Испанцы — бывшие республиканцы, работавшие на израильских судах, — пили вино и рассказывали о том ужасном рейсе, когда командиром «Пан-Йорка» был Амнон. На борту находилось семь тысяч пятьсот человек, а следом шел еще один пароход, «Пан-Крессент», с таким же количеством пассажиров. Они вспоминали о том, как их окружили английские корабли и как Амнон не соглашался сдаться, пока не получил от английского адмирала однозначного обещания, что тот не выдаст испанцев их правительству, так как это было бы для них равносильно смертному приговору.
— У него, — говорили они, — было больше пятнадцати тысяч человек. Они бегали в трюмах, как мыши, и толпами, давясь и толкаясь, вылезали на палубу. Иногда нам всем угрожала смертельная опасность. Окружавшие нас английские суда весело забавлялись, исполняя в море свой устрашающий балет. Они играли с нами, как с какими-то игрушками. Одним словом, чтобы спасти людей, Йоси просто обязан был сдаться. Однако он не сдался, пока не убедился, что мы, испанцы, не пострадаем.
Стив, который после этого продолжал работать на израильских судах еще многие годы, рассказал, что, когда пароход прибыл на Кипр, Йоси сошел на берег только после всех пассажиров.
— Кто командир корабля? — спросил его окруженный свитой командиров и офицеров, увешанный орденами и медалями английский адмирал.
— Я, — ответил Амнон.
Англичане были поражены. Перед ними стоял решительного вида молодой человек, на котором не было даже военного мундира.
И тут Амнон не удержался и сказал:
— А знаете, кто вас победит? Вот эти вот самые нелегальные репатрианты с испуганными глазами, сошедшие с этой вот развалины. Потому что эти несчастные люди на самом деле сильнее всех ваших пушек.
Глава четвертая
Первым духовным отцом и военным наставником Йоси Харэля стал легендарный революционер Ицхак Садэ, один из создателей еврейских вооруженных сил в Палестине. Двоюродный брат Садэ, сэр Исайя Берлин, назвал его «еврейским Гарибальди» и писал, что он «самый смелый, веселый, привлекательный и интересный человек из всех, с кем я был знаком… и один из самых неординарных. Он прекрасен во время войн и революций и томится от скуки, когда живет спокойной, размеренной, повседневной жизнью».
Когда в 1935 году Садэ прибыл в Иерусалим, ему было сорок шесть. Незадолго до этого, в сентябре, в Германии были приняты нюрнбергские законы и начались разговоры об «искоренении евреев из немецкой действительности», а один немецкий медицинский журнал даже опубликовал статью, в которой говорилось, что «евреев можно с полным правом уподобить туберкулезным палочкам, поскольку они тоже представляют собой хроническую инфекцию».
Как раз в это время в самом разгаре была Пятая алия[34], однако арабам не нравилось, что в Палестину течет нескончаемый поток иммигрантов («Если там у них горит дом, — говорили они, — то почему они бегут в наш двор?»), и они подняли так называемое «великое восстание», ставшее первой главой многолетней войны между арабами и евреями, которая продолжается по сей день.
Ицхак Садэ прибыл в Иерусалим, чтобы создать боевую организацию нового типа, и в лице Йоси и его товарищей он нашел именно тех бойцов, которых искал.
Как-то раз одному из друзей Йоси, веселому дикарю, чуть постарше его самого, Исраэлю Бен-Иегуде по прозвищу Абду — личности сильной, но весьма вспыльчивой — сообщили, что к ним должен приехать новый командир по имени Ицхак Ландоберг, который имеет обыкновение наносить неожиданные визиты.
— Ну вот что, — сказал Абду Йоси, — передай этому Ландобергу, что, если он появится здесь без предупреждения, когда на посту буду стоять я, то получит пулю в лоб.
На следующий день Садэ позвонил и сказал, что ему стало известно об угрозе получить пулю и поэтому он заранее извещает о своем прибытии. На это Абду ответил, что высылает ему навстречу человека, поскольку в округе есть мины. Повесив трубку, он подмигнул товарищам и сказал:
— Мины, как же… Ничего-ничего, пусть подергается.
На встречу с Садэ отправился Цви Спектор, но через некоторое время он вернулся и сказал, что хоть и видел Ландоберга, который показался ему каким-то странным и неуклюжим, однако прибудет тот чуть позже, потому что арабы перешли в атаку, и он остался с ребятами, чтобы помочь им обороняться.
Всю ночь они прислушивались к доносившимся издалека звукам боя и уснули только под утро, но вскоре их разбудил дежурный и доложил, что в расположении замечен какой-то странный священник. А поскольку незадолго до этого разведка донесла, что священники из находящихся в округе церквей и монастырей поставляют арабам разведывательную информацию и даже снабжают их продуктами, Абду, Цви и Йоси, забыв обо всех правилах предосторожности (которые иногда так приятно нарушать), решили отправиться посмотреть на подозрительного священника лично.
Они обнаружили его в районе каменоломни, но когда с оружием наперевес подошли поближе, Цви воскликнул:
— Да какой же это священник? Это же Лунсберг!
— Ландоберг, — поправил его Садэ с улыбкой.
Когда же Абду стал выговаривать ему за то, что тот шляется по местности, не предупредив их о своем прибытии, тот вежливо его выслушал и спросил:
— Значит, ты и есть тот самый Абду, который хочет меня убить? Между прочим, я гуляю здесь уже с раннего утра.
Когда они вошли в дзот, Садэ посмотрел в амбразуры и сказал, что обзор плоховат и что это дает большое преимущество врагу, а потом начал читать им длинную лекцию о стратегии и тактике. И хотя поначалу они слушали его с недоверием, но постепенно обаяние личности Садэ сделало свое дело, и лед недоверия растаял. Ведь раньше с ними никто никогда так не разговаривал.
С этого и началась история отряда, который романтик Садэ назвал «Нодедет»[35] и который, по сути, стал прототипом будущих «летучих» подразделений ЦАХАЛа. Йоси, которого из-за его юного возраста и красивой внешности прозвали всеобщим любимчиком, задумчивый и начитанный Цви Спектор, к которому все в их компании относились, как к отцу, отчаянный лихач Абду, а также умный и молчаливый Ицхак Хекер — все они с этого момента стали солдатами Садэ, поставившего перед собой задачу создать сплоченную команду умных и смелых бойцов, которая будет заниматься защитой населенных пунктов, расположенных в районе Иерусалима.
По ночам Садэ водил их, как он выражался, «гасить свет в арабских деревнях». «Разве это справедливо, — восклицал он, — что мы вынуждены сидеть в темноте, в то время как арабы сидят себе спокойненько при полном освещении, да еще нас же и обстреливают?»
«Хватит нам уже отсиживаться в дзотах и окопах, — говорил он. — Мы должны устраивать погромщикам засады. Вместо того чтобы сидеть и ждать, пока они придут к нам, мы будем выдвигаться им навстречу. Нас, конечно, маловато, но ночь сделает нас сильнее. Арабы хорошо знают эти места; чувство ориентации на местности у них намного превосходит наше; они умеют ускользать и прятаться, и они хорошие воины. Однако наше преимущество будет состоять в том, что мы будем подкрадываться к ним незаметно, под покровом темноты, и наносить им внезапные удары. Если ты маленький, ты должен быть проворным, хитрым и смекалистым, а главное — отчаянным».
Евреев, родившихся в Палестине, Садэ воспринимал как своего рода историческое чудо. В его глазах они были чем-то вроде воскресших героев Танаха, которые, в отличие от вечно сгорбленных евреев диаспоры, ходили, гордо расправив плечи. Однако сам он был человеком неуклюжим и грузным, и, когда шел, его топанье можно было слышать за километр. Плюс к тому, у него было слабое зрение. Неудивительно, что иногда Йоси и его друзьям казалось, что это какой-то случайно затесавшийся в их ряды поэт. Тем не менее командиром он был просто замечательным.
Он имел привычку спать голым, а по утрам делал зарядку и обливался холодной водой. Он мог часами говорить о стратегии и тактике, но вместе с тем умел и молчать как рыба. Он мог быть обаятельным и открытым, но иногда погружался в себя и становился необщительным. Когда же он передавал им свой богатый опыт, накопленный во время революции в России и в период жизни в Палестине, то иногда рассуждал, как философ, а иногда превращался в настоящего поэта.