— Кому это, князь? — спросил боярин.

   — Вдове убитого телохранителя.

   — А ты знаешь, сколько тут? — спросил неодобрительно Вексич. — Городок можно купить.

   — Вот пусть и купит да живёт безбедно и детей поднимает. Я узнавал, двое у неё...

   — Ежели каждую вдову так жаловать...

   — Не каждую. Убитый нам битву выиграл, — раздражённо перебил боярина Святослав.

Вексич промолчал, потом взглянул испытующе на молодого князя, словно прикидывая, стоит ли говорить с ним откровенно.

   — Я заметил, князь, в походе ты был недоволен, как мы с Холмским ретиво добычу собирали, — решился и заговорил он.

Святослав с вызовом сказал:

   — Да, недоволен.

   — Холмский твой вассал. И княжество у него — один городок Холм, чуп» поболе польского местечка, одно название что городок. У боярина Басаёнка вотчина и та обширнее. Но дружину князь держит не меньше нашей. Ко двору едет — три воза подарков везёт, полсотни челяди. Откуда?

   — Походы за межу?

   — Именно. И потому он, хоть и подручный князь Волынского престола, но сам себе господин. Никто его с Холмского престола не ссадит, а помыслит — так он и откупится, и отобьётся. У него в подвалах сундуки, полные золота.

Вексич замолчал.

Святослав ждал, что скажет он дальше.

Иное дело ты, князь. Взял ты Волынский престол не силой, не разумом, не правом, а, прости меня, только волею отца, великого князя. Не ровен час, случись что с Всеволодом Олеговичем, пошатнётся он, и придётся тебе на другой, пониже стол садиться — в Северск, Муром, Карачев... Или ещё куда. А сегодня мы в большом прибытке. Дай Бог, ещё несколько лет так, и можно не думать о столах: такую дружину наберёшь, что своей силой сможешь любой удержать — лествица или не лествица. Я с тобой пошёл, о твоём благе радею, не о своём. Моей корысти здесь нет. Мне дед столько оставил, что могу и волость купить. И будет вотчина. Но не престол! У вас столы, а у нас, бояр, только княжеская служба. Вот я и служу тебе — верой и правдой.

Боярин ушёл.

Святослав сидел, притихший. Впервые с ним говорили так откровенно и нелицеприятно. Господи, Вексич даже не поклонился, оставляя его! Зато обнажил перед ним в своей неприглядности будущее, целиком зависящее пока от воли и удачливости отца... Одному Богу ведомо, далёкое это будущее или близкое...

А что ждёт его, если, не дай Бог, не станет отца? Это зависит от того, кто сядет на великий стол: Игорь Олегович, брат отца? Изяслав Мстиславич, брат матери? Или Юрий Долгорукий, сын Мономаха?

Лествичное право за Юрием. Отец обошёл его, воспользовался тем, что Юрий далеко на севере, силой взял престол. Права же Изяслава и Игоря равны. Решать опять будет сила. А что ждёт его, племянника, ибо он племянник и тому, и другому — и стрыю, и ую?[30]

Надо честно признать — ничего хорошего. У обоих дядей своих близких родственников уйма, всех придётся ублаготворить, наделить, посадить на столы, а столов завидных на Руси мало...

Значит, прав Вексич, его стол — сундуки с золотом? Об этом ли мечталось в юности? И о чём мечтать ныне, переступив черту зрелости?

Святослав сжал кулаки.

Нет, не так просто им будет скинуть его с княжеской лествицы. Он ещё поднимется на самую верхнюю её ступеньку!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

После похода на Святослава словно наваждение нашло: что ни ночь, просыпался он в жарком поту от сновидений. Стал подниматься на зорьке, скакал верхом к реке, купался и купал коня в утренней прохладной воде, а потом заваливался досыпать. Помогало плохо.

Однажды утром прискакал он по обыкновению галопом к Луге и вдруг увидел, как в сотне шагов от него скачет к реке Босаёнкова боярыня на огромном вороном жеребце без седла, простоволосая, в холщовом, подоткнутом за пояс платье, а за ней с визгом, смехом, гомоном с полдюжины девок на конях. Словно из дьявольской котомки, высыпали они перед изумлённым князем. Первый раз за всё время прогулок в спящем городе увидел он такое!

Конь боярыни с разбегу врезался в воду, поднимая тучи брызг. Боярыня ловко соскочила и принялась ладошками окатывать его водой, а он изгибал шею и игриво хватал её за руки нежными губами. Платье молодой женщины намокло, облепило её стройное, ещё не огрузневшее тело, волосы растрепались, и было во всей этой картине столько соблазного, бесовского, что Святослав почувствовал, как возвращается к нему ночное возбуждение.

Не размышляя, он направил своего коня к реке.

   — И не холодно тебе, боярыня? — спросил он первое, что пришло на ум.

   — Не холодно, князь, — не удивившись, игриво ответила молодая женщина и со смехом плеснула на него речной водой.

   — Что это я тебя до сего дня тут не встречал?

А мы только вечером из вотчины приехали. — А как боярин узнает?

   — Боярин спит — вчера с нарочитыми мужами пировал.

   — А вдруг кто из горожан возмутится?

   — Эва, тут наш выгон. Это ты на чужой земле, князь.

   — Смелая ты, когда боярин спит, — сказал Святослав, ухватив женщину за руку и близко взглянув в её тёмные, с золотыми искорками глаза.

   — Вестимо, смелая! — ответила она задорно, легко вскочила на коня, крикнула: — Если и ты смелый — лови! — И поскакала прочь.

Она почти лежала на шее коня, обняв его обеими руками. Вороной, словно почувствовав что-то, летел стрелой. Святославу пришлось несколько раз ударить своего коня плёткой, и только за перелеском он нагнал боярыню. Какое-то время они неслись во весь опор рядом, потом Святослав обнял её за талию, ощутив разгорячённое тело под мокрой тканью, рывком поднял, перенёс к себе в седло. Кони остановились. Её лицо оказалось совсем рядом, и он принялся целовать её так, как обычно целовал Неждану — нежно, чуть покусывая, постепенно подбираясь к уголкам её губ, где притаились манящие ямочки.

   — Не надо, — прошептала боярыня, но не отстранилась.

Он погнал коня в заросли кустарника, спрыгнул, подхватил женщину на руки, поставил на землю, мгновенно — откуда и ловкость взялась! — замотал оба повода на высоком кусте. Она стояла рядом молча, уронив руки, покорная и ожидающая. Он опять взял её на руки и понёс за кусты, туда, где желтела усыпанная цветами полянка. Мягко опустил на шелковистую траву и стал целовать и ласкать, ощущая, как дрожит всё в нём внутри и нарастает ответная дрожь в теле боярыни.

... Она лежала рядом с ним, закрыв глаза и тяжело дыша, бледная, с внезапно проступившей синевой под глазами, только искусанные губы алели на восковом лице. Он ласково и осторожно благодарно поцеловал её. Она, не открывая глаз, прошептала:

   — Так вот оно как бывает...

   — Что бывает? — не понял он сразу, а когда сообразил, почувствовал прилив мужской гордости.

Она села, оправила платье, потом склонилась над ним.

   — Глаза у тебя синие, синие... — И с тем же выражением произнесла: — Как же я теперь жить-то буду?

   — Я что-нибудь придумаю... — начал было Святослав, поражённый безысходной горечью, прозвучавшей в её полувопросе, полуутверждении.

   — Молчи, ничего не надо придумывать. Я сегодня же вернусь в вотчину. Не знала я плотской радости до сего дня, одна мука мне была с мужем, и пусть мне эта мука в наказание за грех и дальше будет...

   — Ну что ты говоришь... Всё образуется.

   — Я ведь тебя до этой встречи и не разглядела... А у тебя глаза как васильки... Приведи Воронка и не провожай меня...

Когда князь подвёл коня, она стояла на самом солнце, опустив голову и обхватив себя руками. Он подсадил её, она склонилась, крепко поцеловала его в губы и поскакала не оглядываясь.

«Нет, так это не может кончиться, — подумал Святослав, провожая её взглядом. — Надо будет что-нибудь придумать... Укромный домик, может быть...»

Но боярыня, как и сказала, отбыла в тот же день в вотчину Басаёнка. А осенью пошли разговоры, что она в тягости. Впрочем, Святослав уже и не думал о ней: стоило ему узнать, что Басаёнкова боярыня уехала, он тотчас же послал Ягубу за Нежданой.