Потупясь, Артемка молчал.

Горбунов шумно вздохнул и отрекомендовал:

– Он, господин пристав, вредный мальчишка, его добром не уломаешь.

– А вот мы его подержим на одной селедке да без воды, он и заговорит. Уведите его!

Артемка подумал: «Стану я есть твою селедку! Дурака нашел».

В камере, как только закрыли дверь, «путешественник» спросил:

– Били?

– Селедкой морить будут, – сказал Артемка и попросил: – Ну, рассказывай.

– Это про что?

– Да про Москву же. Какая она? Верно, народищу там!

«Путешественник» оказался словоохотливым, и Артемка до сумерек слушал его рассказы о далекой огромной Москве, где все как в сказке. Но вот черного великана Пепса «путешественник» там не встречал, и где помещается школа, в которой «учат на актеров», тоже не знал.

К селедке Артемка так и не притронулся. Чтобы не соблазниться, он предложил ее Акиму Акимовичу (так звали «путешественника»), а сам только глотал слюну да хмурился.

Когда стемнело, в решетке окна зашуршала бумага и что-то похожее на мячи стало падать на пол. Артемка и Аким Акимович вскочили и зашарили руками.

– Лимон! – крикнул Артемка, нащупав что-то круглое, в мягкой кожуре.

– Апельсины, – поправил Аким Акимович, нюхая поднятые два плода.

Не успели они обшарить весь пол, как сверху опять что-то упало.

– Колбаса! – с радостью вскрикнул Артемка.

– А от Леночки – шоколад, – сказали сверху шепотом, и новый предмет увесисто стукнул Артемку по голове.

– А ну, геть от окна! – крикнул кто-то. Послышался топот, и все стихло. От апельсинов Аким Акимович самоотверженно отказался, но остальное ел с удовольствием.

– Вам, политическим, живется легче! У вас солидарность, – завидовал он, жуя колбасу.

– Угу, – мычал Артемка с набитым ртом, – у нас это самое… Будь покоен…

Ночью в камеру натаскали пьяных. Они буйствовали, свирепо ругались, стучали кулаками в дверь, но потом валились на пол и засыпали. Утром их выпустили. Артемка с Акимом Акимовичем опять остались одни.

– Ну, рассказывай дальше, – потребовал Артемка. Аким Акимович принялся было описывать «царь-пушку», но тут открылась дверь, и городовой внес огромную ржавую селедку.

– На, – положил он ее перед Артемкой на скамью, – ешь!

– Сам ешь! – озлился Артемка.

– Ешь, говорю, а то силком в рот засуну! Артемка проворно залез под нары. Сопя, городовой потянул его за ноги. Артемка вырвался и вскочил на нары. Когда наконец запыхавшийся усач притащил его к скамье, там лежали только голова и хвост.

– Де вона? – вытаращил глаза городовой.

– Селедка? – спросил Аким Акимович, невинно посвечивая синевой глаз. – Я ее скушал.

Городовой хотел было раскричаться, но только плюнул.

Утром следующего дня Артемку под конвоем повели через весь город в полицейское управление.

Кто написал «Разбойников»?

В большой комнате, за столом под царским портретом, Артемка увидел седую, веником бороду и сразу узнал в обладателе ее того самого полицейского офицера, который так кричал в цирке на бедного Пепса.

«Ну, теперь пропал окончательно!» – подумал Артемка и даже глаза закрыл.

Полицмейстер поднял голову и долго не моргая смотрел на Артемку. Потом отхлебнул из стакана крепкого до черноты чая, вытер усы и спросил:

– Ты сапожник?

– Сапожник, – подтвердил Артемка.

– А может, ты писатель?

– Писатель, – вздохнул Артемка.

– Так, – сказал полицмейстер. – Значит, ты и романы писать умеешь?

– Нет, романы не умею.

– Только пьесы?

– Да.

– Он драматург-с, хи-хи-хи-с! – почтительно засмеялся прилизанный мужчина, тоже в полицейской форме, но без шпаги.

– Ну, вот что, Загоруйко, – так, кажется, твоя фамилия? – дам я тебе бумагу и карандаш, а ты садись и пиши пьесу. Напишешь – выпущу, не напишешь – пеняй на себя. Согласен?

– Согласен, – сказал Артемка, а сам подумал: «Поведут обратно – деру дам».

– Петр Петрович, дайте ему бумаги, а денька через два пусть опять приведут его ко мне.

Оставляя на паркете следы босых ног, Артемка пошел вслед за «прилизанным» в канцелярию. Там ему дали двадцать четыре листа линованной бумаги и огрызок карандаша. Затем «прилизанный», или, как его почтительно называли плюгавые, в потертых штанах писари, «господин секретарь», щелкнул Артемку по носу и приказал конвоиру:

– Веди обратно!

Конвоир взял Артемку за ворот да так этот ворот до самого участка и не выпустил.

– Били? – опять осведомился Аким Акимович.

Артемка положил бумагу на лежанку и утер с лица пот:

– Нет еще. Обещали через два дня.

Потом лег и принялся думать.

Аким Акимович успел описать всю Москву, как она выглядит с колокольни Ивана Великого, а Артемка все смотрел в потолок и думал.

Наконец он сказал:

– Нет, с непривычки трудно.

– Что трудно? – спросил Аким Акимович.

– Пьесы писать трудно. Думаю, думаю и никак не придумаю. А требуется к сроку. Понял?

– Нет, – признался Аким Акимович, – не понял, Пришлось Артемке рассказать всю свою историю.

– Теперь понял, – засмеялся Аким Акимович. – Ничего тут трудного нет. Дай знак своим гимназистам, они тебе в окошко чего-нибудь и спустят, пьесу какую-нибудь. Мало их, пьес-то! Перепиши – и конец! Разве полиция разберет!

Ох, черт! – удивился Артемка хитроумию «путешественника». – А я и не догадался!

Гимназисты спустили в окно толстый том драм Шиллера, и утром следующего дня Артемка, высунув от старания кончик языка, уже выводил на первом листе бумаги:

И двое суток не думал больше ни о полицмейстере, ни о гимназистах – так увлекся «сочинительством»

А через день его опять повели.

Полицмейстер долго подписывал разные бумаги, которые ему подкладывал «прилизанный», потом положил перо, отпил глоток черного чая и взглянул на Артемку:

– Ну, написал?

– Написал, – сказал Артемка, которому надоело переминаться с ноги на ногу перед столом. – Только бумаги мало дали. Больше как на одно действие не хватило.

– Что ты врешь! – вдруг крикнул полицмейстер. – Ну-ка, дай!

С брезгливой гримасой он взял испачканные листы, бегло просмотрел их, вернулся к первой странице и внимательно, со все возрастающим недоумением прочитал ее.

– Не понимаю! Судя по почерку, настоящий сапожник. А так все связно, даже… как это… литературно. Странно! Да ты ли это писал?

– Я, – сказал Артемка. И тоном жалобы добавил: – Вы ему скажите – пусть не жадничает. Мне разве столько бумаги надо! Мне ее вот сколько надо! На целых еще четыре действия!

– Чудеса!.. – удивился полицмейстер. – Петр Петрович, возьмите-ка эту писанину да вызовите учителя из гимназии. Разберитесь вместе.

Секретарь забрал исписанные листы, вывел Артемку из кабинета и приказал отправить в участок. Бумаги же больше не дал.

Артемка вернулся в камеру довольный.

– Ну как? – встретил его Аким Акимович.

– Проехало! – сказал Артемка и, раскрыв «Разбойников», принялся вслух читать следующий акт.

Но конца «своей» пьесы Артемка так и не узнал: в середине пятого акта, когда Франц вешается на шнуре от шляпы, за Артемкой опять пришли и опять повели к полицмейстеру.

На этот раз, кроме полицмейстера, у стола сидел еще какой-то чиновник, молодой и, как показалось Артемке, добрый. На коленях у него лежали исписанные листы, в которых Артемка немедленно узнал «свое» произведение.

При виде арестованного у полицмейстера побагровело лицо и дернулся под глазом желвак.

«Эге!» – подумал Артемка и оглянулся на дверь. Но там, пожирая полицмейстера глазами, стоял городовой.

– Вот этот? – удивился чиновник, с живейшим любопытством разглядывая Артемку. – Ну-ка, подойди, молодой человек, поближе.

Артемка сделал шаг и опять оглянулся.

– Пооглядывайся, пооглядывайся, – я тебе оглянусь! – зловеще предупредил полицмейстер.