— Хотите, объясню? — очень мягко предложил Рафаил.

— Да, да, объясняйте!

— Только не рычите на меня, хорошо? Забыл, простите, как зовут вас…

(Степан Сергеич пролаял свое имя-отчество.) Я из окна вас заметил — вы так брезгливо обходили мусорные кучи. Наверное, подумали: почему не прикроют эту шарашку, да?.. Нет, товарищ представитель НИИ союзного значения, нас прикрывать нельзя. Мы будем существовать, пока не прикроют ваш хваленый институт…

— Уточните.

— Ну, если вам нужна откровенность… Ваш институт занимает в Москве первое место по бездарности. У вас образовался особый стиль — грубый, неумный и дорогой. Ваши инженеры не утруждают себя думанием. Кто-то когда-то набросал схему — и шпарят по ней одни и те же узлы, одно и то же исполнение. Не потому, что такие уж бездари собрались под крылышком Труфанова, а потому, что стиль выгоден институту — вашему НИИ выгодно изготовлять дорогостоящую дрянь.

Инженеры вставали, разминаясь, улыбаясь. Диспетчер веселил их детским недоверием. Один из них, тощий и желчный, рассказал, как упрощался «флокс».

Худые и быстрые пальцы инженера бегали по старой схеме, вычеркивали ненужные лампы, браковали надуманные цепи, ноготь расправлялся с формирующими каскадами, узенькая ладошка разрубала геометрически правильные линии соединений…

Ни линий, ни обозначений уже не видел Степан Сергеич… Схема дрожала, расплываясь в неразрешимый лабиринт-головоломку. Как же так? Насмешки над своим заводом он перенес бы легко, сам знал цеховые грешки. Но — союзный научно-исследовательский институт!

— А «Примула»? Слышали о «Примуле»?

— Труфанов пальцем не шевельнул для «Примулы», она родилась на энтузиазме Стрельникова.

Мешанина ломаных линий рассасывалась, появились баллончики ламп, прямоугольники сопротивлений, тонкая вязь дросселей и трансформаторов. Схема восстановилась. Степан Сергеич увидел, что он в лаборатории.

— Кто же виноват?

Тощий инженер потерял охоту к ниспровержению схем и догм. Потрогал нос и, слова не сказав, сел за свой стол.

— Никто не виноват. — Рафаил пожалел диспетчера. — Нам, то есть серийному заводу, нельзя делать дорогие вещи… В массовом производстве приборы должны быть проще. Я знаю ваших регулировщиков, у нас таких нет, у нас таких и не будет: у нас платят мало, жилья нет.

— Я вас спрашиваю: кто виноват?

— Вы, — разозлился Рафаил.

— Я?

— Вы, вы виноваты, Труфанов виноват, все вы, как говорится, из одной футбольной команды. Сюсюкают о НИИ, кричат о достижениях НИИ… Не хотят видеть правду. Сидят на шее государства, рвут по бюджету деньги…

— Государство — это я!

Лаборатория непочтительно заржала.

— Вы еще меня узнаете! — пригрозил им Степан Сергеич.

Тощий и желчный инженер поболтал в воздухе пальцами. «Ах, не смешите нас!» — вот что говорил его жест. Диспетчер ничего уже не видел и не слышал — он бежал к пикапу.

54

Шелагин ворвался в кабинет Игумнова и с подробностями рассказал обо всем.

— Люминофоры-то привезли?

— Какие еще люминофоры? Люминофоры ему нужны! Люминофоры!

Виталий машинально отодвинулся подальше, ему показалось, что Шелагин сейчас в него вцепится. Но он не прерывал Степана Сергеича, находил даже удовольствие, слушая его. Работы в цехе невпроворот, а диспетчер опять ищет справедливость.

Упершись коленом в край стола, Игумнов покачивался на задних ножках стула, посматривал, улыбаясь, на буйствующего диспетчера. Тридцать шесть лет человеку, пора бы и остепениться.

— Успокойтесь, Степан Сергеич, успокойтесь… Эти инженерики, эта мелюзга мыслит кое в чем правильно, кое в чем… Предположим, что институту выделили на разработку радиометра два миллиона рублей. Мы уложились в миллион. На следующий радиометр нам дадут меньше.

— Правильно сделают!

— Следующий радиометр, предположим, не пойдет, ему миллиона мало. Что тогда?

— Обоснованно просить. На трех-четырех радиометрах определить норму.

— Кто ее определять будет?..

— Вы жулик, Игумнов, вам торговать на базаре.

— Как начальник цеха…

— Молчать! — крикнул Шелагин.

Снарядом, рассекающим податливое инертное пространство, летел он к парторгу, пробил дверь кабинета и вонзился в Молочкова.

— Прекратите обывательские разговорчики! — закричал парторг. — Я не позволю вам мазать дегтем достижения славного коллектива наших инженеров!

Не вышло у парторга — выйдет у директора. Тем более что Молочков намекнул: без директора вопросы технической политики не обсуждаются. Степан Сергеич так бурно повел себя в приемной Труфанова, что Анатолий Васильевич приоткрыл дверь, посмотрел, кто же там хулиганит. Не удивился, увидев Шелагина (парторг предупредил), пригласил войти. Непроницаемо спокойно выслушал, делая в блокноте какие-то пометки.

— Вы абсолютно правы, Степан Сергеич. До тех пор, пока все коммунисты не проникнутся ответственностью за наше общее дело, до тех пор мы не сможем работать с полной отдачей. Но поймите, нахрапом, навалом, наскоком здесь ничего не решить. Нужен трезвый подход к делу, всесторонний учет обстоятельств.

«Слова, — думал Степан Сергеич, — слова».

— Как я понял…

— Придет время — займемся и вашим предложением.

— Займемся… время… обстоятельства…

Бормоча невразумительное, Степан Сергеич бегал по коридору второго этажа мимо дверей разных начальников. Безумные мысли озаряли его. Ворваться в райком! В горком!

Вдруг он увидел, что стоит перед дверью главного инженера НИИ и завода.

Всем телом налег он на нее, дверь даже не скрипнула.

В конце коридора показался сам главный инженер — Владимир Николаевич Тамарин, здоровенный, под потолок, детина. Шел он с белокурой женщиной, начальником лаборатории.

— Нет, Наталья Сергеевна, инженер нынче пошел не тот. Инженер нынче как…

Подбирая сравнение, главный нетактично отвернулся от собеседницы и остановился. На него бешеными глазами смотрел незнакомец.

— Делом заниматься надо, делом!

Главный освободил рот от сигары, это возможно, обостряло его слух.

— Простите, что вы сказали?

— Делом, говорю, надо заниматься!

— Это вы мне?

— Да, да, вам!

Неизвестный кричал сдавленным фальцетом. Главный дал собеседнице знак: простите, я буду занят. Вернул сигару на место, одной рукой открыл дверь, другой заграбастал пьяного вдрызг негодяя и мощно втолкнул его в кабинет.

Повернул ключ. Принюхался. Нет, это не алкоголь.

— Если вы плохо себя чувствуете…

— В этом здании не я сумасшедший! Вы! Директор!

— Я за критику. Говорите.

Снаряд взорвался. Осколки просвистели в воздухе. Главный инженер уцелел чудом. Он нашел себя на диванчике полулежащим. Стряхнул с груди пепел.

Встал.

— Как ваша фамилия?.. Так, так… Помню. Возмутитель спокойствия. Вас кто-нибудь знает в КБ, в отделах?

— Мошкарин, Стрельников.

Тамарин успокаивался. Фамилии эти принадлежали тем немногим людям, которых он знал хорошо и ценил. Телефон Мошкарина… вот он: 2-45.

Услышанное от Мошкарина вполне удовлетворило главного. Когда же тот спросил, что еще там натворил Шелагин, то ответ был такой:

— Беда, Владимир Афанасьевич, низы дерут глотку. Опыт прошлого показывает, что верхам нельзя затыкать себе уши. Приходи, послушаем Савонаролу. Авось что полезное придумаем.

Степан Сергеич встретил Мошкарина неловкой улыбкой. Он уже стыдился своей несдержанности. Тамарин, экономя силы, пересказал речь диспетчера.

— Конечно, — заключил он, — я за легкий бардачок на работе, в легком бардачке работать приятнее и продуктивнее, мы не гвозди делаем, у нас творческая обстановка, но бардачок, сознаюсь, перерос в средний…

— Вы-то работаете? — прервал Мошкарин.

Главный застыл в долгом молчании… С Труфановым, думал он, когда-нибудь надо сцепиться. Вопрос так стоит: когда? Сейчас или в более выгодной обстановке? Сейчас вообще-то несвоевременно. В энергетическом экзамены, вечерникам не дочитаны сорок с чем-то часов. С другой стороны, что ему, Тамарину, терять при поражении? Уйдет в тот же энергетический. Бояться нечего.