Еще учась в институте, он проходил практику у следователя по важнейшим (сейчас называют «по особо важным») делам при прокуроре РСФСР у Д. Л. Голинкова. (Недавно вышла его книга «Крах вражеского подполья»). Практиковался молодой юрист в профессиональном смысле, учился жить — в нравственном.

Его учитель ошибался. Иногда жестоко. Но даже заблуждения его брали истоки в предельной честности. Именно это качество определило выбор начальства — Голинкову поручали расследование наиболее сложных и опасных должностных преступлений. Взяточничество, в частности. В одном расследовании принял участие и Ларин.

«Дело о пяти конвертах» назвали тогда юристы это преступление. Некто Николаев, человек заслуженный, занимавший ответственный пост в органах юстиции, потянулся к жизни, которую потом назвали «сладкой». От него в какой-то мере зависело рассмотрение жалоб от осужденных за уголовные преступления. Зависело в том смысле, что он первый читал жалобы, готовил документы.

Как-то к нему обратились родственники одного осужденного на длительный срок рецидивиста. Просьба была «небольшая»: не указывать, что нынешняя судимость — не первая. Даже подлогов никаких не делать. Просто в конечных выводах не указывать. И все. Николаев уступил. Он и раньше подавал факты иногда так, чтобы выставить человека, заслуживающего, по его мнению, снисхождения, в лучшем виде. По просьбам родственников, по собственной инициативе. Он бы рассвирепел тогда, если бы его вздумали отблагодарить. Это была некая смесь альтруизма с тщеславием.

Но тут уже пошла «сладкая» жизнь. Он не отказался от «благодарности». А потом и пошло-поехало. Фиктивные справки, выдуманные биографии, подтасовка фактов. Делал это за солидные взятки.

— Как мог дойти он до жизни такой? — изумлялся студент юрфака Ларин, которому Голинков поручил расследовать некоторые обстоятельства этого сложного дела. — С такой биографией, при таком положении. В чем причина?

— Самое простое сказать «ищите женщину», — размышлял вслух учитель Ларина, — как вы узнаете из дела, ошибки не будет. Но не женщина причина! Видимое падение — следствие. Заметьте, первый шаг был почти благороден. Николаев из самых добрых побуждений отступал от беспристрастности. Ему нравилось быть благодетелем. Он не столько жалел осужденного, сколько упивался слезами благодарности. Николаев никакой мзды тогда не брал. Его преступление было тем самым «чуть-чуть», с какого начинаются все нравственные падения. «Чуть» вольное понимание долга создало прецедент будущей большой подлости.

— Не бойтесь про́пасти порока, молодой человек, — Голинков произнес это как-то торжественно, будто с кафедры, — она вас ужаснет и оттолкнет. Опасайтесь ложного шажка в сторону. Особенно в той миссии, которую вы готовитесь принять. Помните: юстиция — это справедливость. Она не совместна с ложью, как гений несовместен со злодейством.

«Не хватает только шпаги, клячи и письма к капитану мушкетеров, — подумал про себя студент, выслушав монолог, достойный д’Артаньяна-отца. — Только до борьбы за истину мне еще далеко, у меня еще за второй курс хвосты».

За истину, однако, пришлось вступить в бой неожиданно, еще не сдав «хвостов». Верно, Александр Ларин и его сокурсники и предположить не могли, как все обернется. Задумано было шутливое, чисто студенческое «мероприятие» — суд над Остапом Бендером. Они в свое время были весьма популярными, эти суды. На скамью подсудимых садился и Евгений Онегин, и Анна Каренина, и Илья Ильич Обломов. Веселые и остроумные, такие процессы могли бы вполне соперничать с нынешним КВН.

Суд над Остапом факультетское начальство одобрило. Тем более, что литературные родители Великого Комбинатора в то время были не в большой чести. Увы, мероприятие пошло по незапланированному пути. Ларину поручили защищать явно отрицательного типа. По идее он должен был проиграть процесс, дабы порок был посрамлен. А он процесс выиграл!

— Граждане судьи, — начал «адвокат», когда ему дали слово, — мой подзащитный совершил много аморальных поступков. Но есть ли в его действиях состав преступления? И насколько социально опасен этот тип? Остап чтит уголовный кодекс. Он, пусть и не ставя такую цель, разоблачает жуликов. Его можно обвинить в мошенничестве, но разве изящество работы не смягчающее вину обстоятельство! Да, он присвоил чужой миллион. Но чей? Кто более опасен: Бендер или Корейко?

Не знаю, насколько были состоятельны аргументы, но суду они показались неотразимыми. Бендеру вынесли оправдательный приговор. А… «адвоката» потащили в деканат. Чиновник всегда слишком серьезен. Ему чуждо чувство юмора. Его преследуют воображаемые кошмары неудовольствия вышестоящих инстанций. Было запланировано здоровое мероприятие, а вышло что? От Ларина всерьез потребовали раскаяться. С максимализмом юности он защищал Великого Комбинатора, быть может, не отдавая отчета в том, что отстаивает право быть честным и принципиальным юристом. В «зале суда» была игра, в деканате — экзамен на аттестат зрелости.

Ларина не исключили тогда лишь потому, что он был инвалид войны…

Так студенческий фарс обернулся драматическим уроком жизни. Алгеброй действительности была проверена гармония нравственных качеств. Будущий юрист, утверждаясь в принципах права, постигал особый нравственный долг своей профессии. Юношеская прямолинейность обрастала плотью мудрости жизни. Не важно, что пустячным был повод. Существенно, что солидной была закалка. И в мальчишеских переживаниях по поводу злосчастного суда и его нелепых, хотя и грозных последствий, вставали наставления учителя и друга.

— Идея справедливости требует не слов — дела. В руках следователя справедливость, как раненая птица, бьется всегда, каждый день. Не забывайте этого, молодой человек!

Да, как сказал Экклезиаст, — лучше внимать наставлениям мудреца, чем песням безумца. Слова учителя западали в сердце, осмысливались головой. Ларин понимал: чтобы справедливость не только провозглашалась, но и торжествовала, честного копья Дон-Кихота бывает недостаточно. Нужна искусная шпага д’Артаньяна. В переводе на язык нашего прозаического века для Ларина это означало: мало быть честным следователем, надо быть еще искусным следователем. И с первых дней будничной работы сначала в прокуратуре Тульской области, а потом Калининской молодой юрист делал то, что называют «совершенствованием своего мастерства».

Ларину случалось наблюдать, как следователь садился за обвинительное заключение, отбросив сомнения. Видел, как в спешке закрывались дела, которые требовали дальнейших исследований. Сроки, сроки, сроки! Они поджимали, они сокращались под наплывом новых дел. От «текучки» не уйдешь. Значит, ее надо направить в правильное русло. Ею можно объяснить поспешно закрытое дело — оправдать это нельзя. И Ларин серьезно, как ученый, занимается проблемой организации труда следователя.

Однажды в прокуратуру Калининской области поступил «сигнал»: мастер ремонтного предприятия Федоров ежемесячно собирает с прогрессивок определенную мзду и передает ее начальнику управления Глинскому. Возбудили дело. Федоров подтвердил, что да, он собирал деньги для начальника, что так заведено, что все об этом знают. Однако Глинский с возмущением отверг злостную, по его словам, инсинуацию, имеющую целью опорочить требовательного руководителя.

Две версии составил следователь:

либо Глинский очень искусно скрывал преступление — нелегко ведь избежать огласки в таком деле, как открытые поборы со многих людей;

либо Федоров клал деньги в свой карман, а теперь валил все на начальника, пытаясь уменьшить свою вину.

Кроме анонимного «сигнала» и признания Федорова, никаких улик не было. Производственная характеристика Глинского была блестящей, его семейно-бытовая репутация безупречной. Он слыл требовательным начальником, самолюбивым человеком. И страдал от этого. Когда Глинский работал в Торжке, его тоже обвиняли в поборах. Была проверка. Ничего не подтвердилось.

— Те же недоброжелатели и сейчас действуют, — заявил Глинский, — чувствуется рука.