Спектакли, которые Лев, вероятно, разыгрывал перед сероглазыми девушками, представляются нелепыми, если принять во внимание его маску «восточного человека», того, кто фотографировался с газырями и мечами, в чалме и с кинжалом. Его неумелость, робость — а может, несостоятельность? — несомненно, входили в противоречие с образом шейха, ведь с выходом одноименного романа Эдит Халл, который уже в 1921 году был экранизирован с Рудольфом Валентино в заглавной роли, образ восточного мужчины, увозящего на своем скакуне уроженку Европы, стал символом чувственности. В Америке в 1920-х годах слово «шейх» приобрело значение «соблазнитель», что полностью противоречило его истинному смыслу: ведь шейх — это представитель высшего мусульманского духовенства, богослов и правовед или же вождь племени, глава рода, старейшина общины. А после выхода фильма «Шейх» так назвали даже марку презервативов.
Однако у секретарши со стройными ногами были темные глаза, она была сдержанной, не стремилась к сближению, и этим напоминала Льву девушек его родного города. Она была серьезна и получила почти такое же странное и эклектичное образование, как и сам Лев. Она рассказала ему, что бросила школу в четырнадцать лет и училась на дому, ее учителями были специалисты в разных областях знания, и она читала понемногу обо всем — так решил ее отец. В общем, она вполне могла быть изнеженной дочерью бакинского нефтяного магната. Но зачем она клеила марки в редакции «Ди литерарише вельт»?
Она пошла работать, чтобы получить жизненный опыт, объяснила Эрика. Она хотела встречаться с писателями, знаменитыми писателями. Она, как ей казалось, могла стать хорошей женой писателя. Гораздо позже Лев узнал, что она задумала выйти замуж за писателя еще в тринадцать лет.
Они начали ходить повсюду вместе, и теперь она покидала редакцию со Львом, а не с шофером.
На каждой из шести сохранившихся записных книжек Льва наспех нацарапано: «Тот, кто ничего не понимал про любовь». И хотя он пишет там обо всей своей жизни — от детства в Баку до необычных обстоятельств его переезда в Италию в 1942 году, — красной нитью всего повествования проходит его любовь к Эрике. Эта любовь довела его до сумасшествия в буквальном смысле слова (хотя его пребывание в психиатрической лечебнице было коротким) и не принесла ничего хорошего ни ему, ни ей.
Довольно скоро Эрике удалось сделать так, что Лев отбросил свою нерешительность. Его воспоминания об их флирте, о взаимной нежности исполнены эротики, которой нет нигде больше в его текстах. Он явно преувеличивает, изображая собственную неловкость и комичность, однако в остальном весьма точно описывает потерю самообладания и ощущение головокружения, которое охватывало его при виде истинно соблазнительной женщины. И как животное, оказавшееся в лапах у более сильного хищника, он сдался, перестал сопротивляться. На Фазаненштрассе, в доме, где он теперь снимал скромную, однако весьма удобную квартиру вместе с отцом, в распоряжении Льва был только небольшой кабинет с широким, удобным диваном. «Когда я уставал сидеть и писать, я ложился на свой диван и читал словари, учебники грамматики, разные научные журналы». И вот однажды, придя домой, Лев лег на диван и рассказал отцу про эту секретаршу-стажерку из журнала: как они договорились, она будет приходить к нему домой — печатать на машинке и выполнять разные поручения Льва. «Она будет являться каждый день и печатать под мою диктовку. Отец взглянул на меня, потом на диван и, покачав головой, заметил, с присущей его возрасту мудростью: “Что же, диван у тебя широкий, как раз на двоих. Но будь осторожен. Хорошая женщина — самая большая драгоценность для мужчины. А плохая — это ад”». Его отец опять оказался прав.
Хотя Лев позже утверждал, что был женат на американской протестантке, Эрика на самом деле происходила из еврейской семьи, и родилась она в Лейпциге, в 1911 году. Ее отец, Вальтер Лёвендаль, был оптовым торговцем обувью, который сумел превратить берлинскую коммерческую концессию чешского обувного магната Бати в многомиллионный бизнес. Лёвендаль перевез семью в Берлин еще в 1912 году. Эрика получила прекрасное образование, однако учиться ей было скучно. И тут она открыла для себя литературу. А точнее — людей, ее создающих. Писателей. Еще до появления в журнале она пыталась поступить в секретарши к Штефану Лоранту, популярному берлинскому писателю, а когда это не получилось, то завела «хорошие отношения» с Петером Фламмом, еще одним известным автором. Эрика любила писателей, но больше всего ей нравились знаменитые писатели. По-видимому, вовсе не случайно, что она увлеклась одним из авторов «Ди литерарише вельт». Эрику очаровал ореол загадочности, окружавший Льва. Как она жаловалась в интервью одной из желтых газет во время их развода: «Он ведь сказал мне, что происходит из знатного арабского рода. И только после нашей свадьбы я узнала, что он — всего-навсего Лев Нусимбаум!»
«Что мог я сам знать о том действии, которое оказывало на других мое имя? — писал Лев позже про эти годы. — Что было мне известно про странную жажду славы, которую многие женщины путают с любовью?.. Она любила мое лицо, потому что это лицо часто фотографировали».
Лео Нусимбаум и Эрика Лёвендаль — Эсад-бей и Эрика Ренон (так впоследствии стала называть себя эта «поэтесса», по названию горного хребта в Италии, где она влюбилась в другого писателя, из-за которого бросила Льва) — поженились 7 марта 1932 года. После этого она некоторое время называлась Эрика Лео Эсад-бей Нусимбаум, а в Берлине в 1932 году это было престижно. Молодожены переехали в квартиру, которую друг Льва, Вернер Шендель, помог получить в некоммерческой домовладельческой ассоциации «Городок работников искусств». Так Лев впервые оказался не в пансионе, не в съемной квартире, а в собственном доме. Этот многоквартирный дом был вообще-то известен как «Красный квартал», поскольку существовал на средства профсоюзов и его поддерживали различные социалистические партии, — в этом, разумеется, была известная ирония судьбы, учитывая политические взгляды Льва и состояние Эрики. Папаша Лёвендаль, как называли его друзья, лишь поморщился при известии о том, куда занесло его дочку, и предложил устроить их куда лучше, однако Эрика была в восторге от жизни в творческой атмосфере, где рядом с ними жили многие левые художники и писатели. Кроме того, Лев был человеком гордым. Поэтому вместо того, чтобы жить за счет своего недавно разбогатевшего тестя, Лев настоял на том, чтобы его недавно обедневший отец жил вместе с ними. И они начали обживать свой новый дом, где на заднем плане всегда присутствовал Абрам Нусимбаум, который лишь молча наблюдал за всей этой кутерьмой.
Папаша Лёвендаль, которого также называли «консулом», поскольку он занимал какой-то дипломатический пост, предоставленный ему чешским правительством, не слишком доверял этому самому Эсад-бею. Поскольку он был богат, то, само собой разумеется, подозревал всякого, у кого не было ничего за душой, в попытках завладеть его средствами. А странный наряд этого писателя, его поведение и вообще вся его репутация едва ли могли развеять возникшие подозрения. Ему импонировал тот факт, что его дочь вышла замуж за знаменитость. Но конкретно этой знаменитости он не слишком-то доверял. И даже нанял частного детектива, чтобы следить за собственным зятем.
Впрочем, неприязнь была взаимной. «У консула были всего три темы для разговоров: обувь, деньги и развлечения, — писал Лев с презрением. — Помимо этого, у него была единственная страсть: потратить как можно больше денег, чтобы потом похвастать этим во всеуслышание. У его жены тоже были всего три темы для разговоров: обувь, деньги и наряды. Помимо этого, у нее также была одна-единственная страсть: сэкономить как можно больше денег и тоже похвастать этим во всеуслышание. Несмотря на такое противоречие, эта пара жила, казалось, очень счастливо… У них был двенадцатилетний сын, однако даже он говорил лишь о деньгах и развлечениях. Третью тему для разговоров ему, очевидно, предстояло найти со временем».