— Доброе утро, сахеб. Хорошо ли спалось?

— Доброе утро, Аджрам. Очень хорошо, а тебе?

— Я не спал, я охранял твои вещи.

Он свернул постельные принадлежности и взял чайник. В углу комнаты он стал лить тепловатую воду из чайника в мои сложенные ладони, чтобы я умылся и прополоскал рот. Саддам приказал ему надоить молока, и я вышел вслед за ним, чтобы понаблюдать. Дым многочисленных очагов легким туманом висел над деревней. Вода в заводи была зеркально гладкая, все вокруг окрашено в приглушенные тона. Воздух был холодный и довольно сырой. Бадейка для молока, вырезанная из цельного куска дерева, имела коническую форму, заостряясь книзу, так что ее нельзя было поставить на землю. Слуга Саддама подал ее Аджраму, тот присел на корточки у бока буйволицы, зажав бадейку между коленями. Всего перед домом было четыре взрослых животных и один теленок. Меня удивило, почему Саддам приказал надоить молока Аджраму, вместо того чтобы поручить это слуге. Тогда я еще не знал, что лишь некоторые мальчики умеют доить буйволиц — странное обстоятельство, если иметь в виду, что вся жизнь маданов связана с буйволами. Некоторые семьи в Эль-Кубабе имели до пятнадцати этих животных, но обычно их было от шести до восьми. Перед каждым домом всегда торчал хотя бы один буйвол.

Меня не удивило, что женщинам не разрешают доить буйволиц, ведь у бедуинов Южной Аравии женщинам никогда не разрешают доить верблюдиц. Наоборот, у скотоводческих племен вокруг озер, а также у курдов мужчины никогда не доят овец или коз; они только держат их, чтобы женщинам было удобно доить. Ни один из озерных арабов не станет ни толочь или молоть зерно, ни лепить кизяки для очага. Мужчина готовит себе пищу или идет за водой только в том случае, если нет женщины, которая делала бы это для него. Такие ограничения свойственны всем народам с примитивным образом жизни. Некая католическая миссия в Южном Судане однажды потеряла всех своих приверженцев, потому что священник не прислушался к протестам мальчиков, заявлявших, что обмазывать глиной внутренние стены дома — дело женщин.

Когда Аджрам кончил доить буйволицу, мы позавтракали лепешками из рисовой муки и молоком, подогретым и подслащенным сахаром. Затем Саддам велел Аджраму пригнать лодку с тремя гребцами, чтобы отвезти нас в Бу Мугайфат. Здесь, в Эль-Кубабе, Саддам обладал почти неограниченной властью, штрафуя жителей деревни или наказывая их палками по своему усмотрению и взимая пошлину за товары, провозимые через деревню. Он был представителем Маджида, а правительство предпочитало оставлять в озерном крае власть в руках шейхов.

Маджид был одним из двух верховных шейхов аль бу-мухаммед — оседлого племени, насчитывавшего 120000 человек и жившего вдоль Тигра и его многочисленных рукавов, протекающих по озерному краю, от Амары до Эль-Азайра на юге. Другим шейхом был Мухаммед аль-Арайби, глубокий старик; его владения простирались к востоку от Тигра. В период турецкого владычества племя занималось выращиванием риса, сажая его на землях, затапливаемых во время весенних разливов. В последнее время, с появлением механических насосов, многие стали выращивать озимые — пшеницу и ячмень. Почти каждая семья держала по нескольку буйволов, и все-таки это племя, за исключением небольшого числа семейств, живших на озерах, причисляло себя к феллахам, а не к маданам. В самом Эль-Кубабе жили только две-три семьи аль бу-мухаммед. Другие обитатели деревни принадлежали к ферайгатам, шаганба и фартусам. Эти три племени и те из аль бу-мухаммед, которые жили в других местах на озерах, считались маданами, несмотря на то что многие из них выращивали рис.

В провинции Амара шейхи, чьи земли примыкали к озерам, получили власть над деревнями, находящимися в их пределах, даже если они были населены другими племенами. Шейхи изымали в свою пользу часть урожая риса, если он выращивался в данной деревне, запрещали торговать тем, кто не платил за разрешение на торговлю, и требовали, чтобы жители деревень продавали пойманную рыбу только тем, кого шейхи назначали для этой цели. Они реквизировали сухой тростник для постройки собственных домов и мадьяфов и в некоторых случаях заставляли платить налог на буйволов. Представители шейхов, естественно, увеличивали налоги, отбирая излишки в свою пользу. Жители деревень роптали, но мирились с этой системой.

В свою очередь, шейхи и их представители обеспечивали мир и порядок и вершили суд в соответствии с правосознанием племен. Члены племен смертельно боялись быть вовлеченными в официальное судебное дело — ведь это было чревато крупными расходами на оплату адвокатов и на взятки, да еще на все время слушания дела пришлось бы оторваться от дома. Если бы их нашли виновными, они должны были бы отбывать срок в городской тюрьме вдали от своих сородичей, что само по себе казалось им ужасным, поскольку мало кто из них отдалялся более чем на десять-двенадцать миль от надежного укрытия озер. Шейх мог оштрафовать их, мог наказать палками или даже на некоторое время заключить под стражу в своей деревне, но все решалось в мадьяфе шейха, в окружении знакомых им лиц и в присутствии их сородичей. Кстати, как правило, приговоренные к какому-либо наказанию действительно были виновны.

Вскоре я понял, что Саддама очень не любили. Он отличался властностью и деспотизмом, а в гневе терял всякий самоконтроль. Жители деревни жаловались, что Саддам широко пользовался своим положением для собственного обогащения, но ведь любой из них на его месте сделал бы то же самое. Они признавали его щедрость и восхищались силой его характера. Им нравилось его чувство юмора, которое подчас переходило все допустимые границы. Однажды Саддам шокировал всю округу: проходя через деревню, где только что умер брат человека, которого он не любил, он велел своим гребцам пропеть под залихватский мотив такие слова: «О ты, сын собаки, пусть Аллах сожжет в аду твоего брата, умершего вчера». В это время в деревне как раз исполняли траурные обряды.

В конце концов Саддам зашел слишком далеко. Как-то через Эль-Кубаб по пути из Эль-Курны в Амару проходила парусная лодка, груженная финиками. Саддам вышел из своего дома, резко приказал владельцу остановиться и отдать ему три тюка фиников. Хозяин ответил, что он бы с удовольствием сам преподнес Саддаму какое-то количество фиников, но теперь ни за что не даст ему ни одной штуки. Саддам бросился в дом, схватил винтовку и выстрелил. Пуля пролетела над самой головой торговца. Он пожаловался Маджиду, который на следующий же день с негодованием сместил Саддама. Я встречался с ним несколько раз после этого. Саддам пребывал в нищете, но оставался столь же гостеприимным и любезным, как во времена своего управления Эль-Кубабом.

Деревня Бу Мугайфат находилась милях в двух от Эль-Кубаба. Мы отправились туда из мадьяфа Саддама по протоку, который, словно шоссе, соединял две деревни. Я спросил Саддама: образовались ли эти проходы в тростниковых зарослях естественным путем, или их проложили люди? Он объяснил, что, когда вода спадает, маданы проводят через заросли буйволов, чтобы образовался проход, который потом остается открытым, так как по нему постоянно снуют лодки. По дороге мы натолкнулись на дюжину буйволов, стоявших в воде прямо посередине протока. Человек, сидевший на носу лодки, ударял их шестом по голове, чтобы сдвинуть с места, но они не обращали на нас ни малейшего внимания, даже когда лодка задевала их спины.

— А везде ли глубина такая, что буйволы достают ногами до дна? — спросил я.

— Не везде. Но когда они жуют тростник, они должны иметь возможность упираться ногами в дно. Да они любят находиться в воде, ты ведь только что сам убедился в этом. Иногда, когда паводок бывает очень высокий, им приходится стоять на площадке перед домом. Тогда их осаждают мухи и их общее состояние ухудшается. К тому же, если они не пасутся сами, хозяевам бывает трудно обеспечить их кормом. И без того мадан проводит весь день, срезая и собирая тростник буйволам на ночь. В этом вся жизнь мадана — срезать тростник на корм буйволам.