— Вымерли всё, что ли? Где наши-то? Пошто к нам не идут? — волновался Иванчик.

— Боишься? — догадался по его голосу брат. — И не придут. До нас ли сейчас? Если только крыша у терема Наймётся, то Прибегут.

Будто разодралась завеса, хлынули голоса и крики, треск ломаемых построек. Завыли собаки, их визгливый хор перекрывал болезненный рёв обожжённой Скотины. Запахло палёной шерстью. Некоторые собаки, вырвавшись из толпы, валялись по земле, пытались утушить пылающую шерсть, другие живыми факелами носились по улицам. Мужики растаскивали дымящиеся брёвна, откатывали, взявшись за оглобли, догорающие телеги, выводили лошадей и коров. Брызгая искрами, катились под откос деревянные колеса, бочки, обвитые лентами пламени. И всё покрывал собою мерный, торжествующий гул огня. Каждую вновь занимающуюся избу сопровождали взрывы женского плача. Ударили в сполошницу, побежали к Подолу угустевшие толпы.

Солнце всё не всходило. Княжичи думали, его закрыло дымом, но потом поняли, что это заходит туча в полнеба. На её исчерня-дымном поле ярко белели храмы с кровавыми сполохами в узких окнах. С Замоскворечья потянуло ветром.

   — Ну, всё, Ванёк, пропали мы, — сообщил Андрей и перекрестился. — Сейчас на нас пойдёт.

В лугах пылала даже отава, оставляя чёрные проплешины. Огненные ручьи ползли к реке и, достигнув воды, умирали.

Дети побежали в открытые сенцы, отсюда лучше было видно, сколь велик полыхающий охват, сколь бестолкова суматоха и насколь сильнее пламя человеческих усилий. Оно старательно, ничего не пропуская, подъедало всё, что люди, как муравьи, тащили в кучи из повалуш, камор и амбаров.

Растворились двери храмов. В их чёрных черевах замигали разноцветные лампады. Начались молебны о спасении от пожара.

   — Бежим туда, что ли? — предложил Иванчик.

   — Это зачем? — отверг рассудительный Андрей. — Если на Кремль навалится, мы там, во храме, в дыму задохнёмся. Когда при маменьке мы горели, она нас от себя не отпускала. В случае чего, говорила, побежим к Неглинной, там в воде спасёмся.

— Ну, ладно, — согласился Иванчик, а мысленно воскликнул: «Маменька, где ты? Взгляни, каково нам без тебя! Пропадаем!»

Крупной скачью вынесся за ворота Кремля батюшка. За ним — Семён на лошади без седла. Тряся щеками, промчался мимо терема Василий Вельяминов, старый Протасий сорванным голосом распоряжался на крыльце великокняжеского дворца. Слуги тащили добро из подклетей, складывали на площади, подтаскивали бочки с водой на случай, если огонь подойдёт близко.

   — Давай и мы на пожар поедем? — сказал Иванчик. Его от волнения начала бить крупная дрожь.

   — И кто тебе сейчас коня даст? — возразил не терявший присутствия духа Андрей. — Ты видишь, там у конюшен всё перемешалось, коней погнали на Неглинку.

Молодые бояре, кто бегом, кто верхами, все вымётывались за ворота Кремля. Высыпали из теремов боярыни, бестолково колыхались среди слуг, размашисто посылая их то в одну сторону, то в другую, то во все сразу.

На митрополичьем подворье иноки бегали с тяжёлыми книгами, с иконами, тащили их поближе к колодцу.

А там, на Подоле, сурово стояли старухи, прижав образа к груди, будто показывали святым, что деется.

Мелькала в открытых переходах великокняжеского дворца простоволосая Настасья, семенили за ней служанки, ничего не делая, лишь бы быть под рукой, и неподвижно стояла на дворцовой вышке — Андрейчик подтолкнул локтем Ивана, мол, гляди! — чёрная Ульяна.

   — Курица-хохлатка, — сказал Андрей.

   — Почему?

   — Всегда боком глядит, и хохол надо лбом.

Ульяна была кудревата.

Стекленело переливался жар вокруг терема Ивана.

   — Скоро займёмся, — пообещал Андрей.

   — Почему? — испуганно и тупо спросил Иван.

   — Жар большой. Скоро уже.

Перила крыльца, балясины и впрямь стали горячими.

   — Братцы, спускайтесь сюды, мы боимся! — кричали снизу сёстры.

— Где же дядька-то? — беспокойно оглядывался Иванчик.

   — Да зачем он тебе? Маленький ты, что ли? Тушит со всеми. Мы — княжичи, сами о себе позаботимся.

Стало душно и почти темно. Лишь там, за кремлёвскими стенами, переливалось золотисто-алое сияние, а внутри его — бархатно-обугленные срубы.

Вдруг с неба рванул холодный вихорь, раз... другой... Волосы у княжичей стали дыбом, рубахи на сёстрах раздуло колоколом.

   — Сейчас, Ваньк, сейчас начнётся, — шептал Андрей.

Небо густо громыхнуло. За лугами огненный змей мелькнул извилисто в грязной рванине туч и воткнулся в землю где-то за Ордынской дорогой.

Сёстры, зажимая уши, закрывая головы руками, побежали в подклеть, роняя ленты из нерасчёсанных с утра кос. Распахнув дверь подклети, княжны визжали оттуда и звали братьев.

Аспидная мгла надвигалась на Кремль с Подола, и будто сами собой летали в ней черевчатые светящиеся головни. Громовые раскаты мешались со свистом огня и человеческими стенаниями. То, что было зовом детей, руганью, кликаньем скотины, призыванием Бога, стало единым бессильным стенанием. Что-то живое и неотвратимое, исчерна-синее вверху и раскалённое снизу, шло на Кремль и наконец ввалилось, втянулось, всосалось в его распахнутые ворота, украсив багрецом башни и гоня перед собою пыль, мелкий мусор и клочья сгоревших одежд.

   — Светопреставление! — крикнул Андрей. — Девки, запирайтесь там!

Сёстры завизжали ещё громче. Слышно было, как они повезли кованую дверь подклети и грохнули ею. Вжикнули засовы — княжны запёрлись.

Иванчик подумал, зря это, напрасно они забились в подклеть — рухнет кровля, им не выбраться, но стоял в оцепенении, не в силах сдвинуться. «Ангел Божий, — шептал он про себя, — хранитель мой святой, данный мне от Господа с небеси для сохранения меня, прилежно молю тебя, ты меня сегодня от всякого зла сохрани, настави на добрые дела и на путь спасения направь!»

И вдруг, утешенный ангелом, он _; сказал почти спокойно:

— Сейчас дождь пойдёт, и всё кончится.

   — Церкви на Москве занялись, — сообщил Андрей.

Огненные смерчи, миновав кремлёвские стены и не тронув каменных храмов на площади, подкрадывались к теремам, лизали нижние сени, допрыгивали до слюдяных окон. Люди с Подола в разорванных одеждах с крючьями наперевес бежали вслед за огнём.

Неожиданно в голос зарыдал Андрей. Лицо его пошло некрасивыми ямками и морщинками, в раскрытом рту трепетал язык. Брат показывал пальцем на свои недостроенные хоромины, которые неспешно и деловито обгладывало пламя. Это было совсем близко. Иванчик увидал, что весёлый, растрёпанный пук огня сел на выдвинутый вперёд резной конёк его собственного терема. Братьев опахнуло сухим горячим ветром, от которого стянуло кожу на лице. Они бросились вниз. «Боже мой, а наруч маменькин?» — мелькнуло у Ивана в мыслях. Но было уже поздно.

Первое пожарище внутри Кремля окружил народ. В суматохе Иванчик и сам не понял, как очутился у него в руках грудной сын Семёна и Настасьи, мамка, видать, сунула.

   — К Неглинке бежим! — кричал Иванчик брату — Задавят нас тут! Сестёр выпусти, сестё-ёр!

Но Андрей, ничего не слыша, нёсся впереди него к берегу. «Только бы не упасть, только бы не упасть мне с Васяткой», — молился Иван, поспешая следом.

Васятка крепко держал его за шею и часто дышал. Они выбежали через Боровицкие ворота и, оставляя в стороне раскалённый Подол, повернули направо.

У воды остановились. Тихоструйная речка текла как ни в чём не бывало, будто ничего не случилось в мире. Андрей сошёл к самому урезу, плача, стал плескать себе в лицо.

И тут завопил молчавший до того племянник. Он увидел зарево, отражавшееся на грозовых тучах, и спрятал головку у Ивана на плече. От детского затылка пахло воробьиными пёрышками. Качая младенца на затёкших руках, Иванчик принялся ходить по песку, приборматывая:

   — Мы твои дядья, мужики, мы тебя никому не отдадим, николи не бросим... а батяня твой огонь утушит, и к тебе прибегёт, и тебя заберёт в терем тёплый, к маменьке под мышку.