«Порабощенные страны, доведенные до отчаяния, в один прекрасный день восстанут против своего угнетателя, тогда небывалая угроза нависнет над нашей страной. Будут поставлены под вопрос ее территориальная целостность и ее независимость…»

Другое, может быть более горькое, разочарование заключалось в следующем: Рузвельт и Черчилль приняли обязательство по ялтинскому соглашению выдать Сталину всех русских пленных! Таким образом, все эти Миши, Ефимы, Саши, Володи, которым генерал советовал сдаться «достойным всяческого доверия» англичанам и американцам, были обречены на расстрел! Необходимо помешать этому предательству, этому преступлению! Но каким образом? Нужно обратиться к ответственным лицам, возбудить общественное мнение, разъяснив все аспекты этой проблемы. Но эта задача невыполнима во Франции, где значительно влияние Советов и их сообщников, французских коммунистов. Политика Англии в этом отношении не совсем ясна. Остаются Соединенные Штаты, наиболее сильный член союзнической коалиции. Здесь еще сохранилась свобода слова…

В Америку уезжало много бывших участников Белой армии. Некоторые звали своего главнокомандующего эмигрировать в США, один из его офицеров — Валериан Августинович (ставший вскоре мистером Монвитом) предложил ему свой дом в Форест Хилле, в одном из кварталов Нью-Йорка, и обещал найти издателя для публикации книги «Моя жизнь».

В Париже Деникин навел справки в консульстве и в посольстве Соединенных Штатов. Квота для «русских белых эмигрантов» не оставляла никакой надежды. Но дверь оставалась полуоткрытой для просителей польского происхождения. Деникин и его жена родились в русской провинции, входящей теперь в границы Польши. Они могли начать добиваться визы.

В ответ на вопрос: «Поеду ли я с ними?» — их ждало новое разочарование. Я отказалась. Я не хотели уезжать из Парижа, где у меня была любимая журналистская работа и где жил человек, чьей женой я хотела стать.

Шли дни, заполненные бесконечными хлопотами: визиты в консульство, в посольство, к врачам, на которых была возложена обязанность выдавать свидетельства о здоровье. Наконец в двух нансеновских паспортах были поставлены по две печати: транзитная английская виза и американская эмиграционная виза.

21 ноября 1945 года мои родители, доверив мне старого Васю, уехали в Дьеп. Они хотели провести три или четыре дня в Лондоне, а затем сесть на корабль, отбывающий в Соединенные Штаты.

В поезде, идущем из Ньюхевена в Лондон, мать написала короткое письмо капитану Латкину, одному из тех бывших бойцов Белой армии, которых не соблазнило пение советских сирен: «Весь путь через Ла-Манш я пролежала на кушетке. А.И. (Деникин) сначала прогуливался по палубе, потом задумал истратить все франки, которые у нас остались, — 400 франков, роскошно пообедав. Ему подали жаркое из баранины с картофелем и зеленой фасолью, английский сыр, в больших количествах, хлеб (белый!), масло и три чашки кофе. И как вы думаете, сколько все это стоило? Всего лишь 50 франков!

В Ньюхевене английский носильщик, взяв наш багаж на судне, донес его до поезда и настоял на том, чтобы дать мне сдачу с купюры в 50 франков. Зато наш французский носильщик в Дьепе состроил кислую мину, когда я ему протянула 100 франков…»

30 ноября мать написала мне: «Мы еще в Лондоне. Наше судно потерпело аварию и стоит на ремонте в доке. Мы сядем на более быстроходное судно и доплывем до Нью-Йорка за четыре дня вместо шести — семи, которые предусматривались первоначально. Наше судно называется «Королева Елизавета».

Твой отец чувствует себя хорошо, но я нахожу, что он слишком много ест и мало двигается.

Как дела у маленького Мишуни и старого Васи? Мы обнимаем вас всех троих.

Через несколько дней будем в Нью-Йорке».

8 декабря 1945 года. «Дорогая Марина. Вот мы и приехали. К сожалению, наше судно подошло к причалу так рано, что в темноте еще невозможно было разглядеть ни статуи Свободы, ни небоскребов!

Нас встречали офицеры эмигрантской службы, благодаря им мы сошли на берег быстро и без всяких затруднений. На набережной, как рой мух, на нас набросилась толпа журналистов. Один из них даже пощупал пальто Твоего отца, чтобы понять, из какой ткани оно сшито! На их вопросы мы отвечали жестами, чтобы дать им понять, что не знаем английского. Сопровождающие нас офицеры говорили за нас. В конце концов они заставили нас пройти через запасную дверь, где ждала машина. Нам почти не удалось посмотреть город, так как Августинович живет на окраине. Движение на улицах мне показалось ужасным, но водители столь дисциплинированы, что и ребенок без труда может пересечь любую улицу.

Я ужасно устала, но твой отец, казалось, чувствовал себя прекрасно. На пароходе он прекрасно ел и прекрасно спал. Наши соотечественники заполнили дом еще вчера, с момента нашего приезда. Последние посетители ушли в полночь, а сегодня все началось сначала.

Нам сказали, что здесь есть известный врач, лечивший Рузвельта, по происхождению русский. Предложили свозить к нему в ближайшую среду. Я согласилась.

Мне трудно ориентироваться в деньгах, но здешние цены кажутся мне низкими. Один ананас — хороший нечищеный ананас — стоит 50 центов (25 французских франков), а три красивых грейпфрута — 20 центов. Здесь нет ни литров, ни метров, ни килограммов. Двери и окна закрываются не так, как во Франции. Нужно всему переучиваться, а это не так легко в наши годы.

В комнатах так тепло, что мы ходим без шерстяной одежды. Все надо мной смеются, что я, выходя из комнаты, тушу свет. Мне говорят, что не к чему экономить электричество, поскольку оно ничего не стоит благодаря Ниагарскому водопаду.

Обязательно спроси Латкина, должны ли мы ему отдать деньги, которые у него заняли во франках и долларах? Как себя чувствует наш старенький Вася?»

10 декабря 1945 года.

«Дорогой Петр Михайлович (Латкин).

Вот мы и в самом большом городе мира. Он произвел на нас невообразимое, грандиозное впечатление, для нас это поистине новый свет! Мосты высотой в три этажа и длиной в три километра, самые маленькие туннели — три-четыре километра. Небоскребы окружены большими садами. Кругом благоденствие и комфорт.

В аптеках продаются сандвичи, книжки для детей и погребальные венки, там же можно выпить кофе. У сапожников можно видеть сидящих без обуви клиентов, читающих журналы в ожидании ремонта их ботинок. В химчистке вам предлагают раздеться в отдельной кабине и через некоторое время приносят вычищенные костюм или платье.

Мы свели знакомство со многими соотечественниками и встретили старых друзей. А.И. встретился с двумя офицерами, которые в 1916 году служили в его Железной дивизии. Как вы меня и просили, я послала вырезки из журналов, касающиеся приезда А.И. Одна — из самой толстой газеты «Таймс». Я не знаю, сколько в ней страниц, но весит она добрые полфунта. Вы увидите, что эта статья менее фантастична, чем другие. Но нужно признать, что все они довольно благожелательны.

Здесь не нужно делать обязательных визитов в комиссариаты и префектуры, не нужно обновлять удостоверение личности, здесь не существует продовольственных карточек. Никто и не думает обращаться с вами как с грязными иностранцами, но здесь… все такое другое! Колонию русских не связывают внутренние связи, каждый живет сам по себе. Я вспоминаю о Вас и обо всех наших парижских друзьях. Как Вы, наверное, страдаете от холода. Передаю перо А.И.

Нью-Йорк нас встретил весьма приветливо. Многих людей уже видел. Успел и Богу помолиться — в воскресенье, в день святого Георгия, причем настоятель храма особенно подчеркнуто поприветствовал меня, старейшего георгиевского кавалера… Осматриваемся, ориентируемся, изучаем быт, решительно непохожий на «французский».

После морского переезда жену до сих пор немножко «укачивает». Я же чувствую себя удовлетворительно. С завтрашнего дня оба начинаем лечиться по американской системе. Посмотрим, что из этого выйдет. Наш адрес: Mr Dinikin 109-15 Queens Blvd. Forest Hill. New York».