Иной раз дамы проходят через квартиру Бриганте. Жена Маттео в свое время занималась по мелочам шитьем, поэтому у них всегда есть предлог заглянуть к ней. Впрочем, ей слепо доверяют, зная, до какой степени Бриганте запугал свою супругу, как боится она, чтобы муж не обвинил ее в том, что она выдала хоть одну из многочисленных его тайн, и поэтому вообще предпочитает молчать.
Таким образом, любовные связи комиссара тоже контролируются Маттео Бриганте (так же как роман Лукреции контролируется Джузеппиной). В маленьких густонаселенных городках, вступая в незаконную связь, необходимо обзавестись сообщником (именно поэтому в итальянской литературе такая огромная роль отводится сводникам и посредникам).
Одни только крупные землевладельцы могут позволить себе действовать под благовидным предлогом, который, кстати сказать, никого обмануть не может. Если им приглянется девушка или женщина из бедной семьи, они нанимают ее себе на срок в прислуги. Если приглянувшаяся им дама замужем за человеком видным, они приглашают к себе на виллу супружескую чету, потом отсылают мужа на охоту или просят его пойти посмотреть, как работает давильня, или уладить какое-нибудь щекотливое дельце, где обманутый муж может погреть себе руки.
Между крупными землевладельцами, как, скажем, дон Чезаре или дон Оттавио, и всеми прочими более или менее именитыми манакорцами, существовала такая же дистанция, как между этой самой манакорской знатью и простым народом. А Маттео Бриганте доводилось встречать кое-кого и повыше, например крупных чиновников компании “Монтекатини”, с которыми он вел переговоры о покупке земель вблизи Маргерит-ди-Савойя, или представителей “Компании по добыче бокситов”, которым он поставлял транспорт, так вот, эти компании могли бы купить все земли дона Чезаре и дона Оттавио в придачу, и это никак не отразилось бы на их годовом балансе.
Мир создан по образу и подобию королевского флота тех времен, когда Маттео Бриганте еще служил старшим матросом. Матросы - это простой народ. Унтер-офицеры - он сам, дельцы из Фоджи. Младшие офицеры - видные лица из Порто-Манакоре или из Фоджи, дельцы, в том случае, если они причастны к адвокатуре. Старшие офицеры - дон Чезаре, дон Руджеро. Генеральный штаб - чиновники из “Монтекатини”, “Компания по добыче бокситов”. А надо всем - король, только вот неизвестно, как его зовут, с тех пор как у нас республика - что-то вроде акционерного общества по управлению государством. А на самом верху - господь бог.
Маттео Бриганте, который вылезает из болота всех смертных грехов только на одну ночь в году - со страстной субботы, когда он исповедуется, до утра пасхального воскресенья, когда он причащается, - твердо верит в бога и святую церковь. Человеческое общество, то общество, которое он знает, крепко сколоченное и насквозь иерархизированное, является в его глазах неоспоримым доказательством существования бога, венчающего это общество и замыкающего его, как полуденное августовское лев-солнце венчает и замыкает бухту Манакоре.
Если Маттео Бриганте обременен таким множеством смертных грехов, то лишь потому, что господь бог, дозволивший ему стать старшим матросом и контролировать Порто-Манакоре, закрыл ему доступ в высшую касту (адвокаты, нотариусы, врачи, судьи, комиссары, синьор доктор, синьор профессор, университетские степени). Все это будет для его сына. Выходит так, будто он расплачивается своими грехами за возвышение сына. За все надо платить - таков закон.
Одними только деньгами нельзя объяснить жесткую замкнутость манакорских классов. У Маттео Бриганте куда больше денег, чем у комиссара Аттилио. В тысячу раз больше. Комиссар, к примеру, купил свою машину “фиат-1100” в рассрочку; если бы он, Бриганте, пожелал приобрести себе машину, ему достаточно было бы выписать чек на Неаполитанский банк; если машины он не приобретает, то лишь потому, что не хочет терять проценты с капитала, составляющего стоимость машины, а еще и потому, что считает куда более приятным пользоваться чужими машинами, то есть машинами людей, ему подконтрольных, особенно когда они дают ее неохотно. Комиссар - чиновник, слово “чиновник” Бриганте уже может позволить себе произносить с презрением, для этого он достаточно богат. Но как бы ни разбогател Бриганте, благодаря сложным процентам, получаемым с надежно помещенных капиталов, сколько бы услуг он ни оказывал комиссару, он все равно, обращаясь к нему, будет говорить “синьор комиссар” и “Lei” (на итальянском языке третье лицо, соответствующее “вы”), а комиссар будет “тыкать” ему и запросто окликать: “Бриганте!”. Для того чтобы воспользоваться привилегиями, даваемыми высшему офицерскому составу, к которому, в сущности, и должен бы Маттео Бриганте принадлежать в силу своего богатства, ему пришлось бы покинуть Порте-Манакоре, что, возможно, он и сделает, отойдя от дел, когда сын его станет адвокатом, землевладельцем и будет достаточно вышколен отцом, чтобы защищать их добро. В любой иной провинции, скажем в Фодже, или где-нибудь на Севере Италии, или за границей он запросто сумеет воспользоваться всеми привилегиями недоступного ныне клана, коль скоро он будет тратить широко, и все хочешь или не хочешь поверят, что он принадлежит к этому клану по праву. Только так ли это? Сам Бриганте не слишком-то доверяет иностранцам, проносящимся через Порто-Манакоре на длинных американских (или немецких, или французских) машинах, останавливающихся позавтракать в какой-нибудь портовой траттории; возможно, у себя на родине они только унтер-офицеры, и, если они носятся по всей Италии на своих шикарных автомобилях, посещают музеи, обливаясь потом, лазят под полуденным львом-солнцем по базиликам, велят открывать специально для них двери церквей и останавливаются в роскошных отелях, где все постояльцы имеют равное право на равно уважительное отношение, уж не делают ли они всего этого для того, чтобы самим себе доказать: мы, мол, высший офицерский состав? Сидя за столиком где-нибудь в уголке траттории, Маттео Бриганте наблюдает за ними: ловит каждый их жест, интонацию голоса, отмечает про себя, кто держится скованно, а кто излишне развязно, - и выводит из этого заключение, что иностранец - плут и обманщик; точно таким же плутом и обманщиком будет и он сам, если добровольно покинет родные места. Тамошний Бриганте сразу раскусит его как плута и обманщика. В мире божьем никуда не деться от контролеров, которых господь бог понатыкал повсюду, а контролеры эти, взимая свою десятину, свой налог со всеобщего беспорядка, способствуют на свой лад поддержанию порядка. Вот о чем думает Маттео Бриганте, не только по натуре своей склонный к размышлениям, но и по самому роду своих занятий, рэкетирству, вынужденный размышлять о социальном неравенстве, - вот о чем думает он, не спуская глаз с комиссара и Джузеппины, которые плавают в открытом море у первой песчаной гряды.
Джузеппина плавает быстрее, чем комиссар, и, как он ни старается, легко обгоняет его, чтобы наблюдающая за ними с пляжа манакорская знать и их супруги решили, что именно комиссар преследует Джузеппину. И время от времени она оборачивается и заливисто хохочет, чтобы слышно было на пляже, - хохочет, как и подобает девушке хохотать в лицо мужчине, который с ней флиртует, а она, не отталкивая его ухаживаний, забавляется этим флиртом, lo fa caminare, водит его за нос, надувает.
Анна вернулась на пляж и легла на шезлонг под их зонт, прикрыв бедра полотенцем, чтобы скрыть уродливые наплывы жира, вылезающего в виде валика из-под слишком тесного купального костюма. Последним усилием она сдерживала слезы, навертывающиеся на глаза, так как все дамы ждали именно ее слез. Когда она почувствовала, что больше сдерживаться не в силах, она побрела в кабинку и заперлась на ключ. И теперь, сидя за закрытой дверью на узенькой деревянной скамеечке, спустив с плеч бретельки купальника и высвободив свои пухлые белые груди, она потихоньку плачет.
Комиссар все еще плавает в открытом море у первой песчаной гряды, то берет влево, то вправо, преследуемый Джузеппиной, а с пляжа кажется, будто он ее преследует. Возможно, он ее и ругает. Безусловно, он сначала обругал ее. А теперь, без сомнения, умоляет заглянуть в ближайшие дни в его гарсоньерку в башне Фридриха II Швабского; если так, то Джузеппина, понятно, отвечает ему: “Отошлите сначала синьору Анну в Лучеру к ее родителям”. Ясно, на пляже не слышно, о чем они говорят, слышен только резкий, подстрекательно-подстрекающий смех Джузеппины.