Джеффри сразу понял, куда попал. Он видывал подобные убежища и прежде — так на войне обустраивается рота у хорошего сержанта. Во всем читалась дисциплина и некие характерные проявления сильной личности. Ни хлама, ни разбросанных как попало вещей, — нет, вокруг на вколоченных в стену гвоздях аккуратно висели увязанные в мешковину пожитки, как это можно увидеть в старинных крестьянских домах или кузнях. То была одна из разновидностей холостяцкого жилища, примитивного и всецело мужского, но не лишенного некоторых признаков цивилизованности.
Наблюдения Джеффри оказались прерваны самым чудовищным образом. Окружавшие его разбежались в разные стороны, карлик испустил душераздирающий вопль, полный дикого восторга, и в тот же миг руки, удерживавшие все это время коляску, неожиданно разжались, и крохотный транспорт вместе со своим беспомощным пассажиром покатился вниз по крутым ступеням подвальной лестницы.
Нечто зверское в самом этом действии, его беззаботная жестокость испугала пленника куда больше, нежели простая физическая опасность. Между тем его вес придавал ускорение маленьким колесикам, а сам он, бессильный себе помочь, лишь изо всех сил выгибался назад, пытаясь избежать удара головой о кирпичный пол. Но благодаря не столько чуду, сколько, как он уже смутно догадывался, особо ловкому запуску, кресло не опрокинулось, — оно дико подскочило и, приземлившись, понеслось сквозь улюлюкающую ораву и ударилось о мешки с бумагой, сваленные у стены. Их местоположение казалось чересчур удачным для простой случайности. Не будь их, кресло, как и половина костей Джеффри, разбилось бы вдребезги. И пленник наконец понял, еще прежде, чем карлик издал торжествующий клич, что маленький человечек этой жестокой шутке обыкновенно подвергался сам, причем, возможно, и каждый день.
Джеффри замутило. Пластырь душил его, а в жарком помещении вязаный подшлемник нестерпимо раздражал кожу. В какое-то мгновение он в ужасе обнаружил, что теряет сознание, но позади громыхнули по кирпичному полу Тяжелые Башмаки, и Ливетт, собрав всю свою волю, сумел себя пересилить. Незнакомец приблизился и наклонился над ним.
Подняв глаза, Джеффри впервые увидел своего мучителя. То был крупный, нескладный мужчина средних лет, с расхлябанной и сутуловатой походкой, но все еще весьма крепкого телосложения. Самым поразительным в нем оказалась масть. Лицо его было пугающе-белым, а коротко стриженные волосы настолько совпадали по цвету с кожей, что граница между ними была практически неразличима. Темные очки довершали объяснения. То был альбинос, один из тех несчастных, у кого полностью отсутствует естественная пигментация. Он увидел своего пленника тоже впервые. Тусклый свет вполне подходил для его слабых глаз, и он, для вящего своего комфорта, тихонько развернул к себе кресло.
Глава 6
Секрет
Альбинос стянул шерстяной подшлемник с головы пленника. Остальные подошли поближе. Это была странная компания, из которой от силы человек шесть на самом деле имели хоть какое-то отношение к военной службе. Особое внимание Джеффри привлек тот высокий, что нес на плечах карлика. Это был молодой человек добродушного вида, с грубоватыми чертами и странно застывшим выражением. Другой, постарше и пониже ростом, явно приходившийся ему братом, поскольку сходство их было поразительным, да еще тот акробат в лохмотьях, отбросивший теперь свои костыли и легко двигающийся без их помощи — эти трое, возможно, когда-то и правда служили в армии. Остальные же, причудливые создания природы, казалось, подобраны исключительно ради их уродства. В глубоком недоуменном молчании они обступили пленника. Человек в тяжелых башмаках явно главенствовал среди них. Это не вызывало ни малейшего сомнения. Он руководил всеми их действиями с той же аккуратной методичностью, какая сквозила в убранстве комнаты.
Джеффри освободили ото всех его уз, кроме веревки, связывавшей за спиной его руки, и пластыря на губах. Сама процедура казалась тщательно отработанной. Альбинос сматывал ремни, складывал макинтош и подшлемник и передавал все это карлику, который проворно уносил каждую вещь куда-то в надежное место и возвращался за следующей.
Джеффри попытался встать на ноги, едва их развязали, но те настолько затекли и онемели, что он не смог ими даже шевельнуть. Ему пришлось сидеть, пока кровообращение не восстановилось.
Взглянув на добротное темное пальто Джеффри, на его прическу и белоснежную сорочку, Тяжелые Башмаки засомневались, и впервые самодовольная улыбка, не сходившая с лица Альбиноса, сменилась выражением некоторой задумчивости.
Он повернулся к тому из братьев, что был пониже.
— А ну, Роли? Это кто ж такой? Кто это?
Тот шагнул вперед и вгляделся в волевое, с квадратным подбородком лицо пленника.
— В жизни его не видал!
— А что, разве не он? Что ли не Бригадир?
— Вот уж нет, — последнее замечание, исполненное презрения, прозвучало из уст другого брата и произвело своего рода сенсацию. Джеффри понял, что необычайным явилось уже одно то, что тот заговорил.
Тяжелые Башмаки нахмурились:
— Билл, а ну поди-ка, поди сюда, парень!
Выговор у него был необычный. Как и братья, он говорил не на лондонском кокни, а на более мягком, певучем и естественном диалекте восточного побережья.
— А ну поглядь-ка, кто это!
Билл, оборванец, чье изможденное лицо являлось, как заметил Джеффри, результатом искусной гримировки, а лихорадочная веселость, наоборот, была своя собственная, засеменил вперед, вглядываясь, и вдруг захохотал:
— Понятия не имею! Знать такого не знаю. Шмоткин дружок, надо думать. Бригадир, тот совсем другой! Будь тут Бригадир, уж меня бы тут не было, я вам доложу! От меня бы тут только пыль полетела!
Джеффри опять попробовал подняться на ноги, и на сей раз ему это удалось. Но Альбинос отшвырнул его назад одной ручищей, силы в которой заключалось не меньше, чем в конском копыте.
— Будешь смирно сидеть, ты? — рявкнул он. — Кажется, придется нам тут с тобой разобраться, кто ты таков будешь.
Он рванул воротник пальто Ливетта и запустил руку во внутренний карман. Горбун услужливо приволок перевернутый ящик из-под чая. Альбинос принялся методично и с толком выкладывать на импровизированный стол содержимое кармана. У Джеффри хватило благоразумия не пытаться сопротивляться. Он молча сидел и спокойно ждал. Он не принадлежал к тем, кто таскает в карманах много всякой ерунды, и обыск мало что дал. У него нашлось несколько фунтов в бумажнике, чековая книжка, водительские права и маленькая книжечка — свидетельство о помолвке. Там же обнаружился носовой платок с его фамилией, карандаш, пачка сигарет, зажигалка и письмо, конверт от которого он сегодня отдал Шмотке.
Единственной необычной находкой был набор миниатюрных медалек. Ливетт собирался надеть их на банкете, но все забывал забрать их у ювелира и вспомнил только сегодня утром. Тяжелые Башмаки, казалось, ими живо заинтересовались. Было заметно, что Альбинос весьма сведущ в военной истории — он с почтением прикоснулся к бело-алой ленте Военного Креста, и морщины на белом лице стали еще глубже.
Не без сожаления он отложил медальки в сторону, и стоило карлику протянуть за ними ручонку, как он хватил человечка по раздутой голове с такой силой, что тот заскулил.
Роли ткнул пальцем в висевшую у него самого на груди целую коллекцию медалей. Эти были уже в натуральную величину, и среди них имелась даже медаль за кампанию, выигранную задолго до его появления на свет, — но ничего не сказал, а все остальные, хоть и столпились вокруг, все-таки старались держаться подальше от чайного ящика.
Никто не проронил ни слова. Альбинос продолжал свои неспешные изыскания со степенностью, проистекавшей от сознания собственной власти. Его интересовала и чековая книжка, и водительские права, но перелом в развитие событий внес совершенно неожиданный трофей. Письмо, бывшее внутри того конверта, который Джеффри отдал Шмотке, оказалось просьбой о благотворительном пожертвовании из Королевского Института Опеки Сирот Восточной Англии. То было возвышенное обращение — ксерокопия на дорогой бумаге — предварявшееся списком покровителей, возглавляемым членами королевской семьи. «Глубокоуважаемый мистер Ливетт» было аккуратно напечатано в начале письма, а внизу убедительными синими чернилами было оттиснуто факсимиле подписи лорда Бэкенхэма, президента, заверяющего адресата как в своей благодарности, так и в искренности. Так что неискушенного читателя сей документ невольно мог ввести в заблуждение. Действие же, оказанное им на Альбиноса, было потрясающим. Он снял темные очки и поднес листок к красным глазам, его губы беззвучно шевелились, пока он читал слово за словом, бледная рука чуть вздрагивала.