Поэтому он мог довольствоваться лишь воспоминаниями о разговоре, состоявшемся в начале полета. Случилось так, что разговор этот, который в то время еле доходил до его сознания из-за одолевавших волнений, вдруг снова ясно всплыл у него в памяти. Она любила музыку — когда она успела об этом сказать? Он никак не мог припомнить; она любила какой-то инструмент, какой-то необычный, не саксофон и не гобой; она посещала концерты — концерты «поп-музыки» и симфонические концерты, сказала она. По большей части в самом Кройдоне, чтобы не возвращаться домой слишком поздно. Поезда между вокзалами Виктории и Ист-Кройдона ходят часто, но до ее дома надо добираться еще десять минут на автобусе, а после восьми вечера автобусы ходят редко. Ее волосы вьются совсем как у Анны на той старой фотографии, что у него сохранилась; у Анны были волосы мягкие, совсем тонкие, всегда плохо держали прическу, когда поднимался ветер. Анна, бывало, жаловалась на свои волосы, может быть, даже слишком часто жаловалась, чтобы услышать его заверения в обратном. Его соседка была дюйма на три выше Анны, и глаза у нее были темнее, а выражение их мягче и покорнее. Откуда взялся синяк у нее на шее? Странно.
Разумеется, ее имени он не знает, да он никогда бы и не подумал ее спросить. На сумочке стояли инициалы «П.Ф.».
Удивительно, как часто приходят в голову мысли об Анне, когда ее уже столько лет нет в живых. Если бы не та единственная сохранившаяся фотография, он, наверное, давно бы позабыл даже, как она выглядела.
У леди Воспер была на Уилтон-Кресчент квартира, где она жила большую часть года. Ее отношения с Энджеллом были чем-то средним между знакомством и дружбой. Он встречался с ней раза два или три за бриджем у общих знакомых и немало потрудился, чтобы завоевать ее расположение. Для дела всегда неплохо иметь клиентов с титулами. В разговоре с ней Энджелл прежде всего упомянул о своем знакомстве с виконтом Воспером, и, когда ему стало ясно, что сие упоминание, отнюдь, не пошло ему на пользу, он попытался дать ей совет в отношении некоторых ценных бумаг, которые она подумывала продать. Это привело к тому, что она дала ему два небольших поручения юридического характера, оба связанных с нарушением правил уличного движения: ее обвиняли в небрежном вождении машины; выступив в качестве ее защитника, он одно дело выиграл, а в другом случае, когда у нее брали пробу на алкоголь, — она обвинялась в вождении машины в нетрезвом виде, — он потерпел неудачу. Затем он передал ей предложение его компании купить Меррик-Хауз, но она отказалась. После чего они встречались всего один раз, случайно, на улице. Но во вторник, вернувшись в Лондон, несмотря на страх, который вызывала в нем болезнь (даже когда он узнавал о ней из вторых рук), он все же отважился ее посетить.
Леди Воспер была миниатюрной, хорошо сложенной женщиной, темноволосой, живой, с решительной твердой походкой и голосом приятного тембра. Лет пятнадцать — двадцать назад ее можно было назвать красавицей, но женщины ее типа быстро увядают. Кожа ее погрубела, выразительные черные глаза стали как-то меньше от постоянного курения, она щурилась (и это вошло у нее в привычку), а волосы красила в темно-рыжий цвет — явный признак седины. Несмотря на мужеподобную походку и манеру говорить и одеваться, она обладала известной привлекательностью, о чем свидетельствовали ее многочисленные мужья и любовные похождения.
Энджелла встретил и провел в гостиную ее низкорослый шофер-слуга; Энджелл застал ее сидящей на диване в небрежной позе с поджатыми ногами, она читала «Филд», прикуривая от окурка новую сигарету.
— Дружище! — воскликнула она. — Ну и розы! Уж не хотите ли вы поухаживать за мной? Нет, конечно. Может, не стоило такие красные. Но все равно с вашей стороны это чертовски любезно.
— Я слышал, вы болели, леди Воспер. Узнал об этом только вчера и решил вас навестить. Мне сказал Питер Вернер. Сказал, что вы лежали в больнице.
Она притушила окурок и глубоко затянулась новой сигаретой.
— Ну, если старую клинику он называет больницей, тогда он прав. Должна сказать, что они там здорово изнеживают больных. Носятся с тобой, как с кинозвездой, а тем временем тайком совершают над тобой обычные отвратительные вещи.
Энджелл положил розы на столик возле окна; при дневном свете фигура его казалась особенно грузной.
— Надеюсь, ничего серьезного, — сказал он, расстегивая пиджак, поудобнее усаживаясь и расслабляясь всем своим объемистым телом, и при этом осторожно наблюдал за ней, но так, чтобы не вызвать подозрения. У женщин всегда трудно определить: если они выглядят болезненно, это всегда искусно скрыто под слоем косметики, а если заметно похудели, то, возможно, просто оттого, что решили эту неделю посидеть на голодной диете.
— Да что там говорить, — сказала она, — восемнадцать лет назад мне сплющили все внутренности в этом «Астон-Мартине». Время от времени это дает себя знать, но, пожалуй, так скверно еще не бывало.
— Надеюсь, теперь вы вполне оправились и чувствуете себя лучше.
— Нет, я чувствую себя так, словно меня переехали. И к тому же бешусь оттого, что пропустила две лучшие недели охоты и, возможно, пробуду еще две, а там и сезону конец.
— Ваша дочь сейчас здесь?
Мариам Мак-Ноутон была блеклой, невзрачной женщиной, лет двадцати пяти, которую совсем затмевала ее энергичная мать и которая делала какую-то работу в театре.
— Она здесь была, — ответила леди Воспер, — но ее муж наконец-то получил работу — впервые за полгода, — поэтому Мариам должна его морально поддерживать. Ну, а как вы, дружище? Надеюсь, не принесли с собой каких-либо неприятных известий?
— Неприятных известий? Я пришел узнать о…
— Шучу, старина. Моя мать, бывало, говорила, если пришел стряпчий, значит, кто-то умер или собирается умереть.
Энджелл беспокойно заерзал на стуле: она словно насквозь его видит.
— Ваша матушка была циником. Юристы ничем не отличаются от других людей, и, когда их друзья нездоровы, они, естественно, беспокоятся. Я проходил мимо вашего дома и подумал, не зайти ли справиться о вашем здоровье, а заодно и пригласить вас ко мне на бридж на следующей неделе. Ко мне собираются прийти Хоуны. Во вторник на той неделе…
— Ну что ж, это очень любезно с вашей стороны, но мой глупый доктор настаивает, чтобы я недельку отдохнула, а как только мне станет лучше, я тут же помчусь в Хэндли-Меррик — застать конец охоты. Пригласите меня, когда я вернусь. Я проживу в городе весь май.
Они поговорили о бридже, потом об аукционах; туманный мартовский день скудно освещал комнату, и леди Воспер зажгла настольную лампу; мимо окон мелькали спешащие домой с работы служащие. Энджелл никогда не имел точного представления, насколько леди Воспер богата. Ему была прекрасно известна привычка представителей высшего класса прибедняться, каково бы ни было их истинное материальное положение. Последний муж, третий виконт Воспер, не оставил ей большого состояния, но есть множество способов припрятать деньги, чтобы избежать налога на наследство.
В январе, когда Энджелл навестил ее с предложением продать их компании Меррик-Хауз, она со всей откровенностью сказала:
— Послушайте, дружище. Восперы прожили в этом чертовом месте целых двести пятьдесят лет, и я там прожила свои лучшие десять лет с Джулианом. Как поступит с имением Клод, если унаследует его, или Гарри — это их личное дело, но пока я жива, я с ним не расстанусь. Меня чувствительной не назовешь, но к Меррику я привязана.
Квартира, по его предположениям, тоже принадлежала ее мужу, обстановка была скорее солидной и дорогой, нежели изысканной; однако были здесь и кое-какие приятные вещицы, к примеру отличное серебро.
Он просидел еще с полчаса, а затем распрощался. Она явно не догадывалась о том, что ему сказал Матьюсон. Но дружба их не была настолько тесной, чтобы снова вот так неожиданно навестить ее, не боясь вызвать подозрений. Единственное, что он мог сделать, — это попытаться встретиться с ней в другом месте, где придется, случайно, за партией в бридж или еще где-нибудь, чтобы не упускать ее из виду и осторожно наблюдать издали. Однако ясно было одно, что на данной стадии никаких следов роковой болезни пока нет. С их последней встречи она ничуть не изменилась.