Я была удивлена, увидев, что еще только семь часов. Прошло всего полтора часа с тех пор, как я в первый раз поднялась по лестнице этим вечером. У меня было такое впечатление, будто я оказалась в другой временной зоне. Второй раз в этот день я заполнила ванну горячей водой и налила себе изрядную порцию шотландского. Я лежала впотьмах в настолько горячей, насколько я могла стерпеть, воде, завернув голову в мокрое полотенце. Головная боль постепенно рассеивалась. Я чувствовала себя беспредельно измученной.

Через тридцать минут лежания в ванне, куда я время от времени подбавляла горячей воды, я почувствовала, что уже могу двигаться. Завернувшись в большое полотенце, я прошлась по квартире, оберегая свои мышцы от холода. У меня было одно-единственное желание – лечь спать, но я знала, что если поддамся этому искушению, то не смогу ходить целую неделю. Я сделала несколько осторожных упражнений, подкрепляя свои силы старым виски. И вдруг, взглянув на часы, я вспомнила о своем свидании с Деверё. Было уже поздно, и можно было предположить, что он ушел.

С некоторым усилием я нашла номер ресторана в телефонном справочнике. Метрдотель был очень любезен и предложил поискать мистера Деверё в баре. Прошло несколько минут, и я уже подумала, что он отправился восвояси, как вдруг в трубке послышался его голос.

– Хэлло, Ральф.

– Надеюсь, вы запаслись хорошим объяснением?

– На то, чтобы объяснить вам все, понадобилось бы несколько часов, и вы все равно не поверили бы, – ответила я. – Подождите меня, пожалуйста, еще полчаса.

Он заколебался, я почувствовала, что на языке у него вертится отказ, уважающие себя мужчины не привыкли, чтобы их заставляли ждать так подолгу.

– Хорошо, – наконец сказал он. – Но если вы приедете к восьми тридцати, то меня уже не застанете.

– Ральф, – сказала я, стараясь полностью владеть своим голосом. – Это был ужасный и совершенно пустой день. Я хотела бы закончить его приятным вечером, поговорить немного о страховом деле и попытаться забыть обо всем, что случилось. Могу я надеяться на вашу помощь?

Он был явно смущен.

– Конечно, Вики... Извините, Вик. Увидимся в баре.

Повесив трубку, я стала искать в своем гардеробе что-нибудь элегантное для «Картвиля», но свободное и развевающееся, и в конце концов нашла забытое мной пестрое мексиканское платье. Оно состояло из длинной широкой юбки и вязаной, с квадратным вырезом для шеи, блузы, перехваченной посредине поясом и со свободными полами. Длинные рукава прикрывали мои распухшие руки, а о ногах можно было не заботиться. Довершали мой наряд легкие туфли на пробковой подошве.

Когда я посмотрела на себя в зеркало, мне сразу же расхотелось появляться на публике. Нижняя губа, рассеченная перстнем Эрла, распухла, на левой челюсти расползлось пунцовое пятно, под глазом, по всей щеке, словно трещины на яйце, протянулись тонкие красные ниточки.

Я попробовала подкраситься; основание я положила не очень плотное, оно не скрывало пунцового пятна, но эффективно скрыло следы красной паутины. Плотные тени притушевали «фонари», а наложенная более густо, чем обычно, темная губная помада придала моей распухшей губе сексуальный вид – при неярком, конечно, освещении.

Ноги еще немного немели, но уже сказывались мои ежедневные пробежки, я без особого труда спустилась по лестнице. В двадцать двадцать пять проезжавшее мимо такси доставило меня в гостиницу «Ганновер-Хаус» на Оук-стрит.

Это было мое первое посещение «Картвиля». Это заведение олицетворяло для меня рестораны, куда любили захаживать ярко одетые жители Норт-Сайда, у которых гораздо больше денег, чем здравого смысла. В баре, слева от входа, было темно; стоявшее здесь пианино слишком громко наигрывало мотивы, которые вызывают слезы на глазах у выпускников Йельского университета. Как и всегда по пятницам в Чикаго, народу было много. Ральф сидел в самой глубине бара с бокалом в руке. При моем появлении он поднял глаза, махнул рукой в знак приветствия, но не встал. Я собрала все свои силы, чтобы элегантно пройти к концу стойки, где он сидел. Он посмотрел на часы.

– Как раз успели.

И как много, подумала я.

– Но вы все равно не ушли бы, пока не допили бокал.

Рядом не было ни одного пустого табурета.

– Докажите, что вы более благородная душа, чем я, отдайте мне ваш табурет и ваше шотландское.

Ухмыльнувшись, он схватил меня, намереваясь посадить на колени.

– Боже мой, Ральф! Отпустите меня.

Он тотчас же отпустил меня, встал спокойно, с достоинством и предложил мне свой табурет. Я стояла, смущенная. Я не люблю сцен, и у меня не было энергии успокаивать Ральфа. Он, видимо, был одним из тех людей, которые любят, чтобы их гладили по шерстке; очевидно, развод осложнил его отношения с женщинами. Я поняла, что мне придется рассказать ему правду и, хочу я того или нет, принять его излияния сочувствия. И я не хотела, чтобы он знал, как со мной разделался Смейссен. Плохое утешение, что он пару дней будет ощущать боль в паху.

Я переключила свое внимание на Ральфа.

– Может, отвезти вас домой? – предложил он.

– Ральф, я хотела бы вам кое-что объяснить. У вас, видимо, такое впечатление, что я капризничаю, поэтому опоздала на час и все такое. Надеюсь, вы не слишком расстроены, чтобы выслушать меня.

– Нет, конечно, – галантно сказал он.

– Могли бы мы где-нибудь посидеть? Вряд ли мы сможем поговорить стоя.

– Я проверю наш столик.

Когда он ушел, я с удовольствием опустилась на табурет и заказала старого «Джонни Уокер». Сколько надо мне выпить, чтобы мои усталые мускулы расслабились и я смогла бы уснуть, подумала я.

Ральф, вернувшись, сообщил, что наш столик освободится через десять минут. Десять минут растянулись на все двадцать. Все это время я сидела, упираясь ладонью в неповрежденную щеку, а он чопорно стоял возле меня. Я потягивала шотландское. В кондиционированном баре было слишком прохладно. Обычно я чувствую себя достаточно тепло в этом плотном хлопчатобумажном платье, но тут я стала дрожать.

– Замерзли? – спросил Ральф.

– Чуточку, – призналась я.

– Я мог бы вас обнять, – нерешительно предложил он.

Я поглядела на него с улыбкой.

– Это было бы совсем неплохо, – сказала я, – но только, пожалуйста, сделайте это как можно осторожнее.

Он скрестил свои руки на моей груди. Сперва я вздрогнула, но потом приятно согрелась. Я оперлась о него спиной. Он взглянул на мое лицо, и его глаза сузились.

– Что с вашим лицом, Вик?

Я подняла бровь.

– Ничего.

–

В самом деле? – сказал он, наклоняясь. – Тут у вас порез и большой синяк; щека опухла.

– Стало быть, заметно? – спросила я. – А я-то думала, что все закрасила.

– Ну что ж, боюсь, что на этой неделе ваша фотография не будет украшать обложку журнала мод, но ничего страшного нет. Просто как страховой агент я видел много жертв автомобильных аварий. Так вы сейчас выглядите.

– И так я себя чувствую, – призналась я, – но... на самом деле, это не была...

– Вы не были у доктора?

– Вы говорите точно так же, как таксист, который отвез меня домой. Он порывался отвезти меня в больницу; я боялась, что он предложит свои услуги в качестве сиделки и начнет варить куриный суп.

– Ваша машина сильно разбита?

– Моя машина совершенно цела. – Я начинала беспричинно раздражаться, этот вопрос действовал мне на нервы.

– Совершенно цела? – повторил он. – Тогда каким же образом...

В этот момент объявили, что наш столик освободился. Я встала и пошла к метрдотелю, оставив Ральфа расплачиваться. Метрдотель повел меня к столику, не дожидаясь Ральфа, который подошел, когда я уже усаживалась. Мое раздражение передалось и ему.

– Я не люблю, когда уводят дам, не дожидаясь их кавалеров, – сказал он достаточно громко, чтобы метр его услышал.

– Извините, сэр. Я не знал, что вы с мадам, – сказал он с большим достоинством, прежде чем отойти от столика.