Надеюсь, Ваше мнение заставит некоторых наших «непримиримых» по-другому взглянуть на эту проблему. Хотя и непримиримые тоже должны быть — иначе наше общество станет еще более сервильным.
А про «оптимизм со слезами на глазах» замечу: если Вы его сохранили в советское время, то сейчас он уместен и подавно, ведь ситуация гораздо мягче той, прежней. И с точки зрения доступа к информации (здесь просто несравнимые с прошлым возможности), и с точки зрения противостояния с Западом, которое при всей антизападной риторике властей все-таки значительно меньше, чем в советские времена.
Я убежден: никто в сегодняшней российской власти добровольно не стремится к положению изгоя. Это просто злые, обиженные подростки, которые могут быть опасны, но скорее всего, вырастая, станут более-менее нормальными людьми. Конечно, станут не все, но в массе как политический слой — точно станут. Чтобы этого не произошло, чтобы они остались опасными и во «взрослом» состоянии — нужен Большой террор, повязавший весь правящий слой кровью и гарантирующий устранение колеблющихся.
Сомневаюсь, что ныне это возможно. Армии нужны головы и технологии, населению — современные товары и сравнимый с соседями уровень жизни, элите — признание и уважение за границей. Скажете, это мелочи? Но именно они, по-моему, серьезно меняют мотивацию элиты.
Всего Вам наилучшего.
Дорогой Михаил Борисович!
Я задержался с ответом, потому что мне казалось, что Вам сейчас не до нашей переписки. Меня убедили, что это не так, и я возвращаюсь к нашим баранам — на этот раз в попытке показать, что я не совсем безнадежен и вижу в будущем не одну только «тьму власти».
В своем последнем письме Вы пишете: «Армии нужны головы и технологии, населению — современные товары и сравнимый с соседями уровень жизни, элите — признание и уважение за границей. Скажете, это мелочи? Но именно они, по-моему, серьезно меняют мотивацию элиты».
Эти слова да Богу в уши, как говаривала наша мама. Если бы все было так просто, нынешний режим мог бы установиться еще при товарище Брежневе. Но видимо, всего этого — голов, технологий, товаров, признания — мало. Чего-то не хватает еще для «изменения мотивации элиты». Или, напротив, довлеет что-то лишнее? Груз застарелой державности? Геополитических амбиций? Или то самое «человеческое, слишком человеческое», которое неизменно превращает рядового чиновника в лицо ВИП? Наверное, все это вместе. Но так это или иначе, какую партию мы бы ни формировали, получается КПСС, какую бы экономическую конструкцию ни сооружали, получается у нас ВПК, и вообще все «получается как всегда»: жестко, казенно, агрессивно — безнадежно огосударствлено.
Иногда мне кажется, что хватило бы всего двух поколений — без инфляции, авторитарности, декларативной агрессивности, — чтобы все встало на свои места и естественный либерально-демократический путь России решительно бы обозначился, но где их взять, эти два поколения?
Давеча я прочитал ответы самых разных людей в журнале «Сноб» на вопрос: «Какой Вы видите Россию через десять лет?». Меня поразил общий оптимизм ответов — оптимизм осторожный, но несомненный. И лейтмотив поразил: ничего существенного не произойдет, станет даже немного лучше, никаких катастроф-катаклизмов не будет. «В надежде славы и добра» пребывает это наше поколение. Несмотря ни на что. И вопреки любому пессимизму.
И то сказать: скептик ты или самый заядлый пессимист, а в сколько-нибудь долгосрочной перспективе ты видишь только путь либерально-демократического развития. Всякий авторитаризм, всякое огосударствление социальной жизни — это обязательно торможение, застой, прекращение прогресса, привычная милитаризация и даже — война (как минимум «холодная»). Это — неизбежное отставание от стран со свободной экономикой, унылое превращение в Верхнюю Вольту с ядерными ракетами. Это «перемежающийся дефицит», это предприятия, не способные стоять на своих ногах, и — конечно же! — это ничем не ограниченное могущество всепроникающей, вездесущей, бесконтрольной бюрократии, как песок заполняющей все сочленения государственного механизма… Такое государство прежде всего неконкурентоспособно. И оно вынуждено будет что-то делать с собой — какую-нибудь перестройку организовывать, смену элит производить, выруливать на торную дорогу цивилизации. Один раз мы это уже видели, увидим ли еще?
В любом случае, «вектор истории» с большой степенью вероятности представляется определенным. Так что пессимисты вольны и вполне могут оказываться правы в краткосрочной перспективе, но безнадежно проигрывают в перспективе долгосрочной. Да послужит это им уроком и назиданием! Ибо уныние, как известно, есть один из смертных грехов.
Желаю Вам удачи, Михаил Борисович, терпения и здоровья.
Могу определить себя как вольтерьянца
По материалам сайта khodorkovsky.rи. «Кажется, никогда прежде Михаил Ходорковский не был столь откровенен. Вероятно, потому, что никогда еще ему не задавали таких вопросов. Беседа писательницы Людмилы Улицкой с з/к Михаилом Ходорковским читается на одном дыхании…»
Уважаемый Михаил Борисович!
Возникла возможность с Вами пообщаться, и я этому очень рада. Семейная моя история такова, что мои деды просидели в сумме больше двадцати лет, друзья-шестидесятники тоже внесли свою лепту в этот котел. Да и тема эта для русской литературы очень существенна — настолько, что в прошлом месяце я даже написала предисловие к книге «По тюрьмам» Эдуарда Лимонова — человека очень разнообразного и малоприемлемого. Так случилось, что я даже для детей сейчас курирую книгу «Преступления и наказания», где опять-таки все про то же — история тюрем, виды наказаний и пр. Потому, если наша встреча действительно состоится — чего бы мне очень хотелось, — то поговорить хотелось бы об этом. Вы ведь знаете, что есть две точки зрения на этот предмет: Солженицын считал, что опыт тюрьмы человека закаляет и очень ценен сам по себе, а другой сиделец, менее счастливый, Варлам Шаламов, считал, что опыт тюрьмы в нормальной человеческой жизни непригоден и неприменим вне тюрьмы.
Последние годы жизни Юлия Даниэля мы были дружны, и хотя он не любил говорить об этом времени, но впечатление у меня тогда сложилось, что это очень важное испытание и для него оно легло не на пустое место, а на его фронтовой опыт. Но в любом случае для Вас еще не настало время, когда Вы сможете вспоминать о прошлом, сегодня — это Ваша реальная жизнь. Как Вам удается с ней справляться? Нет ли ощущения дурного сна? Хотелось бы узнать, как изменилась система ценностей: какие вещи, казавшиеся важными на воле, потеряли смысл в лагере? Образуются ли новые внутренние ходы, какой-то неожиданный опыт?
Это мое обращение — простите! — прикидочное: ведь Вы человек, о котором постоянно говорят и помнят, для одних борец и острый политический деятель, для других — страшилка, но в любом случае Ваша ситуация оказалась бесконечно обсуждаемой, а интерес к Вам не иссякает. В свое время Анна Ахматова сказала о Бродском, когда его сослали: «Они делают биографию нашему рыжему». Вам действительно «делают» биографию, и хотелось бы, чтобы об этом можно было говорить в прошлом времени. И это тоже одна из причин, почему бы мне хотелось с Вами встретиться и побеседовать.
С уважением Людмила Улицкая.
Уважаемая Людмила Евгеньевна!
Большое спасибо за поддержку. Понял истоки Вашего внимания. Надо отметить, типичные для значительной
части нашей интеллигенции. К сожалению, т. к. тюрьма — не самый лучший опыт. В связи с чем мне больше по душе Шаламов, чем Солженицын. Думаю, разница в их позиции связана с тем, что Солженицын считал авторитарный, а значит, тюремный способ управления страной допустимым. Но как «гуманист» полагал необходимым опытом управленца опробование розог на собственной спине. Достойно уважения, но не присоединяюсь.