С поворота улицы я украдкой оглянулся назад. «Вернемся ли домой?» Сердце колотилось, глаза пощипывало, к горлу что-то подступило; однако никаких колебаний я не испытывал.
Заметив меня, отец остановился, угрюмо спросил:
— Ну?
Тут был и приказ вернуться, и вопрос: что же, мол, ты делаешь? Я тоже остановился, всем своим видом упрямо показывая, что все равно решения своего не переменю. Отец поправил шапку и пошел дальше.
Так я оказался с ним и с Федором в окопах.
Бои под Жлобином длились несколько дней. Теперь я узнал на деле, что такое «передовая», «позиция». Получилось не совсем так, как я мечтал: подвига совершить мне не удалось. Охотников защищать Жлобин нашлось много, оружия не хватало и взрослым, мне даже думать было нечего о том, чтобы раздобыть хотя бы револьвер.
Вместе с другими бойцами мы ломами, кирками поспешно отрывали в мерзлой, расчищенной от снега земле окопы.
Я тоже копал затвердевшую землю; дело было знакомое.
Отец еще раз попытался отослать меня в тыл:
— Ступай, Васька, отсюда. Убьют.
Федор отмалчивался. Он — как, впрочем, и отец — понимал, что идти мне некуда. Наше Заградье, Малевичи, другие ближние деревни очутились в руках врага, и мы сами не знали: спаслись ли мать, сестра и младшие ребятишки, цела ли наша хата?
Скоро отцу стало не до меня: польские легионеры начали обстрел Жлобина. Орудийные снаряды первое время все перелетали через нас. Затем твердо застучали пулеметы, противник повел по нашим насыпям прицельный огонь.
Я забыл про все на свете: так вот она какая война!
Пристально, до рези в глазах вглядывался я в хорошо мне знакомые поля, где я знал чуть ли не каждый бугорок, в синеватую хвою леса, можжевеловые кустарники. Сколько раз я ходил по этим местам и не обращал на них особого внимания. Сейчас они вдруг словно бы изменились, наполнившись грозным и таинственным значением: там, в этих синих лесах, скопился беспощадный и смертельный враг — польские паны, легионеры, драгунские эскадроны. Вооруженные до зубов Антантой, хорошо обмундированные, они мечтали одним ударом покончить с ненавистной им властью Советов в Белоруссии. За ними шли местные националисты, фабриканты, кулачье, их прихвостни.
— Конница! — раздался чей-то тревожный крик. — Атакуют!
Далекое поле в стороне Рогачева зашевелилось, словно ожило: из леска вылетали конники с пиками наперевес и неслись прямо на западную часть круговой обороны Жлобина. Вот он наконец и враг. До чего он стремительно движется! Я сам не заметил, как упал за насыпь полотна в неглубокий окопчик. Зачем-то схватил ком мерзлой земли, крепко сжал, так что он начал крошиться. Или вообразил, что это у меня граната?
Тишина стояла такая, что биение собственного сердца я принимал за бешеный топот копыт. Затем резко застрочили пулеметы с нашей стороны, грянули нестройные винтовочные залпы. Я выглянул через насыпь и зажмурился. Конница неслась лавиной, в свете неяркого дня поблескивали обнаженные сабли. Отчетливо были видны конфедератки, шинели английского сукна.
Наши теперь стреляли густо, без перерыва.
Одна лошадь упала, покатился всадник, другой, четвертый, вон еще, еще! Лавина приближалась, но уже медленнее, нерешительнее. Легионеры вдруг стали поворачивать коней, все смешалось — и вот уже поляки беспорядочно бросились назад, в лес, исчезли, будто их никогда и не было.
Стихли наши пулеметы, винтовки. От волнения я весь вспотел.
— Всыпали! — радовались все вокруг. — Всыпали! Отбили!
Потерь у нас почти не было: несколько легкораненых. Насыпь железной дороги хорошо укрывала.
Долго ли будет длиться затишье? Большую ли передышку даст нам враг или скоро начнет новое наступление?
— Ах, туды-т твою! — неожиданно послышалось рядом со мной. Взъерошенный солдат с потным закопченным лицом, в серой папахе шарил по карманам шинели, ощупывал патронташ. В левой руке он держал винтовку, из-за пояса торчали гранаты, вокруг валялись пустые, расстрелянные гильзы.
Я повернулся к нему.
— Слышь, малый, — вдруг обратился он ко мне. — Видишь соснячок у переезда? Там двуколка с патронами. Добеги, принеси хотя бы пару обойм. А? Для революции.
…Когда полчаса спустя я, еле дыша, вернулся в окопчик, солдат грыз сухарь, держа его озябшей рукой. Он помог мне выгрузить из карманов, из-за пазухи обоймы с патронами. Сунул мне сухарь, а сам стал набивать оба патронташа, заряжать винтовку.
Потом я еще несколько раз подносил патроны и отцу с Федором, и другим бойцам. Приносил суп из полевой кухни, что пряталась на окраине молодого леса, ближе к станции.
Атаки белополяков в этот день захлебнулись. Их кавалерия и пехота под Жлобином попали в ловушку. Легионеры в беспорядке отступили, оставили на снегу сотни убитых солдат, офицеров, трупы лошадей.
На следующий день было отбито еще несколько атак врага, их ночные вылазки. Белополяки стали гораздо осторожнее, а наши, наоборот, почувствовали свою силу, держались уверенно, бесстрашно, несмотря на то что многие защитники из рабочих были необстрелянными.
Так легионерам и не удалось взять Жлобин. Подоспевший советский бронепоезд внес окончательное смятение в их ряды, и они откатились назад в направлении Рогачева и Бобруйска. Боясь преследования, они по пути отхода взрывали железнодорожное полотно, мосты.
Во время одной из таких диверсий красногвардейцы поймали на рельсах польского поручика. Его доставили в отбитые нашими войсками Малевичи. Население признало в нем одного из самых злобных карателей; при полном одобрении крестьян поручик был тут же на шляху у колодца расстрелян.
Странно было мне с товарищами ходить по родной деревне, несколько дней находившейся у врага. Хата наша уцелела; живой и невредимой вернулась мать с ребятами: все это время она спасалась в лесной деревушке у дальних родственников. Соседи рассказали нам, что белополяки, видимо, вместе с местными предателями устраивали возле нашего двора засаду в надежде поймать для расправы кого-нибудь из нашей семьи.
За короткое время хозяйничанья в окрестных деревнях легионеры разогнали крестьянские комитеты. Польские паны и прибывшие с ними буржуазные националисты из Белорусской центральной рады взяли под охрану имение Цебржинского. Изъятые крестьянами из панского имения скот, инвентарь, хлеб они силой возвращали обратно. Сельских активистов избивали нагайками, грозили расстрелом.
— Показали паны свои клыки, — говорили в народе.
К концу января в Жлобин прибыли новые отряды красногвардейцев. Они ударили на Рогачев, выбили оттуда белополяков, разгромили их и под Бобруйском.
Более двух десятков жителей Заградья и Малевичей, главным образом молодые железнодорожники, влились в ряды бойцов дальнебойного бронеотряда, которому присвоили имя В. И. Ленина.
6
Кайзеровская Германия перешла в наступление. — Снова наша власть. — Подручный слесаря. — Я слушаю М. И. Калинина. — Кончина отца.
Затишье у нас длилось недолго. Едва отгремели бои с польскими легионерами, как над молодой Советской республикой нависла еще более страшная опасность: вероломно нарушив договор о перемирии, кайзеровская Германия начала новое наступление по всему фронту, и вскоре ее полчища захватили Минск, ряд других белорусских городов.
И вновь народ доказал свою верность рабоче-крестьянскому революционному правительству. Началась всеобщая мобилизация, везде возникали отряды добровольцев.
Весной 1918 года германские войска оккупировали Жлобин. Окрестные деревни притихли, затаились. Радовались одни богатеи: им будь кто хочешь, только бы не «совдепчики».
Даже после подписания в марте в Бресте мирного договора немцы продолжали хозяйничать у нас до самой осени, вплоть до его аннулирования Советским правительством.
Вся Белоруссия с облегчением вздохнула, когда наконец серо-голубые полчища в остроконечных касках покинули наши края.
У нас в жлобинском депо сразу началось восстановление разрушенного войной хозяйства. Ремонтировали разбитые паровозы, чинили покалеченные вагоны, восстанавливали водокачки, путейское хозяйство. Угля на железной дороге совсем не было. Сотни рабочих, крестьян из окрестных деревень были направлены в ближайшие леса на заготовку дров; этими дровами загружали тендеры восстановленных локомотивов, и они уходили в рейсы с нашего узла по всем направлениям.