Рассуждая так, я перестаю быть гражданином. Я вообще перестал им быть с того времени, как начал рассуждать. Таким образом, ты видишь, что никакого совета я дать тебе не могу. Мне кажется, что ты будешь более прав, оценивая вещи не с точки зрения политики. Но и в этом я не стал бы тебя убеждать. Потому что — откуда у меня может быть уверенность в том, что я прав?

— Я знаю твои взгляды, Никиас. Но я думал, что ты сегодня найдешь для меня другие слова. Ведь у меня только одна дочь, и я должен решить за нее на всю жизнь. В то же время я должен не забывать о городе. Поговори с нею сам. Может быть, она сумеет разрешить твои колебания. Тогда тебе будет проще определить, нужна ли эта жертва или не нужна, или, быть может, это окажется даже не жертвой, а удачным замужеством. Кто знает мысли девушки?..

— Прощай, — сказал Никиас, вставая, — не буду тебе мешать. Ты увидишь, в следующий раз, когда мы встретимся, ты уже не будешь нуждаться ни в чьем совете.

Эксандр остался в нерешительности.

Конечно, ему самому надо ответить на этот важный вопрос. Ия любит Херсонес, она способна на жертву, но решение не должно принадлежать ей. А может быть, она сама пожелает стать женой Адриана? Ей достанется тогда та баснословная роскошь, и драгоценные камни, и украшения, о которых римлянин когда-то рассказывал ей. Богатство ослепляет. Какая женщина не соблазнится этим?

Но втайне он надеялся, что воспитал дочь не так, чтобы она могла продать себя за богатство.

Наконец он решил переговорить с ней самой и пошел в гинекей.

Ия сидела в своей комнате, склонившись над вышивкой голубого праздничного гиматиона. Эксандр приказал сидевшим вокруг нее рабыням, также вышивавшим ткани, удалиться и сел на выгнутую софу с изголовьем, украшенным вызолоченными фигурами грифонов.

Ия молча взглянула на отца, счастливо улыбнулась и продолжала работать, ожидая, что он скажет. Он смотрел внимательно, и ему показалось, что он видит ее такой в первый раз. Отчего она могла так измениться? В ее всегда прекрасном лице было теперь что-то новое; выражение необычайной мягкости и глубокой женственности придавало особенную прелесть строгому классическому профилю. В каждом движении ее рук, в изгибе шеи, в дыхании, заставлявшем ее грудь обрисовываться под складками хитона, была такая грация, такая весенняя свежесть и молодость, что он вдруг почувствовал смутную грусть.

— Я пришел, — начал он, — рассказать тебе кое-что приятное. Но сначала пойдем, я покажу тебе чудесные украшения, каких у тебя никогда не бывало прежде.

Ия опять улыбнулась.

— У тебя только что были римляне. Это привез кто-нибудь из них?

Он уклонился от прямого ответа.

— Пойдем, сначала ты взглянешь на эти вещи.

У себя в комнате он снял с маленького столика массивный серебряный ларец, покрытый тончайшей резьбой, перенес его на стол, стоявший около окна, и поднял украшенную аметистовой геммой крышку.

— Посмотри, вот ожерелье из редчайших жемчугов; обрати внимание на их лиловатый отлив. Такие тебе, вероятно, никогда не приходилось видеть! Они громадной ценности. Вот браслет; он кажется немного массивным, и обнявшая узел своими крыльями птица слишком велика, но это потому, что он сделан по древнему образцу. А как играют камни!

Эксандр повернул браслет, рассыпавший вокруг себя радужные брызги преломленного света.

— Взгляни на эту диадему из алмазов и рубинов. Это не то, что тоненькая жемчужная цепочка, стягивающая твои волосы. ...

Потом резким движением он высыпал на стол целую кучу сверкающих драгоценностей: колец, фибул, цепочек, перемешивавших мелкие звенья золота с крупными изумрудами и сапфирами.

Ия смотрела восхищенно и несколько испуганно.

— Зачем ты показываешь мне это, отец?

Жрец принужденно улыбнулся.

— Это все принадлежит тебе.

Девушка не понимала.

— Это прислано человеком, желающим сделать тебя своей женой.

Он ожидал, что, испуганная или обрадованная, она непременно спросит: «кто». Но Ия молчала и медленно бледнела. Встревоженный, он захотел ей помочь.

— Что же ты не спрашиваешь имени?

Ее губы вздрогнули. Она сделала маленькое движение, хотела что-то сказать, но промолчала.

— Я не знаю, почему ты пугаешься? Ты ведь даже не можешь себе представить, кто этот человек. — И он закончил поспешно: — это Адриан. Ты будешь самой богатой женщиной Херсонеса.

Она взглянула вопрошающе и укоризненно.

— Ты шутишь, отец?

Эксандр начинал раздражаться.

— Разве кто-нибудь другой может прислать такие драгоценности?

Ия почти обрадовалась.

— Ему-то ты, конечно, не захочешь меня отдать?

— Почему? Тысячи девушек мечтали бы об этом, как о величайшем счастье.

— Но ведь ты сам учил меня не искать такого счастья.

Жрец смутился.

— Не забывай, что богатство Адриана может послужить и Херсонесу.

Ия как будто поняла и сказала резко:

— Так ты хочешь продать меня Адриану за помощь городу?

Он сурово нахмурился.

— Отец может отдать свою дочь, кому находит нужным. Я тебя позвал, чтобы с тобой поговорить. Но я был уверен, что ты умеешь любить родину больше себя.

— Так ты серьезно думаешь о том, чтобы отдать меня этому ростовщику? — И добавила: — Раньше мне казалось, что ты любишь меня.

— Что я люблю тебя, ты знаешь. Но ты сама можешь не понимать, в чем заключается твое счастье.

Ее лицо стало замкнутым и сосредоточенным.

— Я ни за что не выйду замуж за Адриана.

— Даже если это может спасти Херсонес?

— Ты воспитывал меня в любви к городу, и я любила его, потому что любила тебя. Но теперь я вижу, что я была тебе нужна лишь для того, чтобы примести меня в жертву Херсонесу. Ты можешь это сделать. Но я сейчас же отравлюсь или вскрою себе вены.

Ия побледнела. В глазах прыгали мерцающие огоньки. Эксандр по-прежнему сурово смотрел на нее.

— Почему ты так боишься этого?

— Вспомни, что ты сам говорил мне об Адриане. И не забудь, что я отравлюсь не сама, а потому, что ты меня заставил.

Девушка повернулась и направилась к двери. Отец остановил ее.

— Подожди. Ведь ты еще не знаешь, что я ему ответил. Я ничего не обещал ему. Я хотел прежде спросить тебя.

— Разве это было нужно? И для чего ты оставил эти драгоценности? Ты думал, что если я не захочу пожертвовать собой за город, то продам себя за золото?

Эксандр схватился рукой за спинку кресла и почти закричал надтреснутым, обрывающимся голосом:

— Замолчи! Ты не смеешь так разговаривать со мной! Разве я не мог отдать тебя, кому захочу, даже не говоря тебе об этом?

Мелкими твердыми шагами она подошла к нему и сказала презрительно:

— Ты многому учил меня, и я это запомнила. Но ты сам всему этому не верил. Ты говорил о свободе и любви к народу. Но ты говорил также о любви вообще, о совести, о чести. Если бы ты захотел меня убить на пользу государства, я не стала бы возражать. Но ты готовишь мне позор, против которого сам предостерегал.

Жрец колебался. Сказать ей о том, что повлечет за собой ее отказ, или нет? И решил, что она должна знать.

— Если я не отдам тебя Адриану, он расстроит наш союз с Римом и не даст займа городу. Это будет гибелью Херсонеса.

Ия подумала и проговорила медленно:

— Я была не права, отец. Я знаю, что ты меня любишь, и тебе тяжела эта жертва. Я согласна. Я не обвиню тебя ни в чем. Но и ты будь тверд до конца. Дав согласие Адриану, ты дашь мне цикуту. Они возьмут меня из твоего дома и понесут к нему. Дорогой я выпью яд. Так Херсонес получит заем, а Адриан — мой труп.

Она говорила просто и голос ее звучал спокойно.

Эксандр сел и оперся на стол, поддерживая руками голову.

Взгляд его упал на лежавшие на столе драгоценности. Он по-старчески, мучительно покраснел, и губы его задергались. Наклонившись, Ия тихонько провела пальцами по его лицу.

— Отец, я не хочу умирать. Но не думай, что я не понимаю тебя. То, что я говорила сначала, было только порывом. Я знаю, ты страдаешь не меньше, чем я. Может быть, даже больше.