— Прошу вас, не уходите. Умоляю вас.

— Вам следовало об этом думать раньше.

— Но разве вы безгрешны? Скажите мне — разве вы считаете себя безгрешной?

— Конечно, нет! Конечно, я не безгрешна. Я говорила, тут есть и моя вина. Только я не такая низкая, чтобы подстраивать чью-то гибель. Я не… — Она хотела сказать, что не действовала исподтишка, но есть ли разница, по крайней мере внешняя, между его и ее поведением? Встречи тайком в их спальне…

Уилфред вытащил из кармана платок и вытер лицо.

— Вы — вы любите этого человека?

— Да! — Любила ли она его? Было ли любовью то чувство, которое она испытывала к Годфри, или просто смесь влечения и похоти?

— А меня вы не любите?

— Нет!

— Но вы моя жена, Перл. Мы с вами муж и жена, Перл. Мы с вами муж и жена. — Его юридический ум цеплялся за оговорку, словно утопающий за соломинку.

— Что ж, теперь этому конец.

— Подождите до утра. Вы утомились, устали, замерзли. Ложитесь спать.

Она посмотрела на него. Его лицо было по-прежнему в пятнах, заплаканное, как у ребенка. Ну, а лицо Годфри? В те последние секунды, до того, как вмешался рефери, оно превратилось в кровавую маску.

Уилфред спросил:

— Что вы в нем находите?

— Я уже говорила. Он мужчина…

— Он животное, только и всего. И это отвечает вашим низким инстинктам.

— И вы еще смеете говорить о низких инстинктах!

Он сидел измотанный бурей чувств, полуобвиняющий и полуоправдывающийся.

— Вы мне больше нужны, Перл, чем ему, даже если он и получил незначительные повреждения. У него будет еще много женщин. А вы у меня одна. Если я в чем-то и провинился, вел себя неэтично… Но ведь и вы тоже виноваты. У меня больше никого нет, Перл. Теперь я знаю, что не смогу без вас жить.

Она закрыла крышку чемодана.

— А зачем вам жить? — спросила она.

При этом жесточайшем изо всех ударов Уилфред снова закрыл лицо руками.

— О, Перл, Перл…

Она подошла к шкафу, вытащила оттуда, из кучи новых и модных, свое старое пальто и бросила его в чемодан. Она еле держалась на ногах, превозмогая слабость, и изо всех сил разжигала свой гнев, чтобы заставить себя уйти немедленно. Она все время напоминала себе о бое, чтобы не дать утихнуть ярости, это действовало как укол адреналина.

Когда она проходила мимо, Уилфред схватил ее за руку.

— Перл, не покидайте меня. Вы обещали…

Она выдернула руку.

— Что обещала?

Он сказал:

— Наверное, я полюбил вас еще тогда, в самолете. Я обманывал себя, выдумывая всякие причины, отчего мне надо на вас жениться, лишь бы не признаваться в этом. За последние два месяца я все понял. Я полюбил вас, только поэтому я на вас и женился, только поэтому и решился на сегодняшнее. Только поэтому, даже теперь, зная о вашей неверности, я прошу вас остаться.

Ее охватило оцепенение. Она не двигалась с места.

— Мне жаль, — сказала она.

Он продолжал:

— Брак — это своего рода сделка. В радости и в горе. Если я вас сегодня обидел, вспомните, у нас были и хорошие времена, у нас была дружба. У нас была радость… Не отрицайте. У нас было много общего — вам небезразличны земные радости, вы любите хорошее вино, хорошие духи, утонченную жизнь, красивую одежду, умную беседу и многое другое. Неужели вы хотите всего этого лишиться?

— Да, хочу.

Он продолжал уговаривать, умолять, вновь взял ее за руку и не отпускал, хотя она пыталась высвободиться. В конце концов она вырвала ее, чуть не упав.

— Неужели вы не понимаете? — воскликнула она. — Ну хотя бы чуточку! После сегодняшнего… — Она расплакалась.

Некоторое время разговор не возобновлялся. Она плакала молча, горько, с ужасом сознавая, что не может остановиться. Он сидел на кровати, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, закрыв лицо руками, растрепанные волосы упали на руки. Перл пыталась собрать остатки своих вещей, но вяло, словно каждое движение стоило ей неимоверных усилий. Наконец, уложив все, она направилась к двери. Он упал на колени и вновь схватил ее за руку, говоря что-то бессвязное, бормоча ласковые слова, впервые за всю его размеренную, сдержанную, разумную жизнь. Неловкие болезненные мгновения, которые так и запечатлелись в памяти Перл, как нечто смутное, слова, позы, ясные в своем значении, но нечеткие в подробностях, словно в качестве самозащиты она сознательно избрала оптический обман. На какой-то стадии она обнаружила, что сидит с ним рядом на кровати и соглашается остаться до утра.

Но согласилась она не оттого, что Уилфред победил, нет, над ней одержали победу усталость, сознание того, что она не в состоянии продолжать эту сцену. Спуститься вниз, оказаться среди пронизывающе-холодной февральской ночи, добраться до гостиницы «Кадоган» безо всякой уверенности в том, найдется ли там номер, затем, если удастся, взять такси и отправиться на поиски другой гостиницы, где есть свободная комната, заполнить книгу для приезжих, подняться на лифте, заплатить коридорному и лечь спать в холодную неуютную постель — все это было превыше ее сил.

Наполовину обнадеженный, наполовину растерянный, Уилфред был вытолкнут за дверь, и она осталась одна в своей комнате, своей еще на одну ночь.

Она твердо решила уйти рано утром. После всех событий этого вечера и теперь, когда открылась ее неверность, о совместной жизни не могло быть и речи. Она не понимала, на что он надеялся. Будь что будет, но ее жизнь с Уилфредом кончилась.

Глава 9

Годфри отвезли в больницу Бетнал-Грин и наложили ему восемь швов на щеку и два на бровь и поправили сломанный нос. После боя он несколько часов находился без сознания, и на следующее утро врачи сняли энцефалограмму. На всякий случай сделали также снимок грудной клетки, чтобы проверить, не сломаны ли ребра. Доктор объявил, что в конце недели он сможет вернуться домой, но ему придется еще неделю приходить в больницу на лечение.

Годфри оказался привередливым больным. Нос у него был все еще заткнут тампоном, все тело ныло, он лежал и кипел от гнева, вспоминая свое поражение, обман, унижение, страшное побоище последних двух раундов, и со злобой смотрел на обширную палату, ожидая к себе особого внимания. После обеда ему дали зеркало и безопасную бритву, и он свирепо воззрился на пугало в кровоподтеках и бинтах и требовательно спросил, как, черт побери, он будет выглядеть, когда снимут повязки. Доктор сказал, чтобы он не беспокоился, может, правда, потребоваться пластическая операция носа из-за сложного перелома, а у них в больнице нет условий для столь длительного лечения.

К вечеру явился Пэт Принц и принес с собой вырезки из газет и бутылку шампанского от Джуда Дэвиса. Словарь Годфри не был богат, но он пустил его в ход сполна, объясняя Принцу, как Джуду Дэвису следует поступить с бутылкой. Принц сопел и смущенно моргал.

— Послушай, малыш, ну зачем сердиться? Этот бой устроили для тебя. Ты ведь согласился, верно? А если ты надеялся победить, значит, ты круглый дурак. Чего тут жаловаться на Джуда.

— Чего жаловаться? — огрызнулся Годфри, еле шевеля распухшими губами. — Скажи Джуду, если он еще раз решится кого надуть, на меня пусть не рассчитывает.

— Успокойся, малыш, никто тебя не надул.

— Это ты так думаешь. Так вот, скажи Джуду, что я покончил с ним и с его бандой и точка. Скажи этой грязной паскуде, что собак, которые гадят в собственной конуре, надо вешать. Когда-нибудь, может скоро, кто-нибудь ему отплатит!

Пэт Принц потирал шрам у глаза.

— Послушай, малыш, вот тебе мой совет. Ну стоит ли так близко к сердцу принимать свое поражение? Тебя победили в честном бою, иного и ждать не приходилось с японским чемпионом, а если ты возомнил, будто тебя и пальцем не тронь, то на ринге от тебя мало толку, что мне, что Джуду, что какому другому менеджеру, который сделает глупость и возьмет тебя.

Годфри попытался сесть, но не смог — сильная боль пронзила голову: он с трудом соображал, что говорил старый боксер.