— Когда обсуждалось порученное тебе задание, — напомнил он, — то было решено, что твое поведение будет определяться принципом: «С волками жить — по волчьи выть». Речь шла не только о политических, так сказать, декларациях, но также и об образе жизни в новой среде, о приспособлении к царящим там обычаям, о вхождении в роль человека с той стороны баррикады. Хорошо, если бы ты добавил что-нибудь на эту тему, дал бы более полную картину мирка, в котором провел столько лет и был, сам того не желая, его составной частью.
Читатели сами решат, был ли прав мой товарищ. Я не привел бы этот разговор, если бы был совершенно уверен, что мои личные дела действительно должны стать составной частью моих воспоминаний. Слова моего товарища объясняют, почему, несмотря на все нежелание рассказывать о своей личной жизни, я в конце концов делаю это.
Когда я начал работать в «Свободной Европе» и получил первое жалование, то оказалось, что я располагаю значительной суммой. Никогда ранее у меня не было столько денег, сколько я зарабатывал в Мюнхене.
Довоенного времени я не помню. Только как в тумане вижу я небольшой особняк моих родителей на Виленщине. У подъезда были зеленые колонны, а за окном комнаты, где стоял мой конь-качалка, я однажды увидел на заснеженном кусте какую-то ярко окрашенную птицу. Наверное, странно, что в памяти четко запечатлелись такие подробности, а все остальное стало каким-то неуловимо отдаленным фоном. Скорее всего, это был снегирь, ибо сочетание его алого оперения с белизной снега и раскачиваемой холодным ветром черной веточкой показалось мне таким волшебно прекрасным, что много лет спустя, уже в начальной школе, получив на уроке польского языка задание написать сочинение на тему «Твое самое сильное переживание», я разорвал тетрадь, будучи не в состоянии обычными словами выразить то, что чувствовал, когда ребенком сидел в теплой комнате и не мог оторвать глаз от маленькой птички, подвижной капли пурпура в поседевшем от инея парке.
В Казахстане наша жизнь проходила в напряженном труде, мы отказывали себе во всем ради нужд фронта. В колхозе, где работала мать, в то время было очень тяжело. О деньгах тогда не было и речи. Нам выдавали только муку, овощи и дрова.
В Университете я получал стипендию. Каждый день выплаты стипендии становился днем, когда я скрывался от кредиторов и ловил своих должников. Если в результате двух этих операций мне удавалось сохранить больше денег, чем это было необходимо для того, чтобы заплатить за столовую, то мы шли все вместе в какой-нибудь третьеразрядный ресторанчик, чтобы под дешевую закуску выпить по рюмочке чего-нибудь покрепче. В то время это считалось проявлением зрелости и студенческого шика. Если бы не возможность подработать в нашем студенческом производственном кооперативе и помощь, получаемая от родителей, то жил бы я весьма скромно. Но я не горевал, потому что был в таком же положении, как и другие обитатели студенческого общежития. Мало было таких, кто, проживая вместе с родителями, мог похвастать наличием денег и модной одежды. Хотя иногда и донимал голод, а желудок бунтовал против студенческих харчей, не помню, чтобы я когда-нибудь жаловался.
Начав работать в МВД, я стал зарабатывать в сравнении со своей студенческой стипендией довольно много. Но я должен был выехать за границу в роли студента и поэтому не мог и виду подать, что располагаю более крупными суммами, чем средний учащийся высшей школы. Я собирался поехать в Великобританию и должен был купить себе кое-что из одежды и обуви, чтобы прилично выглядеть среди островитян. Словом, располагая немалыми деньгами, я в то же время практически не имел их.
В Мюнхене за квартиру я не платил. Обедал я в буфете, завтраки и ужины готовил себе сам, так что расходы мои были сравнительно невелики. Впервые в жизни передо мной встал вопрос, что делать с остающимися деньгами. Не желая отличаться от других, я должен был экономить, но мне было трудно так сразу перестроиться и заставить себя подражать своим новым коллегам.
Эта атмосфера всеобщей скупости, зависти, алчности, споров за каждую марку и непрестанных денежных комбинаций поразила меня, хотя я и был к ней подготовлен. В центре внимания персонала радиостанции находятся финансовые вопросы, на эту тему ведется большинство разговоров, дискуссий и даже острых споров. Высокие по масштабам ФРГ, очень высокие по сравнению со средними доходами поляка, занятого на британском, западногерманском или даже американском предприятии, заработки должны обеспечивать верность сотрудников щедрой фирме, действующей под вывеской радио «Свободная Европа». Этот принцип лег в основу положений, которые должны были составить фундамент «Свободной Европы». Этот принцип оказывает также большое влияние на отношения, существующие между «Свободной Европой» и эмиграцией.
Этим очень ловко пользуется Новак. Он знает, что находящийся в эмиграции писатель никогда не выскажется о «Свободной Европе» откровенно, потому что его благосостояние часто зависит от того, закупит ли она тысячи экземпляров книги этого писателя, чтобы раздать их — не обязательно с помощью штатных сотрудников радиостанции — приезжим из Польши. Гемар, например, за сатирические стихи мог бы получить в эмигрантской прессе десять, двадцать, максимум пятьдесят долларов, у Новака же он получал пятьсот, а это уже не пустяковая разница. Так обстояло и по-прежнему обстоит дело со многими авторами литературных произведений, причем не только тех, которые «Свободная Европа» намерена использовать в своих передачах. Новак может себе позволить закупить те произведения, которые позже появятся в американских, западногерманских, британских или итальянских журналах. Платят, на первый взгляд, редакции этих журналов, но фактически существенную добавку к гонорару делает Новак, конечно, не из собственного кармана и не рассчитывая на то, что станция сможет использовать эти материалы немедленно.
Раз уж я затронул сугубо личные вопросы, следует отметить, что во время работы в «Свободной Европе» я подвергся суровому испытанию, связанному с отношением к деньгам. Люди моего поколения, детство которых прошло в годы войны, думают, что мужчина проходит настоящую проверку только в боях, в борьбе с врагом. У меня такой возможности не было. Не участвовал я и в послевоенном строительстве новой Польши, когда молодежь отправлялась в те районы, где в упорном труде поднимались первые крупные стройки социализма. Бросая булыжники на площади Нарутовича, я наивно полагал, что прохожу такую проверку. Но это были не те масштабы, о которых я мечтал. В сущности, проверка для меня началась только в Мюнхене, когда я стал получать сотни марок из кассы «Свободной Европы», когда меня окружала атмосфера культа денег, высоких доходов, банковских счетов и всего того, что доступно каждому, кто отправляется в мир ночных клубов с набитым бумажником. Этот климат воздействует на воображение людей, ломает характеры, развращает и часто толкает на безответственные поступки и даже преступления. Я познакомился с такими сбившимися с правильного пути людьми, читал о них в западногерманской прессе. Получая деньги на станции, тратя их разумно или глупо, я все время думал о том, чтобы эти марки или доллары не стали для меня важнее других дел.
Я не последовал примеру моих «коллег», хотя, как и все они, открыл счет в банке. Я купил несколько костюмов на разные случаи, но даже и здесь я не мог перейти определенных границ, чтобы не вызвать зависти у других. Почти все служащие станции ведут скромный образ жизни. Это является следствием определенного отношения к деньгам: имею, но не трачу. Радость дает сам подсчет растущих сбережений. Не то чтобы я мечтал об автомобиле, но какую-нибудь автомашину купить я собирался. Ведь она облегчает контакты, дает возможность более интересно проводить нерабочие дни.
Первую машину — «Рено-8», голубой лимузин — я купил только в 1968 году. До этого я должен был получить водительские права. Правда, проходя подготовку в МВД, я научился водить машину и сдал экзамен. Уезжая из Польши, прав на вождение автомобиля я с собой не взял. В Центре решили, что поскольку я должен выехать как студент, то права, не будучи чем-то особенно подозрительным, могут все же породить дополнительные сомнения в том, не слишком ли долго и старательно готовился я к тому, чтобы покинуть Польшу. Поэтому я записался в Мюнхене в автошколу. Цена за курс составляла около 600 марок. Сначала сдается теоретический экзамен. Необходимо ответить на 25 вопросов, составляющих нечто вроде анкеты-теста. Позже начинаются практические занятия. Прежде чем его допускают к заключительному экзамену, кандидат должен наездить в учебной машине по крайней мере двадцать часов, а каждый такой час стоит четырнадцать марок. На экзамене по практике самым трудным было поставить машину на стоянку задним ходом. Именно здесь чаще всего проваливались сдающие, поэтому во время учебной езды этот маневр мы отрабатывали десятки раз.