— В сытом теле здоровый дух, — пошутил Федор. — Теперь и можно трудиться на славу.

Двинулись вверх по ручью. Не шли, а почти ползли. Брали пробы через двести метров. Всюду были алые зерна пиропов. Потом километра через два вдруг они кончились. И ручей выводил их на водораздел. На болото.

Федор совсем расстроился. И здесь такая же неудача, как на Кен-Юряхе. Куда ж подаваться им, в какую сторону двигаться? Он хмуро смотрел на свою начальницу и ничего не понимал. Та нисколько не расстраивалась, не печалилась. Нет, она была совсем не такой, как там, на Кен-Юряхе. Она даже улыбалась. И Федор не выдержал, спросил:

— Куда ж нам теперь, а?

— Туда, — Попугаева показала рукой на сопку, на водораздел.

— В гору?

— В гору.

Лариса пришла к убеждению, что и пиропы, и другие спутники, в том числе и те обломки коренной породы, которые им попадались, смыты оттуда вниз. А если это так, надо подниматься вверх и тщательно обследовать каждую пядь.

Идти вверх нелегко. Продирались сквозь заросли кустарника, скользили по мокрому мху, вязли в нем. Стал тихо накрапывать дождь. Наконец добрались до вершины. В нос ударил гнилостный болотный смрад. То там, то здесь среди болота одиноко торчали истерзанные морозами и ветрами ели и лиственницы, похожие на зеленые флаги. Ветки у них росли лишь с одной, южной стороны. Кое-где высились нагромождения известняковых плит. Ближе к краю, возле трех лиственниц, стояли пирамидой несколько шестов, связанных в вершине. Временное пристанище якутов охотников. Неподалеку, прорезая болото, тянулась звериная тропа.

— А теперь в какую сторону топать? — уныло спросил Федор и уселся на широкую плиту известняка.

Быстро смеркалось. Надвигалась ночь. Холодная и сырая. Мелкий дождь не унимался, словно кто-то там на небе сеял из мелкого сита воду.

— Разводи костер, — предложила Попугаева.

На плите известняка нехотя запылали ветки. Костер не столько горел, сколько дымил. И это радовало, дым отгонял надоедливую мошку и тучи комарья.

Поужинали куском сахара, поделившись сладостью и с собакой.

Сушили обувь и ватники. Грелись у огня. Потом улеглись на плите известняка. Где-то на болоте шумно вздыхал лось. А внизу, из долины, доносились крики совы. Окружающий мир жил обычно и привычно, как и тысячелетия назад.

На рассвете над болотом поплыл густой туман. Но вот встало солнце и пробило лучами белесую мглу, развеяло, разорвало на клочья туман и осветило болото, кочки, деревья живым светом. Жучка, потягиваясь, выгибала спину. Собака тоже радовалась теплу и солнцу.

Лариса оглядывала даль, намечала путь. Ей хотелось пересечь водораздел и выйти к тому краю сопки, чтобы увидеть реку. И вдруг, взглянув под ноги, обомлела. Не поверила своим глазам. Не сон ли это? Попугаева зажмурилась и, боясь пошевелиться, боясь спугнуть то, что увидела у себя под ногами, снова посмотрела вниз. Камень никуда не делся. Вернее, выступ камня. И она тихо вскрикнула:

— Ой! Неужели?.. Федюня-я! Голубая-я гли-и-на-а!!

Рядом с известняковой плитой, из-под мха выглядывал обветренный тысячелетиями кусок зеленовато-голубой породы, весь облепленный сочно-алыми пиропами, бледно-зеленоватыми оливинами и черными точками ильменита…

— Давай лопату! Надо копать!..

Орудовали лопатой и геологическим молотком. Подрубили толстый пласт мха и сняли его, как одеяло. А под ним все было зелено-голубым, в красных и черных зернах. Красных было больше. Они приятно светились, словно рассыпанные угольки непогасшего костра. И грели душу.

— Вот она, основная порода… Коренное тело.

Попугаева стояла ногами, боясь сдвинуться с места, на таинственной голубой глине, на кимберлите, что родилась миллионы лет назад. Отечественная кимберлитовая трубка!.. Она первой стояла на ней, первой держала в руках загадочную породу, на поиски которой отдано столько сил, средств и жизней.

— Алмаз, — не выкрикнул, а деловито произнес Федор, словно они ему попадались ежедневно.

У него в руке, в разломе ноздреватой голубой глины, среди алых пиропов искристо сверкал в утренних лучах солнца прозрачно чистый кристалл драгоценного камня.

Это произошло 21 августа 1954 года.

До позднего вечера они резали мох, копали неглубокие шурфы, добираясь до голубой земли. Цепочка закопушек пролегла поперек сопки. Начиналась она от известнякового края, шла по болоту, пока не уперлась снова в берег известняка. Попугаева измерила шагами — выходило больше полкилометра. На другой день проложили закопушки поперек. И опять примерно такое же расстояние. Потом стали оконтуривать жерло трубы, обозначая и исследуя края выхода на поверхность застывшей магмы.

Оба вымотались из сил, изголодались. Питались затирухой и сухарями. Но продолжали работать. Объемистые рюкзаки набивали образцами. Шатаясь под их тяжестью, сносили вниз, к лагерю.

— Надо еще, Федюня, надо. Им, образцам, цены нет, понимаешь?

И Федор понимал. Снова и снова шел вверх к трубке.

Попугаева не спешила покидать месторождение. Она, не сходя с трубки, продолжает поиски. Рылась в голубой измельченной глине магнитом. К полированной поверхности пристало несколько крупинок. Выходит, в породе имеется и магнетит. А это значит, что кимберлитовые трубки можно искать и геофизическим методом. Это новое открытие.

Потом она отмечает на аэрофотоснимке, на котором заснят бассейн Далдына и служившем ей картой местности, круглое пятно. Летчик в свое время сфотографировал жерло трубки. Попугаева уходит на десятки километров в тайгу и потом, по компасу, по азимуту, возвращается прямо на это пятно, на трубку. Повторяет несколько раз свой опыт. Итог — один и тот же. Она ни разу не ошиблась. Значит, возможна и расшифровка аэрофотоснимков, нахождение по ним подобных трубок. Это еще одно открытие.

А осень подстегивает. Стало холодно. По утрам выпадал иней и жухла трава. Дни стали короче, и на небе стали вспыхивать первые звезды. Они светились алмазами.

— Лариса свет батьковна, что хошь делай, а пора, — сказал Федор угрюмо и решительно, — пора назад, к теплу и дому.

Попугаева сама понимала, что медлить нельзя, что север шутить не любит, что у нее в запасе остались считанные деньки. Она оглядела невзрачное болото, над которым стлался туман, на горбатые кочки, на редкие деревца. Пахло прелью и тиной. Из долины доносились птичьи голоса. Где-то далеко подавал голос чем-то недовольный зверь, и Жучка, тихо урча и дыбя шерсть, жалась к ногам. Окружающий мир жил своей привычной жизнью по давно заведенному порядку, как сотни, как тысячи лет назад. И Лариса остро почувствовала свое одиночество и еще затяжную усталость.

— Да, пора уходить, — сказала она, к радости Федора. — Только надо метку оставить.

— За энтим дело не станет, — ответил Федор.

— Сделай затес, — Попугаева показала на крупную высокую пихту, что росла неподалеку. — Надо назвать трубку.

— Счас будет готово. — Федор взмахнул топором, и на темном стволе дерева забелел свежий затес.

Попугаева задумалась. На вечернем небе робко засветилась первая звездочка. Лариса задумчиво смотрела на далекий свет одинокой зарницы, и ей на мгновение показалось, что звездочка эта из тех, из победного салюта сорок пятого года, которая чудом дольше всех задержалась в небе и торжественно светилась великой радостью. Лариса ей улыбнулась, как знакомой. И вслух произнесла:

— Как считаешь, Федюня, если назовем «Зарница»? Подойдет?

Федор опустил топор. Пошевелил губами, улыбнулся скупо, словно мысленно повторял про себя, ощупывая название, и согласился:

— А почему же нет? Доброе имя. Она, трубка алмазная то есть, и есть самая разнастоящая зарница. Как первая звезда! И другие засветят потом.

— Да, ты прав. Она как первая звезда.

И на белом срезе Попугаева вывела химическим карандашом крупными синими буквами надпись:

Потом написала название своей экспедиции, вывела свою фамилию и Федора, поставила дату «21 августа 1954 года».