Рожков отстранил Пряслова и, погрозив Заблюде, пытавшемуся что-то сказать, строго наморщил лоб.

— Не милы нам, царь, князь-бояре, да не обессудь: ещё постылей те Вяземской да Унковской.

Грозный жалко усмехнулся.

— Выходит — в земских спасение?

— Да и не в Вяземских!

— Так в ком же?! В ком?!

На другой день, во время сна, были задушены Вяземский, Тёмкин и Курака.

Иван-царевич по-отцовски приподнял острые плечи и раздражённо махнул рукой.

— Аль при мне блудить тебе не сподручно, что всё норовишь на охоту меня спровадить?

Параскева обвила руками вздутый свой живот н обиженно вздохнула.

— Извёлся ты, господарь, в думках нечистых, а вины яз за собой не ведаю.

Прищуренный взгляд едко скользнул по её лицу.

— Все-то вы, Соловы, бабы распутные!

И, багровея, больно вцепился в руку жены.

— Не зрел яз нешто, как ты вечор в оконце батюшке кивала?!

Через силу сдерживаясь, чтоб не избить жену, он выскочил в терем брата.

Фёдор сидел за мраморным столиком и, высунув кончик языка, безучастно пересыпал с руки на руку горсть сверкающих камешков.

В углу, на медвежьей полости, сладко спал Катырев.

Увидев возбуждённого брата, царевич потихоньку оттолкнулся к краю столика и, будто вспомнив о чём-то, суетливо подошёл к боярыне.

Но Иван не обратил внимания на Фёдора и, вызвав стольника, приказал подать вина.

Через дощатую переборку слышно было, как Параскева сдушенно стонет и шепчет проникновенно молитвы.

— Блудная девка! — зло скривил губы Иван, вырывая у вошедшего стольника мушерму и ковш.

За окном шептались о чём-то увядшие листья. Небо супилось, собирало угрюмо-свинцовые брови свои. Над лесом клубилась грязная ткань тумана. В сенях гулко отдавались шаги дозорных.

Вдруг Иван приложил к уху ладонь.

— Отец! — узнал он шаркающую походку Грозного и дробные постукивания посоха.

И тотчас же из светлицы Параскевы донёсся ворчливый голос:

— Ужо недосуг и принарядиться для меня! У-у, мымра!

Параскева застенчиво закрыла руками полуобнажённую грудь.

Неслышно поднявшись из-за стола, Иван на носках подошёл к двери и чуть приоткрыл её.

— Убери ты брюхо кобылье! — уже громко прикрикнул царь.

Сноха что-то забормотала, оправдываясь, и отошла за скрыню.

Слабый голос женщины, смущенье её, вздутый живот, трепетно колеблющиеся груди и нервное дыханье пробудили в Грозном чувство гадливости, непостижимо смешанное с каким-то животным томлением.

Не отдавая себе отчёта, он вплотную подошёл к Параскеве.

— Бесстыжая! Ты бы ещё нагой встретила царя!

Иван ворвался в светлицу.

— Не займай, отец!

Грозный оттолкнул плечом сына и назло ему облапил сноху.

— Отец!

Сведённые судорогой пальцы царевича впились в горло Иоанна.

— Мало девок тебе?! Мало тешился с Евдокиюшкой моей?!

Фёдор, подглядывавший в щёлочку за ссорой, забывая осторожность, прыгнул к брату и оторвал его от отца. Грозный рухнул на лавку.

— Уйди, Ивашка! — зловеще пристукнул он посохом и налитыми кровью глазами уставился на сына. — Уйди!

— Уйти?! Вас тут оставивши?! — заревел исступлённо Иван. — Убей! Убей, а не уйду!

— Молчи!

— И замолчу, коли убьёшь! — царевич рвал на себе рубаху, обдавал отца потоком бешеной пены, дикой руганью и жестоко бил себя в грудь кулаком.

— Убей! А не отдам её, покуда жив! Будет с тебя! Будет Евдокии да Марфы! Да Анны! Да тьмы безвинных девок!

— Молчи!

— Ан не замолчу! На весь свет кричать буду, како ты и матушку мою, покойную Анастасию, извёл!

Грозный вскочил и, отпрянув к стене, сжался так, как будто остановился на краю бездонной пропасти.

— Настасьюшку?! Яз?! Мою пресветлую яз погубил?!

— Да! Ты!

Чёрный мрак окутал мозг царя.

— Так сгинь же!

С визгом взметнулся посох.

Страшный крик на мгновение пробудил сознание Иоанна, но тотчас же всё потонуло в густом тумане.

— Батюшка! Батюшка! Батюшка! — прижавшись к обомлевшей Параскеве, бессмысленно выл Фёдор, распуская лицо в жуткую улыбку безумного. — Батюшка! Батюшка!

Грозный тихонько опустился на пол. Порыв дикого гнева уже проходил, сменяясь страшным предчувствием;

— Иваша! Сын!

Закрыв плотно глаза, Грозный пощупал рукою воздух.

— Яз кличу тебя, Иваша! Иди же! Яз… яз кличу… Отец твой…

Светлица молчала чёрным молчанием смерти.

Грозный на животе подполз ближе к двери. Пальцы ткнулись в клейкую жижу.

Затаив дыхание, он отпрянул назад и нащупал посох. С убийственной медлительностью поползли извивающиеся червями пальцы от холодной глади набалдашника к острию.

На мгновение рука замерла у залитого кровью виска царевича.

— Нет, нет! — почти спокойно шевельнул Грозный губами и приоткрыл глаза.

Перед ним, широко раскинув ноги, лежал мёртвый царевич. В раскроенном виске торчало медное остриё наконечника…

— Нет, нет! Не верю! Иваша! — хихикнул вдруг Иоанн и, сорвавшись, ринулся через тёмные сени на двор.

— Спасите!!

Точно призрак метался он по ночному Кремлю, с рёвом отскакивал от перепуганных насмерть дозорных, бился головою о стены, падал и вновь бежал, гонимый ужасом и безумием, пока не очутился в притворе церкви Иоанна Лествичника.

— Бог! Разверзни преисподнюю! Бог!!!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

— К обедне бы сходить мне, Борис…

Годунов недовольно причмокнул.

— Лежать тебе надо, мой царь.

Но Иоанн не послушался и, кряхтя, поднялся с постели. Тоненькие руки беспомощно всплеснулись в воздухе и упали на плечи советника. Перед глазами несметными роями золотых паучков вспыхнули нестерпимо яркие искорки. Опочивальня подпрыгнула, закружилась и рухнула куда-то в чёрную пропасть, увлекая всё за собой.

Борис усадил больного в кресло.

— Благовестят, никак? — тихо спросил Иоанн, отдышавшись немного, и отставил два пальца для креста.

Прозрачная щека его ткнулась в приподнятый угол плеча. Примятый клин бороды жалко топырился, как будто испытывал боль. Из-под сбившейся на глаза потной пряди пепельно-жёлтых волос чуть светился стеклянный зрачок правого глаза.

— Вот и песенка вся!..

Губы чуть передёрнулись в желчной улыбочке.

— Жил, жил человек, и несть человека!

Евстафий высунулся из-за аналоя.

— Не внемли гласу лукавого, ибо не дано человекам ведати об отмеренных Господом днех. Грозный примирённо вздохнул.

— Чует душа моя… чует свой час.

И, испуганно прижавшись к Борису, застучал дробно перегнившими тычками зубов.

— Боязно… вон она… за спиной… токмо невпопад главу обернуть, и узришь её… вон она… Борис… боязно мне…

Бодрящей струёй пролился в мрачную опочивальню торжественный благовест.

Протопоп набожно перекрестился и стал на колени перед аналоем.

Грозный повернулся к оконцу.

Весело кружась в прозрачном воздухе, пуховой периной падал на землю снег. Чуть маячил на золотом кресте церковного купола отдыхающий ворон. На звоннице ожесточённо дёргал верёвки увлёкшийся пономарь.

— Ты бы в постелю, преславной! — предложил Борис, заметив, как темнеет и супится лицо царя.

Иоанн зло впился пальцами в ручку кресла.

— Не допрежь ли сроку хоронишь, Борис?! — И с неожиданной силой вскочил: — Не лёг бы ты наперёд меня в землю! — Он, шатаясь, пошёл к постели. — Федьку!

Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, в опочивальню тотчас же явился царевич.

Грозный больно ущипнул его за ухо.

— Изничтожь ты улыбку свою одержимую!

Фёдор приложился к плечу отца.

— Твоя воля, батюшка…

Он вобрал в себя воздух и раздул пузырём щёки, чтобы как-нибудь согнать каменную улыбку, не сходившую с лица со дня смерти брата.