Аккуратно расставив все припасы, она откинула одеяло. Затем, присев на край койки, Кэти начала отдирать заскорузлые повязки, стараясь не причинить Джону боль. Шесть ран, одна глубже другой, открылись ее взору. Рана на правом бедре была самой опасной. Длинная, с рваными зазубринами, она была нанесена горлышком разбитой бутылки. Начинаясь почти что от паха, эта распухшая посиневшая рана тянулась до самого колена. У Кэти на глаза навернулись слезы. Джон вытерпел эту боль ради нее…

Какими бы серьезными ни были раны, жизни Джона они не угрожают, так уверял ее доктор Сантос. По-настоящему опасно лишь заражение. Ослабленный организм Джона не сможет бороться с гангреной, если, не дай Бог, она приключится. Вздрогнув, Кэти продолжала очищать его раны от запекшейся корки. Единственным средством против гангрены была ампутация. Джон, потерявший огромное количество крови, не переживет такой операции. А если и переживет, то, оставшись калекой, наверняка предпочтет смерть жалкому существованию.

Когда Кэти начала обмывать теплой водой его бедро, Джон неистово застонал и стал рваться у нее из рук. Тогда она позвала на помощь Петершэма, опасаясь, что у Джона раскроются раны и вновь начнется кровотечение. Мгновенно явившийся Петершэм застыл на пороге, словно соляной столб, пораженный необыкновенным зрелищем. Кэти низко склонилась над обнаженным телом его хозяина, ее золотая коса упала прямо на его грудь, заросшую темным курчавыми волосами.

— Предоставьте это мне, мисс Кэти. Молодым леди неприлично смотреть на такие вещи, — вымолвил Петершэм, когда наконец он обрел дар речи.

Кэти нетерпеливо мотнула головой:

— Ты что, шутишь, Петершэм? Ты и сам знаешь, что я уже не один раз видела его без одежды. А теперь подержи его, пока я буду присыпать раны порошком. Я боюсь, что он начнет вырываться, и тогда снова пойдет кровь.

Петершэм медленно шагнул к койке. Его пунцовое лицо выражало крайнее неодобрение. Кэти стояла к нему спиной и скорее чувствовала, чем видела его состояние. Ей было жаль старика, но выздоровление Джона значило для нее много больше глупой стыдливости

Петершэма.

Когда на его раны начали сыпать целительный порошок, Джон жалостно застонал. Вскоре, проникая глубоко внутрь, жгучее снадобье превратило его стоны в настоящие вопли. Кэти хотелось отвернуться, чтобы не видеть его мучений, но она не могла себе этого позволить. Сейчас он нуждался в ней так же, как она нуждалась в его помощи прошлой ночью. Не прячась, Кэти мужественно обняла его голову своими руками и зашептала ему на ухо ласковые слова. Тем временем Петершэм прилагал все усилия, чтобы удержать руки и ноги Джона. Если бы Джон не был так слаб, то с ним не управились бы и четверо Петершэмов. Кэти с грустью смотрела на отважного капитана, который, потеряв силу, дает одолеть себя немощному старику.

Наконец боль уменьшилась, и Джон замер на койке в полной неподвижности. Кэти ласково погладила его влажные от пота волосы.

— Что вам еще угодно, миледи? — выпрямившись, проговорил Петершэм с чопорностью, которая свидетельствовала, что он до сих пор глубоко обижен. За долгие годы, проведенные с Мартой, Кэти научилась недурно разбираться в психологии слуг. Она вздохнула.

— Пойми, Петершэм, сейчас не время соблюдать условности и приличия, — попыталась она вразумить старика. — Капитан Хейл очень болен и нуждается в уходе. На мне лежат обязанности сиделки. Ты хочешь, чтобы я его бросила только потому, что он голый?

— Лучше я сам буду за ним смотреть, миледи. Когда мистер Гарри сказал мне, что вы будете за ним ухаживать, я сразу сообразил, что это… весьма деликатная задача.

— Петершэм! Что ты говоришь! — воскликнула Кэти, доведенная до белого каления. Она была слишком раздражена, чтобы умасливать старика. — Кому как не тебе знать, что я… что он… в общем, что наши отношения не ограничиваются… В общем, я знаю о капитане все, и его тело для меня не новость.

Собственная дерзость заставила Кэти покраснеть. Три недели назад она бы ни за что не поверила, что, забыв о скромности, может выдать такую тираду. Но, в конце концов, ее слова были чистой правдой, и не было никакого смысла рядить их в ханжеские одежки. Однако Петершэм продолжал обдавать ее холодом.

— Что ни говорите, а в вашем возрасте и положении на такие вещи смотреть не принято. Я могу идти, миледи?

Вздохнув, Кэти отпустила его. Непредвиденная щепетильность Петершэма была еще одной трудностью, которую ей предстояло преодолеть.

Прошло пять дней, всецело посвященных уходу за Джоном. Она обмывала и пестовала его раны и немедленно вызывала доктора Сантоса, когда ей казалось, что они начинают воспаляться. Доктор Сантос вскрывал скальпелем нарыв на его бедре и спускал накопившийся гной с прожилками крови в таз, который держала Кэти. Во время операций руки и ноги Джона привязывали веревками к спинкам кровати. Не имея возможности двигаться, он издавал леденящие душу вопли. По щекам Кэти рекою лились слезы, но тазик в ее руках ни разу не дрогнул. Она собирала пропитанные кровью бинты, а когда доктор Сантос развязывал Джона, прижимала к своей груди его голову и тихо-тихо над ним ворковала. Убаюканный ее бормотанием, он забывался беспокойным сном…

Вдобавок она кормила его с ложечки жидкой овсянкой, настойчиво пропихивая пищу сквозь его стиснутые зубы и дожидаясь, пока он не проглотит всю порцию без остатка. Она поила его водой и прикладывала компрессы к воспаленному бедру. Когда лихорадка усиливалась, Кэти чуть ли не каждый час обтирала его холодной водой, чтобы сбить жар. Она сама помогала справлять ему естественные надобности, не желая звать Петершэма, так как предпочитала не видеть его неодобрительной мины и не слышать его бесконечных поучений, как должны вести себя юные леди. Ее беззаветное служение у постели больного изумляло весь экипаж и саму Кэти.

Трудно было представить, что она — прежде не утруждавшая себя даже тем, чтобы поднять с пола булавку, — сможет стать безупречной сестрой милосердия.

Однако вопреки ее усилиям состояние Джона медленно ухудшалось. Доктор Сантос во время своих визитов выглядел очень озабоченным и качал головой. Кэти сходила с ума от беспокойства. Самой серьезной опасностью продолжали оставаться лихорадка и высокая температура. Доктор советовал ей как можно чаще купать больного и давать побольше питья. Он не скрывал, что выздоровление капитана находится теперь лишь в руках Бога.

Когда лихорадка особенно разгоралась, не приходящий в сознание Джон становился неспокойным и буйным. Тогда Кэти приходилось вызывать на подмогу либо Петершэма, либо Гарри, чтобы с ним справиться. Их предубеждение к девушке постепенно сошло на нет. Петершэма Кэти умиротворила тем, что пообещала немедленно одеть Джона в ночную сорочку, как только он пойдет на поправку. Пока же даже Петершэм понимал, что болезнь Джона слишком серьезна, чтобы тревожить бедную девушку разными пустяками.

Ее преданное отношение к капитану расположило к ней всю команду. Когда она выходила на палубу глотнуть свежего воздуха, матросы уважительно снимали перед ней шапки. В их манерах больше не было той сальной двусмысленности, с которой они обращались к ней при первом знакомстве. Кэти испытывала к матросам ответную благодарность.

На шестой день доктор Сантос торжественно заявил, что у Джона начинается кризис. Либо температура пойдет на убыль, либо его пациент умрет. Доктор посоветовал как можно чаще делать холодные компрессы и перемежать их молитвами. После его ухода Кэти сердито фыркнула. Молитвы молитвами, но, как часто говаривала старая мудрая Марта: «На Бога надейся, а сам не плошай». Руководствуясь этим девизом, она послала за Гарри и сказала, чтобы он отправил весь экипаж «Маргариты» на берег — прочесать Кадис в поисках льда. Когда Гарри запротестовал, утверждая, что в душном испанском городе льда никогда не было и в помине, она попросту отказалась его слушать. Джон должен выжить, а для этого ей нужен лед. Она будет молиться, чтобы их поиски оказались успешными. Все, ступайте!