте, ребята, быстренько сообразим какую-нибудь подстилку… — Григорьев сбросил свое пальтецо. — Надо его переложить и нести к выходу…

— Ты ему сначала лекарство какое дай… — нехотя начал расстегивать куртку следователь. — Врач все же!

— Кабы знать, — в сердцах выругался Григорьев. — Мне лекарства иметь не положено. Не тот профиль… Вожу с собой на всякий случай нашатырь. Так он здесь ни к чему…

— Перекладывать-то его можно? — поинтересовался Константин. — Хуже не будет?

Вопрос остался без ответа. Старика быстро, но достаточно осторожно подняли с пола, переложили на пальто Григорьева и медленно, стараясь не делать резких движений, поволокли к перегородившей путь трубе. Атласов, так и не решившийся снять свою красивую куртку со множеством «молний», нес позади чемоданы экспертов. Старика положили на трубы. Он лежал на подстилке лицом вверх, и его наконец-то можно было рассмотреть. Рыжая, давно нечесанная и нестриженная борода рассыпалась поверх ветхого джемпера…

Григорьев и Снегирев переползли через горячую коммуникацию, снова взялись за края пальто-подстилки и понесли старика к люку.

— Кладем! — скомандовал Григорьев, опуская ношу на цементный пол.

— Дальше пока не понесем. Холодно! Дождемся «скорой»…

Алексей осмотрелся — на полу мусор, остатки цементного крошева, невесть откуда взявшаяся листва деревьев, обрывки газет, окурки… Он подошел к люку и выпрыгнул наружу.

— Далеко, Константин? — из окошка высунулся Атласов.

— Пройдусь по квартирам. Может, у кого валидол или нитроглицерин есть… — Он шагнул в сторону лестницы.

— Валидол? — переспросил Атласов. Он аккуратно, стараясь не испачкаться, спускался вниз по решетке. — Думаешь, поможет?

— Что-то делать надо!

— Я думаю, — отряхивая брюки от пыли, сказал следователь, — домой топать надо… Убийство не подтвердилось, смерти, как таковой, нет. Чего терять время! По крайней мере, всем тут торчать нечего…

— Что предлагаешь?

— Кого-нибудь оставляем, чтобы дождался «скорой», записал бригаду — помер, фамилии, для справки и подстраховки, а остальные — «дранг нах хауз»! Нечего здесь пыль глотать…

— Бросим на пальцах?

— Я остаюсь… — долетел голос Григорьева. — Мне надо остаться, я врач.

— Ну, вот и прекрасненько. Пошли, Константин?

Снегиреву не понравилась атласовская постановка вопроса, но ссориться с прокурорскими — дело никчемное…

— Идите, Вячеслав Захарович… — спокойно, не объясняя своего поступка, сказал Снегирев и решительно пошел вверх по лестнице: ему было жаль оставлять Григорьева и Локтева, все же приехали вместе.

Дверь в квартиру открылась после долгого, непрекращающегося, требовательного звонка. На пороге стояла полная женщина в цветастом халате. Из комнаты доносился приглушенный голос телекомментатора. Матч был в самом разгаре. Женщина, не задавая лишних вопросов, вынесла Снегиреву цилиндрик с валидолом. Отделив одну таблетку, он поблагодарил женщину, а она на прощание окинула его подозрительным взглядом — слишком не походил на сердечника этот розовощекий мужчина.

Атласов уже ушел.

— Игорь, — позвал Константин медика, — я валидол принес…

Григорьев не успел ответить, так как за спиной Снегирева громко бухнула дверь, и, окутанный морозным облаком, вошел запыхавшийся Локтев. Внешне он был как всегда уравновешен и деловит — разве только сбившаяся на затылок шапка да распахнутая куртка говорили о спешке.

— Так, мужики, все сделано!

— Какой назвал адрес? — из люка показалась голова Григорьева.

— Улица Пояркова, дом сорок пять, третий подъезд. Ситуацию обрисовал, попросил побыстрее…

— Молодец. Спасибо тебе… — поблагодарил Григорьев.

— Как он там?

— Дышит.

— Отлично! — Локтев достал из кармана мятую пачку «Явы» и вытащил сигарету. — Тут такое дело… Позвонил в дежурную часть — для меня работа появилась… Если не возражаете, — в голосе послышались извиняющиеся интонации, — я побегу. Справитесь втроем?

Григорьев не стал ему говорить, что Атласов уже ушел. Промолчал и Константин, подумав о том, что, конечно же, интереснее посмотреть матч в прямой трансляции, чем слушать информацию о нем в утреннем выпуске «Маяка».

— Ну, я тогда побегу, мужики… — Алексей неуверенно протянул руку Константину. — До завтра!