Незаметно минуло более 10 дней с той поры, как мы прибыли в ущелье Давэйцзы, и мне была оказана неоценимая помощь семьей старика Чо, а также эффективное лечение. Я начал подумывать о возвращении в партизанский район. Казалось, что мы покинули Ванцин очень давно, хотя не прошло и трех месяцев. Что же изменилось за это время в партизанском районе, каким он встретит нас, бойцов экспедиционного отряда, возвращающихся в Ванцин? Все это очень интересовало меня. При мысли о будущем почему-то появлялось на душе какое-то смутное беспокойство.

Еще в то время, когда мы действовали в Бадаохэцзы, связные из Восточной Маньчжурии не раз намекали прозрачно, что в обстановке так называемой борьбы за «ликвидацию реакционеров» среди жителей Цзяньдао зарождается весьма тревожное настроение. Одни сетовали, что беспощадная дубина борьбы против «Минсэндана» разрушает позицию революционных сил, другие вообще утверждали, что с дальнейшей активизацией работы по «ликвидации реакционеров» партизанская база не продержится и двух лет.

День ото дня у меня крепла решимость вернуться в партизанский район и принять срочные меры для устранения последствий, вызванных левацким беспределом в борьбе против «Минсэндана».

Однажды, после кратковременной прогулки в лесу, я направился к домику Чо Гена, чтобы сообщить командиру роты Хан Хын Гвону о своем решении. Я застал его сидящим на пне близ домика Чо Гена и с тоской на лице смотревшим на север небосвода. Скрестив руки на груди, он сидел неподвижно, напоминая человеческую фигуру, вырезанную из дерева. Весь его вид выражал какое-то горькое и сильное чувство, которое, казалось, никому не позволено нарушать.

Когда я подошел к нему, он вскочил и протер ладонью глаза. Увидев его покрасневшие веки, я заволновался — молнией пронеслась какая-то беспокойная мысль: «Не случилось ли чтонибудь за минувшую ночь? А может быть, этого мужчину, с виду настоящего великана, терзает душевное страдание, такое, что трудно даже высказать другому?»

— Комроты, что случилось с тобой с раннего утра? Грусть не к лицу Хан Хын Гвону! — сказал я и начал прохаживаться возле него.

Хан Хын Гвон почему-то взглянул на меня мрачным взглядом. Моргнув повлажневшими глазами, ротный глубоко вздохнул и не торопясь проговорил:

— В Северную Маньчжурию отправлялось несколько десятков бойцов, а вот теперь возвращается только 16 человек… Вы же сами знаете, с каким трудом создали мы эту роту!

Я с чувством глубокого волнения вспомнил о тех днях, когда мы с ним прилагали огромные усилия для 5-й роты. Эту роту вновь организовали, разделив Ванцинскую 2-ю роту, находившуюся в Шилипине. Тогда я с частью бойцов 2-й роты отправился в район Лоцзыгоу, где к нашему отряду примкнуло новое пополнение из молодежи. Итак, появилась полнокровная 5-я рота, командование которой принял Хан Хын Гвон. Эта рота постоянно находилась под моим личным руководством. Когда мне приходилось командовать батальоном или полком, я непосредственно водил эту роту в тыл врага на подрывные операции. Среди всех партизанских отрядов в Восточной Маньчжурии Ванцинская 5-я рота была одним из самых что ни на есть отборных отрядов, имевшим высокую боеспособность и большой боевой опыт. Но оказалось, что и она не смогла избежать больших потерь и теперь возвращается в партизанский район в истерзанном виде. Мне понятны были переживания Хан Хын Гвона, который сейчас, обхватив голову руками, страдает от мучившей его душевной боли.

— При мысли о потерях 5-й роты разрывается и мое сердце. Но я утешаю себя больше всего тем, что бойцы роты оказали большую помощь товарищам Северной Маньчжурии. Да, мы все же добились больших успехов! Поймите, товарищ Хын Гвон, кровь пролита не зря. Мы еще восполним наши поредевшие ряды и будем беспощадно мстить за наших павших боевых товарищей!

Я высказал эти слова Хан Хын Гвону, но хорошо понимал, что адресую их и себе самому. Крепко сжав губы, Хан Хын Гвон продолжал молча всматриваться за горизонт, в сторону севера. Видимо, его душевные раны нельзя было вылечить несколькими успокаивающими словами. Да это и понятно, ведь ничем нельзя опре делить глубину исилу скорби мужчины. Молчание Хан Хын Гвона не расстроило и не обидело меня, а, наоборот, усилило мою глубокую веру в этого командира.

Через несколько дней, несмотря на настойчивые уговоры старика Чо Тхэк Чжу, я приказал отряду собираться в путь. Бойцы, строгие исосредоточенные, выстроилисьпередбревенчатым домиком, чтобы проститься с хозяином.

— Дедушка, меня принесли в ваш дом на руках, а сего дня я возвращаюсь в партизанский район здоровым и хорошо окрепшим. Если бы не ваша семья, то я не смог бы ни выздороветь, ни выжить. Я никогда не забуду вашей заботы и вашей доброты по отношению ко мне.

Волнуясь, я не находил более красивых и емких слов, чтобы выразить свою благодарность, ту глубину чувств, которые испытывал в этот момент к старику и его семье. Бедность слов, возможно, прямо пропорциональна силе чувств волнения. Старик Чо слушал меня со смущенным видом. Он произнес:

— Я не мог угостить вас даже кусочком мяса, а вы так восхваляете нашу заботу. Очень жаль, что не смог подольше задержать вас в нашем скромном жилище и вынужден расставаться с вами, командир Ким. Не смею больше задерживать вас так как хорошо понимаю, что вам надо идти на борьбу во имя Кореи. Когда наша страна станет независимой, мы бросим это захолустье и отправимся в родной край. Мы верим лишь вам командир Ким!

— Огромна вина сынов Кореи в том, что люди вынуждены скрываться в такой глуши без солнечного света, мыкаться даже на чужбине, куда пришли в поисках желанного приюта. Но непременно настанет день, когда вы, дедушка, будете жить под яркими лучами солнца. Хочу вам дать совет: как бы ни было трудно, переселяйтесь в сторону Лоцзыгоу. Не ровен час, весной будут усилены карательные операции врагов. И в этом ущелье тоже все чаще станут раздаваться их выстрелы. Та местность находится под сильным влиянием революции, так что вам будет там безопаснее.

После этих слов я покинул ущелье Давэйцзы. Перед нашим отправлением Чвэ Иль Хва вложила в вещевой мешок каждого бойца трехдневный запас провианта из чумизы и ячменя. Целую ночь чисто молола зерно для этой цели. Хозяйка снабдила каждого дорожным обедом, который состоял из комков каши, соевой пасты с молотым красным перцем. Все это было аккуратно завернуто в бересту. Ее старший сын Чо Ен Сон, прокладывая нам путь в снежных сугробах на перевале Лаоелин, провожал отряд до самого Бажэньгоу.

Сбылись наши худшие предположения. Спустя некоторое время недалеко от дома Чо Тхэк Чжу стали часто раздаваться приглушенные выстрелы карателей. Однажды глубокой ночью эта семья, спешно взяв с собой продовольствие, свои убогие пожитки, незаметно покинула Давэйцзы и переселилась в Тайпингоу, там стала арендовать землю у местного богача.

Вновь эту семью я встретил в июне того же 1935 года в Тайпингоу. Разгромив в горах Лаохэйшань одно из самых жестоких подразделений Цзинъаньской армии, наш экспедиционный отряд, прибывший туда из Восточной Маньчжурии, остановился напротив Тайпингоу, в селе Синьтуньцзы, развернул там активную работу среди масс. Мы направили и в Тайпингоу опытных политработников, которые вместе со мной получили бескорыстную помощь от старика Чо в ущелье Давэйцзы. Они случайно встретили на дороге старика Чо. Мне сразу же доложили об этом, я посетил дом старика в тот же день. Полгода назад в бессознательном состоянии меня принесли к нему на руках мои боевые друзья. В то время рядом со мной находилось всего 16 бойцов, измученных в бескрайних просторах Северной Маньчжурии. Но на этот раз я шел к старику совершенно здоровым и к тому же не с 16 бойцами, а с большим отрядом. Я шел к благодетелям, которые спасли меня от верной смерти, проявив тогда внимание и заботу, на какие только способен человек. Но слишком легковесной и скромной была ноша, с которой я направлялся к своим спасителям, — всего несколько килограммов мяса и незначительная сумма денег, которых могло бы хватить лишь на покупку запаса продовольствия на один-два месяца. Я даже подумал, как хорошо было бы, если эти несколько килограммов мяса превратятся в десятки домашних животных, а скромная сумма денег — в тележку золотых монет.