— Нет ли там какой кулацкой агитации? — предположил директор МТС Дубовский. — Сами женщины вряд ли начали бы.

Что мне было на это отвечать? Я сам ничего толком не знал.

— На месте разберемся.

Шофер некоторое время прислушивался к нашему разговору, а потом и говорит:

— Дело-то проще пареной репы. Просто пожадничали колхознички: жалко десятую долю урожая отдавать за уборку МТС. В колхозе, где отец мой работает, такая же волынка случилась.

Что ж, вполне могло быть и так.

Кончился лесок, показались крытые соломой хаты села.

В правлении колхоза имени Ленина руководителей не оказалось: все были у комбайна. Но счетовод и учетчик нам подтвердили, что Аладка был прав: колхозникам просто-напросто стало жалко десяти процентов, поэтому они и запротестовали против механизированной уборки.

Мы отправились на поле.

— Сколько председателей просили комбайн, — возмущался по дороге директор МТС Дубовский. — Отказали. Решили Клинок премировать. И вот благодарность! Отнять у них машину да перебросить в другой колхоз!

Я с этим не мог согласиться. Нужно было во что бы то ни стало разбить антикомбайновые настроения, тем более что они, оказывается, были характерны и для других сельхозартелей. Сплетня всегда преувеличивает факты до нелепых размеров, и я не хотел, чтобы слухи о «бунте» загуляли по району, поколебали уже сложившееся отношение к машинам и у других колхозников.

Еще издали мы увидели комбайн. Он стоял посреди поля, а перед ним женщины — как наседки перед коршуном. Тут же вертелись растрепанный председатель колхоза, секретарь парторганизации, сельсоветчики. Комбайнер в стороне нервно курил папиросу. Хлеба волновались под ветерком, высокие, густые, бело-желтые. У дороги, прямо на земле, горой возвышалось зерно: высыпали из бункера. То ли подводы не успели подогнать, чтобы перевезти его на ток, то ли вообще про зерно забыли.

Когда мы подошли, чей-то резкий, визгливый голос оповестил всех:

— Районные начальники.

Женщин к нам будто ветром повернуло. Вид у них был решительный, взгляды воинственные. Я громко поздоровался, спросил:

— Что у вас тут за митинг происходит?

Женщины сразу загалдели, замахали руками, придвинулись к нам вплотную. Из общего гама я мог только разобрать отдельные выкрики: «Не хотим! Не дозволим! Не пустим! Забирайте назад!» Смысл был такой, что они лягут на жнитво, пусть их режут ножи хедера, но комбайн не пустят убирать хлеб.

Я поднял обе руки, так же спокойно сказал:

— Тише, женщины! Не все сразу. Пускай одна из вас говорит. Ну вот ты, к примеру… И не размахивай перед моим носом кулаками, я и так пойму.

Та, к которой я обращался, черноглазая, в голубеньком платочке женщина, сразу смутилась, чуть попятилась, растерянно оглянулась на товарок.

— Что ж ты задний ход даешь? — спросил я. — Рот-то разевала больше других. Говори: чего вы хотите?

Женщины примолкли. Потом стали подталкивать черноглазую: «Говори, Анна! Смелей! Мужику-то своему небось десять слов на одно скажешь, а тут оробела?»

Приободренная Анна сразу пошла на крик, замахала большими загорелыми руками:

— Не хотим вашего комбайна! Забирайте его от греха! Сами управимся!

— Сами, значит, хотите работать? — переспросил я Анну. — А почему?

Она твердила одно и то же, точно боялась сбиться:

— Не желаем! Не уйдем отсюда. Добром просим. Угоняйте его.

Снова загалдели все женщины:

— Уберем своими руками!

— Иль кос, серпов нету?

— Сами справимся! Испокон веков так деды работали. Девчат и баб хватает!

Я опять поднял руки, добился тишины и сказал:

— О том, чтобы работать, как деды, и думать теперь нечего. Отцы наши лапти носили, а вы теперь все в сапогах, полуботинках да в туфельках щеголяете. Чего же не хотите одеваться по старинке? Домотканое полотно забываете, все ситчик набираете в магазине, сатин…

На какое-то время установилась тишина. Женщины недоуменно переглядывались, кто-то даже смущенно хохотнул. Потом они опять заговорили все разом:

— Так это же одежа!

— Ты нам зубы не заговаривай! Мастера вы там в районе…

Директор МТС Дубовский не выдержал:

— Подняли тут гам! Как воронье какое!

Слова его выплеснулись, словно вода на горячую плиту. Женщины, казалось, готовы были вцепиться в Дубовского. Вот-вот протянут руки и схватят.

— Ты нам рот не закрывай!

— Вот придет охотничья пора, над зайцами командуй!

Охота была слабостью Дубовского, и, видно, об этом знали клинокские колхозницы. Директор смешался, отступил. Я незаметно сжал ему руку, мол, веди себя спокойно, не кричи на людей.

Характерно было то, что «бунтовали» одни женщины. Мужчины сперва на поле не показывались. Но, узнав, что районное начальство у комбайна, кое-кто из них тоже подошел. Было очевидно, что именно они науськали женщин и теперь пришли их поддержать, боясь, как бы не уговорили баб.

Какая-то бабка с клюкой, крест-накрест перевязанная платком, прошамкала мне:

— От дьявола ваши машины. Всю нам землю опоганили.

Знакомые речи! Еще в двадцатых годах, когда появились первые тракторы, в деревне пустили слух, будто машины «давят» землю, прессуют ее, обливают керосином и от этого-де хлеб будет родиться пустоколосый и горький.

— Насчет дьявола, бабушка, к попу обращайся, — сказал я старухе. — Я не специалист по нечистой силе. Раньше, как старики говорят, у нас в Белоруссии и черти водились, и лешие в лесу, и русалки на болотах, но мне лично не случалось с ними встречаться. Может, в гражданскую с белополяками в Польшу сбежали?

Снова послышался смешок. Настроение немного разрядилось, однако по-прежнему оставалось воинственным. Кроме меня и Дубовского женщин агитировали два председателя: сельсовета и колхоза, присоединились еще несколько коммунистов, местный учитель.

— Надо же когда-нибудь заменять тяжелый ручной труд машинным, — урезонивал я толпу. — Рабочие старались для вас, делали комбайны по-ударному, а вам они, оказывается, ни к чему. Иль вам и без уборки ржи дела мало? Ну, начнете вы сами жать серпами, застрянете тут надолго, а кто будет работать на огородах? На фермах? Сколько вам тут с серпами гнуться? Недели и недели, зерно осыпаться начнет. А комбайн за считанные дни все уберет. Да еще тут же и обмолотит. Может, вы и за цепы возьметесь? Поймите, товарищи: механизация в сельском хозяйстве будет расти из года в год. О вас же государство заботится, чтоб вам работалось легче.

Снова женщины замололи языками — одна об одном, другая о другом. Дельного возразить они ничего не могли и лишь без конца повторяли, что раньше обходились без комбайнов и сейчас обойдутся. Высокий пронзительный голос выкрикнул:

— Знаем мы вашу помощь! Потом десятую меру сдерете!

— А вы хотите все бесплатно получать? На вырученные деньги государство будет новые комбайны выпускать. Молодежь из вашей деревни сама начнет осваивать машины, значит, хлеб этот пойдет вашим же сыновьям.

— К тракторам-то привыкли, — убеждал женщин председатель сельсовета. — Попробуй теперь у вас их отнять. Раскумекали, как быстро пашут и боронуют!

— Так и комбайны просить будете, — вторил один из активистов. — Бессознательные вы клуши!

Все больше собиралось мужчин, они слушали нас внимательно, что-то обсуждали между собой. Чуть ли не весь Клинок собрался на этом загоне.

Часа три, наверно, прошло. Ясное небо за это время потускнело, запад затянуло тучами, оттуда слышалось погромыхивание; за лесом уже лил дождь.

Дубовского снова прорвало.

— Подумать только! — со злостью воскликнул он. — А? Уговариваем: «Пожалуйста, возьмите комбайн!» Да на него десятки заявок из других колхозов… Как хотите, Василий Иванович, заберу я у них машину. Сколько золотого времени потеряли! Уже полдень. Петро! — заорал он комбайнеру. — Сворачивай! Поедем в «Первое мая».

Я видел, что Дубовский потерял над собой власть и может все испортить.

— Хотите поссориться с МТС, товарищи? — перебил я его, незаметно снова дернув при этом за рукав Дубовского. — Уж тогда, действительно, уважения вам МТС оказывать не станет и скорого ремонта своего сельхозинвентаря не ждите.