О чём будет говорить Ханкиш с президентом? Что бы майор ни сказал ему, он, Клапка, должен сообщить Кошуту, что положение здесь тревожное. И Клапка вручил Ханкишу личное письмо Кошуту. Через несколько часов оно дойдёт по назначению…
В приёмной Гёргея Клапка увидел Яноша Мартоша, который казался невесёлым и смущённым: внезапный отъезд Ханкиша, который был при прощании немногословен, озадачил лейтенанта.
Клапка, зная о дружбе Ханкиша и Мартоша, понимал причины теперешнего настроения юноши.
Да и самого генерала одолевали невесёлые мысли.
— Мартош, — обратился к Яношу генерал, — хотите составить мне компанию: на рассвете я собираюсь поохотиться на фазанов.
Янош обрадовался предложению. Провести два-три часа в обществе близкого друга главнокомандующего было как нельзя более кстати: в лесу, с охотничьим ружьем за плечом, люди бывают склонны к откровенным разговорам…
Было ровно два часа пополуночи, когда Янош подъезжал к походной палатке Клапки. Он был приятно удивлён, что генерал уже готов к выезду.
— Ровно два часа! — сказал Клапка. — Эх, кабы в прошлую ночь мы были так же точны, как сегодня!
Янош промолчал. «Ровно в два часа!» — с этими словами Гёргея на устах ложились спать солдаты после блестящей победы у Переда…
Генерал и лейтенант ехали рысью. Каждый про себя ещё и ещё раз пытался найти разгадку того состояния, похожего на оцепенение, в которое вдруг впал Гёргей в ту знаменательную ночь…
В дубовой роще охотники остановились, слезли с лошадей, привязали их к деревьям и пошли пешком.
Фазаньи курочки будто только их и ждали. В уборе из белых перьев с чёрными поперечными прожилками они стайкой вынырнули из кустов. Охотники взвели курки.
У Клапки ружьё дало осечку, и только одна птица осталась лежать в кустах.
— Вот не повезло! — с досадой сказал генерал. — Мы их только спугнули.
Янош подобрал фазана и пошёл по дороге. Он сделал шагов тридцать, когда услышал где-то впереди тревожное конское ржанье. Ускорил шаг и увидел знакомую лошадь Ференца Ханкиша. Рванулся вперёд… На земле лежал, не шевелясь, окровавленный майор.
Янош опустился на колени, приподнял запрокинувшуюся голову Ханкиша. Майор открыл глаза. Узнал Яноша и с трудом выговорил:
— В кармане два письма… Передай их Клапке… Пусть бережёт президента…
— Сейчас… сейчас… Клапка здесь, я позову его!
Янош заметался. Если оставить раненого вот так хоть на секунду, он может умереть… Нельзя уходить. Янош выстрелил в воздух. Прошла бесконечно долгая минута, пока появился Клапка. Он опустился на землю, прильнул ухом к груди майора… Сердце не билось.
Янош передал Клапке последние слова майора.
На спине убитого зияли две револьверные раны. В карманах нашли только одно письмо — к отцу:
«Дорогой батюшка, за меня не тревожьтесь. В наших победных боях потери невелики. К тому же я всегда нахожусь при главнокомандующем и рискую меньше других. Он очень меня бережёт и вчера осведомлялся о вашем здоровье. Но моя жизнь ничто в сравнении с жизнью отчизны. Отчизна! Не вы ли с детства учили меня, что она — самое дорогое, что есть у человека. И вот я вижу сейчас, как над ней сгущаются тучи, грозные тучи… Бедная наша родина!.. Но я верю, хочу верить и надеяться, что тучи рассеются… Да хранит бог нашу родину! Вас же я прошу строго придерживаться предписаний, рекомендованных вам доктором Фельдьяшем, хоть вы и жалуетесь, что он выписывает вам слишком много микстур. Прошу вас неукоснительно их пить. Страницы “Жизнеописания” Плутарха, отмеченные вами, я непременно прочту, когда это для меня станет возможным. Да хранит вас бог в добром здравии. Любящий и почитающий вас сын Ференц».
Показалось ли Яношу или так оно и было — Клапка смахнул рукой непрошеную слезу. Он сказал:
— Я отошлю это письмо вместе с сообщением о смерти Ференца. Разумеется, старик не должен знать, что сын его погиб не на поле брани, а от предательской руки.
В этот же час при свете восковой свечи Гёргей читал другое письмо:
«Дорогой Лайош! Разрыв Ханкиша с Гёргеем не следует считать симптоматичным. Артур в высшей степени возбуждён после поражения, для всех нас совершенно неожиданного, и мог в состоянии запальчивости наговорить бог весть что! Однако в последние два дня он неузнаваем. Мы все были озадачены его появлением на поле боя в яркой одежде: как будто он и впрямь решился на самоубийство… Твоё длительное пребывание при штабе Верхнедунайской армии стало совершенно необходимым. Приезжай немедленно. Кое-какие свои наблюдения сообщу при встрече.
Твой Георг Клапка».
Глава восемнадцатая
Командир эскадрона
Кто убил Ханкиша? Были ли при нём другие ценности, неизвестно, но золотые, покрытые эмалью часы — подарок Гёргея — остались в кармане убитого.
Версия, будто Ференц стал жертвой враждебных лазутчиков, казалась правдоподобной. Неприятелю было важно добыть донесение с фронта венгерского генерала своему правительству, — его не интересовали ценные вещи. И, наконец, как истолковал этот факт другой старший адъютант Гёргея, Кемпеллен, оставленные часы свидетельствуют о личности убийцы: это был, вероятно, дворянин, способный на убийство врага, но не на мародёрство.
Версию эту никто не пытался опровергнуть. У лейтенанта Мартоша она не вызывала никаких сомнений. Вот почему он был весьма растроган, когда Гёргей после похорон Ференца вызвал его к себе и сказал:
— Мне вернули часы, которые я подарил однажды Ханкишу в знак своей привязанности. Я хочу отдать их тебе, как человеку, к которому Ференц относился с нежностью и любовью.
Гёргей взял со стола часы и протянул их Яношу.
Зардевшийся молодой человек не сразу нашёл нужные слова. Справившись с волнением, он сказал:
— Господин генерал, прошу вас, поверьте — я на деле докажу, что достоин этой чести… Мне дороги не часы, а то, что их носил майор и что это ваш ему подарок.
— Ну что ж, теперь носи их ты! Может, тебе они принесут больше счастья.
Командующий отвернулся, и Янош понял, что начавшаяся только что задушевная беседа окончена. Он повременил минуту и удалился.
Янош был растроган. Но вместе с тем закравшаяся недавно в душу тревога, объяснение которой он не мог найти, не исчезла. Ханкиш направлялся в распоряжение Кошута.
Казалось, в этом не было ничего особенного. Но только теперь Янош почувствовал недоброжелательный характер замечаний Кемпеллена по адресу президента. Правда, от самого Гёргея Янош ни разу не слыхал непочтительного отзыва о Кошуте, — напротив, он то и дело ссылался на его приказ.
Вскоре после отъезда Гёргея и Клапки в Пешт Кемпеллен показал ему заявление офицеров 7-го корпуса, которым командовал сам Гёргей.
В заявлении офицеры писали, что они хотят воевать только под руководством Гёргея и просят Кошута никем его не заменять.
Кемпеллен предложил Яношу подписаться под заявлением.
На недоуменный вопрос лейтенанта, для чего это понадобилось, старший адъютант ответил, что идут упорные слухи, будто президент намерен назначить Гёргея военным министром и оставить его в Пеште, а сюда прислать Мессароша. Возможно, что слухи не подтвердятся, — тем лучше.
«А если они подтвердятся, — думал Янош, — тогда выходит, что я должен отказаться от подчинения Мессарошу? Какая нелепость!» Он колебался, но высказать вслух свои сомнения перед Кемпелленом не решился. Однако не подписать заявления, противопоставить себя большой группе офицеров, у него не хватило мужества, и он поставил свою подпись.
А как только он остался один, сразу заговорила совесть. Поступил нехорошо. Не надо было впутываться в дело, которое идёт вразрез с распоряжением самого президента — человека, которому всё безгранично доверяют. Никому Янош не рассказывал о мучившем его душевном разладе, не с кем было ему поделиться своими сомнениями. Но вот он встретил возвратившегося из Пешта генерала Клапку. Мгновенно пришло решение: вот кому надо покаяться в своём малодушии.