А теперь заклеймен он, и кем? Девственницей. Вот какая убийственная мысль терзала его всю дорогу, пока он добирался до Порто-Манакоре.
“Но, - подумал он, вспомнив свою дуэль на саблях, - но оскорбление, нанесенное девственницей, не идет ни в какое сравнение с честью такого человека, как я”. Кроме того, он знал, что сумеет вогнать обратно в глотку любые слова тому, кто осмелился бы усомниться в этом, ибо поистине столь велика дистанция между оскорбленным и оскорблением, что она как бы начисто зачеркивает самый акт оскорбления. Вовсе не следует скрывать своей беды, а, напротив, всячески ее афишировать, превратить в смешной пустячок, бахвалиться ею.
Он решил, не откладывая в долгий ящик, сразу же сделать первый опыт. Домой он не пошел, как решил было сначала, а направился прямо в “Спортивный бар”.
Посреди главного прохода он остановился, вынул окровавленный носовой платок и не спеша стер капли крови, проступившие по краям его двойной раны. А сам тем временем искал глазами взглядов посетителей; но, когда его глаза останавливались на ком-нибудь из сидящих за столиком, тот поспешно отворачивался.
Маттео Бриганте подошел к стойке и заказал себе французского коньяку. Он встретился глазами с Джусто, официант том, и ткнул себя пальцем в щеку, чтобы вызвать встречный вопрос.
Джусто вопросительно поднял брови.
- Это меня девственница заклеймила, - пояснил Маттео Бриганте - пока я ее насиловал.
Произнес он эту фразу, повысив голос так, чтобы его слышала вся публика, сидевшая в баре.
- Sangue per sangue, - ответил Джусто, - кровь за кровь, тут никакого оскорбления, синьор Бриганте, нету.
- Именно, что кровь за кровь, - подхватил Маттео Бриганте.
Он обернулся к залу, медленно обвел взглядом публику.
- Кровь за кровь, - продолжал он. - Таков мой девиз.
- А разрешите спросить, что это такая за девственница? - обратился к нему Джусто.
- Нет, нет, - ответил Бриганте, - я человек чести.
Он хохотнул, потом добавил:
- Не исключено даже, что она сама будет этим хвастаться.
И он вынул бумажник, желая заплатить за коньяк.
Это был вовсе не черный кожаный бумажник, прекрасно известный не только Джусто, но и всем завсегдатаям “Спортивного бара”, куда все манакорцы клали свою лепту; совсем другой бумажник, рыжей кожи и с врезанными в кожу золотыми инициалами.
Как великолепно ни владел собой Маттео Бриганте, пройдя долгую школу самотренировок, сначала в те годы, когда приходилось стискивать зубы, и позже, когда он вступил на путь рэкетира, он растерянно вертел в руках этот непонятно откуда взявшийся бумажник, потом открыл его: в одном отделении было пусто, в другом лежали какие-то бумаги, которые он видел впервые в жизни. Заметив, что Джусто отвел глаза, но наблюдает за ним в зеркало, он не спеша сунул бумажник в карман своего зеленовато-синего альпагового пиджака.
- Запиши за мной, - обратился он к официанту.
- Prego, - поспешил ответить Джусто, - пожалуйста, синьор Бриганте, пожалуйста.
Мариетта ждала Пиппо там, где ручей, бегущий с гор, разливается небольшим озерцом. Еще не успело солнце скрыться за островами, как между оросительными бороздами, по которым весело бежала вода, появился Пиппо.
- Я заклеймила Маттео Бриганте, - проговорила Мариетта важным тоном.
Она рассказала Пиппо об этом приключении, умолчала только о подмене бумажника. Он слушал с сияющими глазами, то и дело откидывая со лба мешавшие ему черные крутые локоны.
- Во здорово, - твердил он, - во здорово-то…
Они вошли в сарайчик, потому что Мариетте хотелось показать поле боя. Даже велела ему хорошенько приглядеться к каплям крови на полу, но они уже успели высохнуть и стали сейчас коричнево-ржавого цвета.
У них было что обсудить: как и откуда Бриганте, к примеру, мог узнать о ее тайнике? Пиппо и мысли не допускал, чтобы их мог предать кто-нибудь из гуальони, работавших на очистке оросительных борозд. Уже десятки раз после ссор со своей матерью Джулией или с сестрами Марией и Эльвирой Мариетте доводилось скрываться в сарайчике на этой плантации дона Чезаре, но она на тех же основаниях могла укрыться в сарайчике и на других плантациях того же дона Чезаре, в сложенных из камня хижинах на козьих холмах, в хибарах на оливковых плантациях, крытых соломой лачугах, разбросанных в низине. Как-то раз она даже провела ночь на самом дальнем конце перешейка, в башне Карла V, ныне превращенной в амбар для фуража, - башня эта только одна и уцелела, хотя по приказу императора южный берег был защищен целым поясом таких же башен. Если Мариетта прибежала на эту плантацию, то лишь потому, что они условились с Пиппо, который поручил своим гуальони поддерживать между ними связь. Может, их выдал тот, кто разносил молоко? Нет, это просто невозможно, хотя бы потому, что молочник не знает их условного знака, который они малюют на дорожных столбах (круг, а в кругу крест) и которым, как у них было договорено заранее, Мариетта могла бы предупредить Пиппо о новой ссоре с матерью и сестрами или о каком-нибудь чрезвычайном событии, мешавшем их совместно разработанным планам или вынуждающем срочно бежать из дома с колоннами.
С самым серьезным видом они обсуждали все эти вопросы, обсуждали с жаром, даже с плохо сдерживаемым восторгом, и в каждом их слове звучала радость, коль скоро они одолели самого Маттео Бриганте.
- А вдруг он вернется? - спохватился Пиппо. - Лучше тебе здесь не оставаться.
- У меня нож есть, так что я ничем не рискую.
- Нож-то нож, а все-таки… Знаешь, какой он хитрюга. Найдет средство тебя обезоружить.
- Тогда оставайся ты со мной, - предложила Мариетта.
Об этом он сам и не подумал.
- Ясно, останусь.
Оба замолчали. Уселись на груду холщовых мешков и взялись за руки. Совсем так же рука в руке сидели они сегодня утром на берегу бассейна, и Пиппо тогда рассказывал ей о ночных подвигах гуальони. Но теперь оба молчали. Каждый думал о том, что всю эту ночь им придется провести вместе. Мариетта попросила Пиппо остаться ночевать, хотя за минуту даже не думала об этом, как-то сказалось это само собой во время их беседы. И вот впервые в жизни они не смели взглянуть в глаза друг другу.
Уже не раз им приходилось проводить вместе и день, и ночь, и даже целые сутки, в низине, на козьих холмах, среди дюн, на плантациях и даже в лесу Теней. Но цель там была иная - воровство и браконьерство. Так уж повелось, что он советовался с ней, прежде чем пуститься вместе со своими гуальони на какое-нибудь дело, и подчас дело весьма рискованное, как, например, угон “веспы”, принадлежавшей карабинеру, или на другое дело, потребовавшее еще большего размаха, что повлекло за собой, помимо других последствий, подмену черного бумажника Бриганте (о чем Пиппо еще не знал) на рыжее кожаное портмоне; но, о чем бы они ни совещались, какие бы проекты ни строили, говорили они обо всем по-ребячьи.
Они уже давно решили, что любят друг друга. Никогда они не расстанутся, это ясно. Потом они, конечно, поженятся, это тоже само собой разумеется. А на ближайшее время они договорились бежать вместе из Порто-Манакоре, благо счастливый случай и известная ловкость рук доставили им нужные для этого средства: Мариетта должна была назначить день побега. Однако они не торопились. Ни разу они не обменялись даже беглой лаской, ни разу он не поцеловал ее в губы. И им даже не приходилось для этого сдерживать жар в крови. Это вовсе не значит, что они были какие-то пуритане. Если бы им пришла охота целоваться по-настоящему, касаться друг друга, заниматься, наконец, любовью, они бы и занялись без малейшего зазрения совести, недаром же они были главарями шайки гуальони, привыкшими нарушать все и всяческие законы. Просто в них еще не заговорило желание.
Нельзя сказать, что Пиппо не знал технической стороны любви, он обучался ей с другими мальчишками, с козами, в одиночестве и даже неоднократно, прибавив себе годы, с девицами из публичного дома в Порто-Альбанезе. И нередко он получал от этого удовольствие, когда побольше, когда поменьше, чаще всего поменьше, потому что девицы всегда ужасно торопились; один только раз, когда у него хватило денег заплатить за получасовой визит, девушка обучила его многому: и как надо вести себя с партнершей, и как получать от этого побольше наслаждения. Но он еще никак не соотносил радости, получаемые от публичных девушек, со своей любовью к Мариетте. Ему нравилось быть с ней вместе, она была поверенной всех его тайн и замыслов, часто вдохновительницей его игр и разбойничьих подвигов, и было установлено, что она станет его женой и таким образом их дружба-сообщничество будет длиться вечно. Но мысль о том, что она станет его женой, как-то не вязалась с мыслью о Мариетте - партнерше по любовным утехам; он знал, что так оно рано или поздно случится, но как-то не задерживался на этой мысли, больше того - вообще избегал об этом думать.