Сталин подарил мне книгу Даниеля Дефо «Ро­бинзон Крузо» с надписью «Дружку моему Томику с пожеланием ему вырасти сознательным, стойким и бесстрашным большевиком». И добавил: «Каким был твой отец». Для меня это — закон жизни. От него я не отступил. Сознательным — значит знать, почему. Стойким — не гнуться по ветру и обстоя­тельствам. И бесстрашным. То есть не бояться.

Е. Г.: Как Вы думаете, чувствовали ли Светлана[3] и Василий свою избранность или значимость?

А. С.: Светлана была очень скромной девочкой и не любила, когда говорили о какой-то её элитарности. Как-то няня, когда Светлане было лет девять, сказала: «У нас Светланочка будет совнаркомша». А Света сразу: «Никогда! Не хочу! Не буду!»

Она имела свою компанию: очень дружила с Марфой Максимовной Пешковой, потом у нее была подруга Левина, школьные подруги были.

Василий был властолюбивым мальчиком, а материально абсолютно бескорыстным. Он мог все отдать, что у него было, даже если за это ему могло попасть. Всегда старался товарищам что- то подарить, если даже ему и самому эта вещь бы­ла нужна. «За други своя» он готов был «живот положить». Василий, будучи школьником, мно­го дрался, но никогда не дрался с теми, кто был слабее его или моложе. Дрался со старшими по­сле какого-нибудь спора или обиды, нанесенной слабому. Он был «слабозащитником». Ему часто доставалось, его колотили крепко. Он никогда не жаловался и, уверен, считал позором пожало­ваться, что ему крепко досталось. Он был добрым мальчиком, в отношении товарищей у него была ласковость, с возрастом она прошла.

Е. Г.: Как Василий и Светлана обращались к Сталину?

А. С.: «Папа». А уже взрослым Василий, если говорил об отце с кем-то, то называл его «хозя­ин», а сам продолжал, конечно, говорить ему «па­па», если это не были официальные встречи при людях.

Вообще так повелось. И не только в данном случае. Вот взять командира полка на войне или в мирное время. Его тоже иногда называли «хозяин».

Е. Г.: Вы были приемным сыном Сталина. Было ли это как-то оформлено?

А. С.: Юридически это не оформлялось. Так сложилось. Мой отец и Сталин были большими друзьями и единомышленниками. Встретились они впервые в 1906 году на IV съезде партии. Отцу было тогда 23 года, он выступал на том съезде 19 раз. Сталин был на 4 года старше. Не виделись они до 1917 года. Отца в 1907 году арестовали, Сталина тоже арестовывали. Второй раз они встретились на VI съезде в июле 1917 года и с тех пор постоянно общались: на пленумах, потом они вместе были в Царицыне, жили там в одном вагоне. Надежда Сергеевна[4] поехала в Царицын уже женой Сталина.

Они были людьми разными, но это не мешало им ни в дружбе, ни в работе. Наоборот, они дополняли друг друга.

После гибели моего отца (24 июля 1921 года) было заседание Политбюро, где присутствовали все 5 его членов, в том числе Владимир Ильич Ленин. И 18 пункт повестки дня звучал так: «Об обеспечении семьи т. Артёма». Сам документ я не видел, что там было, не знаю. Видел лишь документ от 27 июля 1921 года, где пунктом 18 было: «Слушали: «Об обеспечении семьи т. Артёма. Исполнитель: Сталин». Далее был документ, датированный декабрём 1921 года, где стояло «Слушали об исполнении пунк­та 18 решения от 27 июля. Докладывал И. Сталин».

Однако дело было не только в поручении, но и в дружбе. Мать моя дружила с Надеждой Сергеевной. И мы даже родились с Василием в одном род­доме с разницей в 19 дней: я — 5 марта 1921 года, он — 24 марта. Когда отец уехал на подавление Кронштадского мятежа, моя мать ждала моего по­явления на свет, как и Надежда Сергеевна — появления Василия. Всякое могло с отцом случиться, вернее даже — вероятность того, что что-то случится, была велика; отец это прекрасно понимал и попросил Сталина именно как друга: «Если что, присмотри за моими».

Ну, а дальше я себя помню у матери или в квартире Сталина в Кремле. Их у него было в разное время три: переезжал с одной на другую. Я хоро­шо помню кремлевскую квартиру Сталина. Мальчишкой я запросто ходил в Кремль, а потом уже у меня был пропуск. Моя мать часто болела, и тогда я жил в доме у Сталиных. А когда Сталин и Надежда Сергеевна куда-то уезжали, то Василий жил у нас в гостинице «Националь», где после переезда правительства из Петрограда в Мо­скву временно поселилось руководство страны. У меня было духовое ружье, которое мне подарил Сталин за меткость: я попал как-то несколько раз в папиросную коробку. Так мы с Василием, когда он жил у нас, стреляли из этого ружья, и у меня сохранился стул, который Василий, промахнув­шись, прострелил в одну из наших стрельб.

Стрелять мы научились довольно рано. Ста­лин считал, что мужчина должен знать оружие и уметь обращаться с ним.

Случилась, например, такая вещь в Зубалово[5]. У Сталина над кроватью висело ружье 12-го ка­либра — двустволка, — которое ему на пятидесятилетие подарили английские рабочие. Патроны в коробках в шкафу лежали, особенно никем все это не запиралось. Мы с Василием ружье брали, открывали, щелкали без конца, патроны пробова­ли... Было нам тогда по десять лет. Ну, один раз возимся с оружием, в конце концов услышали — машина подходит. Приехал Сталин. Мы — ружье на место, сами вниз — встретить. Он вошел и по­шел на второй этаж к себе. Немного времени прошло, слышим: бух! бух! — двойной выстрел.

Мы сразу наверх. Сталин стоит. Ружье лежит на полу, в стене — следы от двух дробовых зарядов. У Сталина порван китель и капает кровь с руки. Спрашивает:

— Ребята, вы ружье брали?

— Брали.

Обмануть, наврать — исключено было. Можно было что-то не сделать, не выполнить, но сказать об этом. Сказать правду.

— Брали... А вы знаете, мы революцию делали с помощью оружия? Оружие — наш друг. А друга знать нужно. А вы оружие не знаете, потому видите, что получилось. Сейчас его надо ремонтировать, тужурку надо зашивать. (То, что рука процарапана — не сказал.) А все потому, что вы не знаете оружия. Пойдите к Ефимову (Сергею Александровичу, коменданту дачи. — А. С.), скажите, чтобы он вас научил обращаться со всем оружием, которое здесь есть.

Оружие там было разнообразное и в нужном количестве. По этому поводу мы неделю в школу не ездили. Стреляли, разбирали, собирали. А карабин бьет очень сильно, так мы ссадили се­бе плечи карабином. Через неделю Сталин приехал. Мы сказали, что знаем, как пользоваться всем оружием. Мы умеем разбирать, собирать и стрелять. Он говорит: «Вот теперь оружие — и ваш друг. А друзья друзей между собой — тоже друзья. Значит, все мы теперь друзья».

Е. Г.: А что произошло-то?

А. С.: Мы вставляли патроны, а когда подъехал Сталин, побежали его встретить. А он ружье взял, не зная, что мы патроны вставили, а вынуть не успели. Когда он снимал со стены ружье, задел курки, вот и получилось — в руку.

У меня было фактически два дома. Как и у Василия. Он иногда после школы шел не к себе до­мой, а к нам на Серафимовича[6]. Как и я. И шел я не в гости, не по приглашению, нет, а домой шёл. Так и Василий себя у нас чувствовал — дома. Мы с ним были неразлучны, и все считали, что мы друг без друга жить не можем.

Последний раз я лично общался со Сталиным перед войной. А так только на общих приемах. Понимаю, почему он не устраивал личных встреч со мной: почти никто, кто бывал в семье, хорошо не кончил. Кстати, мою маму тоже не тронули.

Прошло время. В 1950 году передаю привет от моей матери Николаю Сергеевичу Власику[7] (это сейчас его называют Сидорович, а тогда звали все его Сергеевич). Он спрашивает:

— Она еще жива?

Говорю, мол, жива. Он с удивлением: