— Нам необходимо это знать! — поддержал его Резенер.

— Не смущайтесь, будьте уверены, что мы умеем хранить тайны! — улыбнулся Бензлер.

Гельм сглотнул слюну. Ему было не по себе.

— Все же мне не хотелось бы вдаваться в подробности, — пытался он вывернуться. — Я обязан беречь агента и хранить всю операцию в строжайшей тайне... Речь идет о бывшем корреспонденте «Времени» Нусрете Калянаце, который работает на нас еще с 1938 года. Связь с ним нам держать трудно, так как мы не знаем маршрута бригады...

— И это все? — презрительно взглянул на него Бадер.

— Как раз в эти дни мы проводим еще одну операцию по внедрению в бригаду нашего человека. Это бывший партизан, а сейчас наш агент, Алоиз Кочмур. Вероятно, со вчерашнего дня он уже находится в бригаде. Его, как бывшего партизана, не должны заподозрить.

— Способ связи? — спросил Кайзерберг.

— Как я уже сказал, именно это и представляет наибольшую трудность, — вздохнул Гельм.

— Какие задания даны этим людям? — вмешался Бадер.

— Задания самые общие...

— Конкретнее! — нахмурился Литерс.

— Пока им дано задание установить численный состав, вооружение бригады и планы Верховного штаба, который, по нашим сведениям, движется вместе с бригадой. Иными словами, они должны представить нам общие сведения о противнике.

— Спасибо, господин Гельм! — сказал Литерс. — Позднее мы поговорим с вами с глазу на глаз подробнее. И с вами тоже, господин Майер!

— Слушаюсь, господин генерал! — щелкнул каблуками Майер.

Генерал Бадер посмотрел на часы и, улыбнувшись, сказал:

— А теперь, господа, перейдемте в соседний зал: ужин подан!

9

Встреча с Хайкой

Первые бои, первые потери и первая победа... На примере героев и павших бойцов партизаны учились бороться за свободу... Бригада уже захватила в плен значительное количество вражеских солдат и офицеров, в то время как немцам не удалось взять в плен ни одного партизана...

Жители Рогатицы и окрестных сел тепло и радушно встретили Первую пролетарскую бригаду. Партизаны, отдохнув и пополнив запасы продовольствия, хорошо подготовились к предстоящим боям и трудным маршам. Несколько четников, среди которых были и агенты Дражи Михайловича, пытались вызвать смуту сначала среди населения, а потом и среди рогатицких партизан. Зная, что в памяти крестьян еще живы преступления усташей, совершенные в отношении сербов в первые дни восстания, они стремились разжечь вражду между сербским и мусульманским населением, подчеркивая, что многие мусульмане пошли в партизаны и даже стали коммунистами, а все партизаны, дескать, — пособники немцев и усташей. С одной стороны, это вызвало панику у части мусульманского населения, опасавшегося расправы, а с другой — привело к тому, что кое-где к партизанам стали относиться недоверчиво.

Гаврош, хорошо понимая опасность подобных провокаций четников, на собрании омладинцев роты вместе с Шилей и Воей поставил вопрос о необходимости всеми способами бороться с пропагандой четников.

На том же собрании командир взвода из 1-го батальона Станко Матияш получил задание побывать с четырьмя бойцами на руднике «Кукавица» и набрать добровольцев для пополнения бригады.

Гаврош стоял на пороге дома, задумчиво глядя на расстилавшуюся перед ним снежную равнину, однообразие которой нарушали только редкие одинокие деревья да чернеющие кое-где проталины. Над потемневшими соломенными крышами крестьянских домишек клубился голубоватый дым. Он жался к земле, скапливался в лощинах. Издалека доносилась песня о Златиборе и златиборских партизанах. Гаврошу вспомнился родной Земун, берег Дуная, по которому они часто гуляли вдвоем с Хайкой. Его раздумье прервал посыльный, сообщивший, что Гаврош выделен в состав патруля. Им предстоит патрулировать дорогу, по которой должны пройти члены Верховного штаба.

На другой день ясное небо и начавшее пригревать солнце выманили партизан из душных, тесных домов. Под яркими лучами снег начал таять, протоптанные в нем тропинки наполнились талой водой. С соломенных крыш закапало. Влажный воздух был напоен ароматами проснувшейся земли и прелого сена.

Наскоро проглотив завтрак, Гаврош вышел на улицу. Ему встретилась Рита, которая возвращалась с заседания партийного бюро парторганизации батальона.

— Как дела, Гаврош?

— Хорошо. Товарищ комиссар... с вашего разрешения... — Гаврош запнулся, и но щекам Риты разлился румянец. — Я бы хотел прогуляться до Рогатицы.

— Я бы тоже не прочь, да нельзя. Мы ведь все-таки армия, и у нас должна быть дисциплина...

— Но мне очень надо...

— Ты же знаешь, что мы можем двинуться дальше в любую минуту.

— И все же я прошу тебя разрешить мне отлучиться.

— Ты слишком часто обращаешься ко мне с подобными просьбами, — сказала Рита.

— Однако, я думаю, меня можно понять.

— У меня в роте ни один боец не отпрашивается так часто, как ты, — проговорила она после небольшой паузы, глядя ему в глаза.

— Может быть, но...

— Здесь не должно быть никаких «но»!

— Но я сознательный боец Первой пролетарской, товарищ комиссар, и если я у вас отпрашиваюсь, значит, мне это очень надо! — вспылил Гаврош.

Она, видимо, тоже рассердилась и уже повернулась, чтобы уйти, но потом вдруг остановилась. Ей всегда нравились в Гавроше его прямота и искренность, она понимала его постоянную тревогу за отца и брата, и, когда видела, как он расспрашивает о них каждого встречного, сердце ее наполнялось жалостью и глубоким сочувствием. И сейчас Рита неожиданно заколебалась. Ей уже казалось невозможным упрекать Гавроша и отказывать ему в такой естественной просьбе.

Она еще раз взглянула в его погрустневшие глаза и почувствовала, что у нее просто не хватит сил отказать ему.

— Это в последний раз! — торопливо проговорил Гаврош. — Мне сказали, что в Рогатицу должен прибыть белградский батальон. И разреши, пожалуйста, Шиле пойти со мной, — добавил он после короткой паузы.

Ничего не ответив, Рита бросила взгляд на часы и прошла в дом.

Гаврош позвал Шилю и спросил:

— Пойдешь со мной?

— Ну куда же мы друг без друга? — ответил тот.

В Рогатице они встретили омладинцев, горячо обсуждавших приход Первой пролетарской бригады.

— С ними и главный партизанский командир! — говорил невысокий парнишка.

— И они не заигрывают ни с немцами, ни с четниками, — добавил другой, постарше.

— Среди них есть и черногорцы, и словенцы. Есть там и боснийцы.

— Неужто и боснийцы?

— Да, но больше всего среди них сербов.

— Скоро вся Романия опять будет партизанской, — заверил их Шиля.

От группы отделился паренек в красной феске и направился к Гаврошу.

— Здравствуй, товарищ! — Он протянул Гаврошу руку.

— Привет будущим партизанам!

— Привет Первой пролетарской!

Шиля подал Гаврошу знак идти дальше. Но не сделали они и нескольких шагов, как их внимание привлекли двое четников, которые шли навстречу по другой стороне улицы. Гаврош перешел туда и преградил им путь:

— А ну стойте!

— В чем дело? — спросил тот, что был повыше.

Шиля растерялся. Хотя на собрании комиссар роты и предупреждала партизан о возможности подобных встреч, Шиля сейчас не знал, как себя вести. Перед ним были четники, а ведь именно четники, по всей вероятности, убили его отца...

— Вы кто такие? — спросил он, сильно побледнев.

— Мы четники.

— Это я вижу, — сказал Шиля, — только вот не могу понять, почему вы здесь... Ведь в Рогатицу вступила Первая пролетарская!

— Мы не имеем ничего против Первой пролетарской.

— А все-таки почему вы не ушли к немцам или итальянцам? — поинтересовался Гаврош.

— Потому что у нас с ними нет ничего общего! — рассердился высокий.

— За кого же вы воюете?

— За короля и отечество.

— А мы — только за отечество! — усмехнулся Гаврош.

— А против кого? — продолжал допытываться у четников Шиля.