- А если и мечту исполнить, тогда что?! ... Евреи, евреи, везде одни евреи - так ведь говорят, да? ... Великие еврейские ученые, врачи, философы, изобретатели, инженеры, музыканты, поэты... Если начать их просто перечислять поименно, получится книга толщиной с Тору! Но кто это знает, кому вообще до этого есть дело?! Все знают только одно: еврей - это ростовщик, банкир, паразит... И самое печальное, в этом они чертовски правы. Ведь по своему влиянию еврей-ростовщик перевесит всех ученых, врачей, музыкантов и прочая, вместе взятых! Вот ведь какая хрень...

- Ну, ты блин даешь! - Видно было, что господин депутата проняло. - И что ты с этим сделаешь? Мир перевернешь? Так народишко из него как высыплется, так в этом же точно порядке обратно и устроится - уж кому что дано. Русскому Ване - пахать, а еврейскому Мойше яйцами Фаберже обвешиваться... Что, не так?

- Так, да не так! - господин Гольдберг насупился, но продолжал с прежней решимостью. - Еврей Маркс - а он понимал в еврействе побольше других - не поленился как-то даже специальную статью об этом деле написать. Так и называлась: 'К еврейскому вопросу'. Ну, там много разных размышлизмов было, которые сегодня никому ни разу не интересны. А вот про евреев - все точно и на века. Каков, говорит, - мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги. А значит, организация общества, которая упразднила бы предпосылки торгашества, а, следовательно, и возможность торгашества, - такая организация общества сделала бы еврея невозможным.

- О, блин, да ты прямо цитатами шпаришь? Что значит старая школа! Долгие годы партийной учебы и посещения университетов марксизма?

- Да пошел ты, умник! Ты спросил, я ответил... А не нравится - нехер было спрашивать!

- Ну, ладно тебе... Извини, не обижайся. Только я в толк не возьму. Это ты что же, весь капитализм отменить собрался? Да какой там капитализм, торговля же всю человеческую историю основой основ была. А ты решил, чтобы, значится, всех торговцев и банкиров - в аут? И остались бы от великого еврейского народа только ученые с врачами и прочие композиторы? Так что ли? И как это себе видишь? Великую пролетарскую революцию двенадцатого века устроить, что ли? Так тут и пролетария еще ни одного нет.

- Не знаю я ничего... - взгляд господина Гольдберга снова потускнел, плечи опустились. - Да только по условиям нашего квеста я ничего знать и не обязан. Наше дело - изменить историю 1204 года. И покрепче! Чтобы откат в наш мир посильнее был. Сделать так, чтобы крестоносцы все же попали в Святую землю. И раздолбали бы там все к едрене-фене. Чтобы наступающий ислам в лоб рыцарским сапогом так получил, чтоб ему потом до самого Тихого океана катиться хватило... А там уж тот, кто нас сюда послал, пусть как хочет, так и выкручивается. Пусть сам откат в наш мир конструирует. Это теперь его проблемы будут. Главное - в соответствии с моей внутренней сущностью и глубинными желаниями. А какие у меня там глубинные желания я тебе сказал. Чем уж богаты - тем и рады.

Капитан несколько секунд смотрел на историка-медиевиста совершенно заторможенным взглядом, а затем самым неприличным образом зашелся в хохоте.

- Ну, доцент! Ну, ты отжег! - владелец заводов-газет-пароходов жизнерадостно ржал, хлопал себя по ляжкам, хватался за живот, катался по соломе и еще десятком различных способов демонстрировал свое безудержное веселие. - Вот за что, ха-ха-ха-ха люблю вашего брата ботаника! Не, точно, вернемся домой - с меня ящик коньяка, о-о-хо-хо-хо, самого лучшего! Слушай, ты, а-а-ха-ха-ха, ученая штучка, ты хоть представляешь, как ты нашего Творца загрузил?! Это ведь тебе не каменюкой в лоб филистимскому гопнику засветить! Это ж цельное человечество без капитализма оставить! Ой, не могу, это ж как он, бедняга, теперь извернуться должен!...

Впрочем, оттянуться по полной Капитану не дали. Хлопанье дверей и стук каблуков где-то в конце коридора известили пленников, что пора собираться. Ну, нищему собраться - только подпоясаться. Господин Гольдберг отступил в дальний угол, сел на пол, как велел ему олигарх, и прикрылся оставшимся столиком. Сам же владелец заводов-газет-параходов вооружился ножками от оставшегося стола и подошел вплотную к двери.

Звук вынимаемого из пазов засова практически совпал с могучим пинком капитанской правой. Дверь легко распахнулась, вынося двух неосторожно приблизившихся стражников куда-то в глубины коридора. За ними этаким двухметровым кузнечиком скакнул Капитан. Обо всем остальном скорчившийся в углу историк-медиевист мог следить лишь по слуху.

Справедливости ради следует заметить, что особо насладиться господин Гольдберг так и не успел. Десять-двенадцать секунд палки в руках господина Дрона исполняли партию ударных, извлекая из различных деталей снаряжения пришельцев самые неожиданные звуки. Затем насупила пауза - такта, аж на четыре. Наконец, в дверном проеме показалась согбенная спина Капитана, заволакивающего внутрь тела двух стражников.

- Живы, живы, - откликнулся он на немой вопрос напарника, - но полежать придется.

Следующим рейсом в камеру была перебазирована еще парочка, значительно отличавшаяся от первой. Во-первых, стражник был вооружен, в отличие от первых, арбалетом и должен был, по-видимому, страховать пленников на расстоянии. Н-да, не повезло мужику! Даже на спуск нажать не успел - настолько неожиданным и стремительным оказался маневр матерого олигарха.

Последний же из новых обитателей пенитенциарного учреждения замка Иври был и вовсе безоружен. Если не считать, конечно, кинжала за поясом, положенного любому доброму горожанину. Разумеется, Капитану личность этого четвертого была неизвестна. Поэтому он и не обратил на него должного внимания. А жаль. Сколько бы ожидающих их неприятностей можно было избежать, поговори Капитан сейчас с ним по душам. Нет, пусть тысячу раз прав Григорий I, сказав, что невежество - мать истинного благочестия, здесь и сейчас оно оказало Капитану плохую службу.

Это ведь мы с тобой, добрый мой читатель, сразу узнали честного сьерра Винченце, ломбардского купца и по совместительству шпиона и диверсанта Себастьяно Сельвио - главы тайной службы Венецианской Республики. А откуда было об этом знать Капитану? Вот и не состоялся в этот раз между ними разговор. Жаль, искренне жаль!

А между тем, государи мои, пока мы тут с вами прохлаждаемся и предаемся отвлеченным размышлениям, наш олигарх вовсе даже не сидит без дела. Отнюдь! Он уже, чтоб вы знали, снял с четырех недвижных тел все, что хотя бы теоретически можно было использовать в качестве перевязочного материала. И вот - сидит, перевязывает. По рукам и ногам. Чтобы даже шевельнуться было проблематично. Немногочисленные остатки все того же материала послужили кляпами.

Наконец, все четыре пострадавших организма были аккуратно и бережно размещены на соломе. А их вооружение - проинспектировано и забраковано, как не соответствующее ни текущему моменту, ни целям и задачам наших героев. Правда - за исключением двух невзрачных полосок заточенного металла. Обмотанные с одного конца обрывками то ли кожи, то ли просто тряпки, металлические полоски должны были, по всей видимости, изображать ножи. Но справлялись с этим, на взгляд господина Гольдберга, с большим трудом. Капитан, однако, не разделял скепсиса своего спутника. Подбросив их по очереди в воздух, он довольно хмыкнул и рассовал по кармашкам на предплечьях. Отказ же от остального железа он объяснил просто:

- Понимаешь, доцент, если нам придется драться - это однозначно хана! Тут никакое оружие не поможет. Болтами со стен забросают, и всех дел. Да и не хочется мне никого убивать, народ-то не при делах. Так что, идем тихонечко, не красуясь.

- А ... куда идем-то?

- Как куда, к графу! Во-первых, оружие и снаряжение. Такого здесь еще лет восемьсот не найдешь. Не оставлять же! Самому пригодится. Ну, и поинтересоваться - кому это мы так нужны оказались?

Не слишком отвлекаясь на ведение разговора, Капитан взял бутыль вина, вытащил кляп у одного из стражников, чья одежда и вооружение выглядели малость поприличнее, и начал аккуратно поливать лицо будущего собеседника. Одновременно похлопывая оное лицо по щекам. Наконец, лицо открыло глаза, недоуменно похлопало ими и приготовилось, было, заорать. От чего тут же отказалось, углядев в непосредственной близости от левого глаза острый кончик своего же собственного кинжала.