- Сам, сыне, ведаешь. К чему прикидываешься? Помнишь, как приезжал ко мне и о Вассиане речь вёл? Так скит тот, знаю яз, сожгли.

Симон вздохнул. Брови Иосифа взметнулись. Он проговорил сердито:

- Вот ты о чём, отче. Но то дело рук Вассиановых людишек. Их злодейство. Подобно гадам ползучим, жалят они нас. Глаголят, мы-де огнём очищаемся.

- Нет, - прервал его печально Симон и поморщился. - Не говори мне ныне того, не успокаивай. Вишь, яз перед Богом встану и ему за вины наши с тобой отвечу. На Вассиане нет греха, коий мы захотели на него взвалить. Смирись, сыне, смирись, и Бог простит тя.

- Прости, отче, - Иосиф склонился к ложу умирающего, - прости.

Слабым, лишённым жизни голосом Симон ответил:

- Кайся, сыне. Яз же беру грех твой на себя. - Перевёл дух. Глаза его медленно закрылись. Одними губами, спокойно прошептал: - Прощай, сыне.

Давно не видывал Вассиан Москвы, давно. В молодые годы попал в Белозерский край. Постригли его в монахи, и с той поры жил он в ските Нила Сорского. От него и учение принял. Люто ненавидел Вассиан Иосифа Волоцкого и его последователей. В проповедях своих верный ученик Нила грозно обрушивался на игумена Иосифа и иосифлян, упрекал их в корысти и алчности. Воинственным нестяжателем, злым Вассианом звали его иосифляне.

В споре, в долгой борьбе раскололась русская церковь[203]. Одни иосифлянами себя считали, другие - нестяжателями.

Бояре нестяжателей руку держали. Ишь какие у монастырей земельные угодья! Так, гляди, церковники и на боярские вотчины замахнутся. У попов глаза алчные, брюхо ненасытное.

Проповеди нестяжателей лишить монастыри земельных наделов по душе и тем смердам, кто пахал её и сеял на ней. Но иосифляне сильны, за них стоял и покойный великий князь Иван Васильевич, и митрополит Симон.

Нынешний митрополит Варлаам, как и великий князь Василий, проявляет к нестяжателям терпение, да надолго ли? Вот и Вассиана позвал на Москву великий князь Василий, к столу приглашал. Но зачем из Белозерского края вызвал, ни словом не обмолвился, а Вассиан сам об этом не спросил. Надо будет, Василий скажет…

С зарею поднялся Вассиан, долго молился, не покидая кельи, потом, нахлобучив скуфейку, вышел во двор.

Высокий, ширококостный, с грубыми чертами лица и крепкими, привычными к работе руками, Вассиан совсем не походил на того, прежнего боярина. Но ведь и времени прошло! Посчитай, скоро двадцать лет, как распрощался он с мирским именем. Тогда звался он не Вассианом, а боярином Василием, сыном именитого Ивана Юрьевича Патрикеева.

Были бояре Патрикеевы противниками великой княгини Софьи. Не могли смириться, что она власть великокняжескую над боярской выставляла. Хотела бояр холопами государевыми видеть. И за ту нелюбовь к княгине Софье подверглись Патрикеевы суровой опале!

Прикрыв дверь кельи, Вассиан осмотрелся. Симонов монастырь в Москве, где поселился Вассиан, огромный и многолюдный, не сравнить с Сорским скитом. Там низкие, тесные кельи одна к другой лепятся, бревенчатая избушка, здесь, в Москве, церковь просторная, с шатровой крышей и апсидами[204]. Кельи монашеские хоть и рубленые, но добротные. Здесь же, в монастыре, светлая трапезная с длинными опрятными сосновыми столами и лавками; к трапезной примкнула поварня. В углу двора бревенчатые амбары, на дверях тяжёлые замки, за амбарами баня. Монастырь с постройками обнесён высокой изгородью.

Нет у Симонова монастыря земель, но живёт его братия безбедно. Кормят смерды из окрестных сел, да и бояре подносят. Радуется Вассиан… К этому и зовёт он. Зачем монастырям земли? Лишняя забота отрывает монахов от церковных служб…

У входа в поварню инок колол дрова. Заметив Вассиана, низко поклонился. Вассиан подошёл к нему, взял топор, легко взмахнул, ударил по чурке. Она с треском раскололась. Снова взметнулся топор в руках Вассиана.

Колол дрова долго, со знанием. Там, у Нила в ските, привык к этому. Когда гора чурок уменьшилась вдвое, передал топор иноку. Зазвонили колокола на звоннице, настойчиво созывая к утрене монахов и прихожан.

У распахнутых настежь ворот со скрипом остановилась колымага. Вассиан пригляделся. Хоть и издали, а без особого труда узнал в подъехавшем на богомолье боярина Версеня. Подумал: «Всё такой же худой, без дородности боярин Иван».

Смахнув с лица пот, Вассиан не спеша прошёл в церковь.

Выстояв утреню, Вассиан с Версенем уединились. В келье полумрак, тишина. По стенам сухие травы висят пучками, привялой травой посыпан дощатый пол, и от всего этого в келье пахнет лугом.

Разговор вели долгий, неторопливый. Сидели друг против друга, удивлялись, как незаметно постарели, каждому за сорок перевалило. В волосах густая седина, и лицо в морщинах.

- За кои годы встретиться довелось, - плакался Версень.

- На то воля не наша, - задумчиво произнёс Вассиан. - И не по охоте покинул я мирскую жизнь. Но не ропщу.

Поскрёб Версень в бороде, сказал с сожалением:

- Кабы послушал нас великий князь Иван Васильевич в ту пору да завещал великое княжение не Василию, а внуку Дмитрию, то не случилось бы того, чем ныне тяготимся.

- Сам ведаешь, Софья с Василием в силу вошли, - прервал его Вассиан. - За то, что противились им, и кару претерпели. Нынче, боярин Иван, строптив Василий, как прежде, либо обмяк?

Версень сокрушённо махнул рукой:

- А, пустое. Горбатый горб до гробовой доски носит.

- Это верно, - поддакнул Вассиан.

- Надменен Васька и своенравен. Не терпит, кто перечит. Грит: «Осударь я вам!» - перекривился Версень.

- В отца, - вставил Вассиан и нахмурился. - Круто княжит.

- Куда как круто, - поддакнул Версень. - Семён да Юрий на что родные братья Василию, и те на него недовольство таят. А уж что до Дмитрия, так того на поругание под Казань отправил. Вишь ты, басурманского царства Васька взалкал, а ему от ворот поворот. - Версень хихикнул. - А упреждали мы его, особливо я да Родивон Зиновеич. Поди, помнишь, боярина Твердю? Так на меня Васька разорался, попрекать зачал, а боярина Родивона Зиновеича ныне на Пушкарный двор упёк. Мается Родивон с работным людом. И ещё что хочу сказать тобе. - Версень склонился к Вассиану, зашептал в самое ухо: - Слыхал, Соломонию Васька попрекает в бездетности, бесчестит, не чтит за великую княгиню. И ещё за то Васька не любит Соломонию, что она в защиту бояр идёт. Знает, великая княгиня за бояр, а они за неё стеной встанут…

- Ох-хо-хо! - вздохнул Вассиан. - Византийское лукавство и высокомерие в крови великокняжеской.

Версень опередил:

- От Софьи всё повелось.

- То так, - согласился Вассиан. - От неё великие князья государями нарекают себя.

Замолкли надолго. Наконец Версень нарушил тишину.

- Как прослышал, что ты воротился в Москву, возрадовался. Ко всему за неудачу у Казани Васька хоть и озлобился, да всё же щелчок ему по носу. Знай, сверчок, свой шесток! - Версень довольно рассмеялся. Вытерев глаза от набежавшей слёзы, закончил: - Может, теперь голосу нашему внимать почнёт.

Вассиан неопределённо пожал плечами:

- Кто знает. Я вот на мудрость митрополита Варлаама полагаюсь. К нам, нестяжателям, он льнёт, хоть виду не кажет. Может, он на Василия влиять будет. Дай время, поглядим. Симон стар был и с Иосифовых слов говорил..

- Засиделся я у тебя, Вассиан, - поднялся Версень. - Радуюсь, что повидались, и душу отвёл.

Вассиан проводил его до ворот. Колымага, тарахтя по бревенчатому настилу, отъехала от монастыря, а Вассиан ещё долго глядел ей вслед.

Били Антипа два дюжих ратника. Исписали оголённую спину синими полосами. Сцепил зубы Антип, стонет, но не кричит. Боярин Твердя самолично удары считает. На двадцатом махнул рукой: