На следующий день дома у Хейердал-Хансенов зазвонил телефон. Звонила Сигрид Унсет. Не могла бы Берит поехать с ней в Нью-Йорк, на год, в качестве секретаря? Она вернется в Сан-Франциско в рамках запланированного турне через месяц, и тогда Берит могла бы отправиться с ней, если к тому времени освоит пишущую машинку. Ей нужен секретарь, который мог бы перепечатывать ее выступления и статьи, а также заниматься «связями с общественностью». Унсет намеревалась в ближайшие пару месяцев разъезжать по стране, и это только начало, у нее очень плотный график. Молодая девушка немного побаивалась взять на себя такую ответственность и все же почтительно ответила согласием и начала упражняться на пишущей машинке своего отца.
Ханс тоже оттаял в обществе Хейердал-Хансенов; 27 августа отпраздновали его день рождения. Ему исполнился 21 год, он паясничал и от всей души развлекал хозяйских дочерей. «Нам было ужасно приятно», — писала Сигрид Унсет сестре Рагнхильд после того, как они наконец прибыли в Нью-Йорк. А до этого их убедили провести несколько дней в Калифорнии и немного поездить по штату.
Они объездили все окрестности. «Но в Калифорнии для меня слишком жарко, я думаю, что мне больше понравится Невада или, например, Юта — штаты с высокогорным климатом. Они не так уж отличаются от норвежских гор, как мне показалось, во всяком случае на том отрезке пути, который преодолел поезд, они просторнее, они более дикие, бесплодные, и здесь намного суше — мы проезжали настоящую пустыню. Природа здесь неописуемо прекрасна почти повсюду. Не зря американцы гордятся своей страной — „greatest in the world“{101}. Но они на удивление мало восхищаются природой Америки — а это именно то, что произвело на меня глубочайшее впечатление, — здесь, откровенно говоря, самое прекрасное место из всех, какие мне довелось видеть».
Унсет чувствовала себя как первооткрыватель, она с удовольствием приобрела книги о цветах и энциклопедии. Разнообразие американской флоры ее вдохновляло, у нее откуда-то появились силы. Она с нетерпением ждала, когда же наконец отправится в турне, начнет работать и у нее будет секретарь: «В ноябре я вернусь в Калифорнию и возьму с собой их дочь, Верит, в качестве секретаря. Она славная девушка, понимает норвежский язык, но родилась и выросла в Америке, и я надеюсь, она станет для меня бесценным помощником, после того как я сама ее обучу»[716].
Сигрид Унсет покидала Сан-Франциско, но без боя не сдавалась. Ее не слишком-то обрадовали статьи, которые были напечатаны на следующий день после ее приезда в газетах «Сан-Франциско кроникл» и «Нью-Йорк таймс». Мало того, что «Нью-Йорк таймс» писала о ней: «Горе ее настолько велико, что его не выплакать слезами». Теперь она уже предстала как «вечная странница, лишенная дома и надежды».
Унсет пригласила журналиста Роберта ван Гельдера, чтобы рассказать ему всю правду. Большая статья в «Нью-Йорк таймс» от 8 сентября 1940 года начиналась цитатой из Сигрид Унсет: «Пока идет война, нам не до литературы». Не дав ему опомниться, она перешла в наступление:
— У вас, у репортеров, есть такая немецкая сентиментальность, которая мне совершенно чужда. Черты немецкого характера меня не привлекают.
При этом глаза ее сверкали, она была очень довольна своим выпадом, как отметил журналист. Затем она перешла к рассказу о норвежском Сопротивлении. Например, она знала норвежского солдата, который подбил немецкий самолет, целясь в руки пилота, она могла рассказать про многие бои, свидетелем которых ей довелось побывать. Сигрид Унсет закончила длинное интервью мольбой к журналисту: «Наверно, я хочу слишком многого, но почему бы хоть раз не попробовать обойтись без сентиментальности и просто не рассказать правду?»
В Нью-Йорке ее тепло принимали Альфред и Бланш Кнопфы. Они заказали для нее номер в «писательском отеле» «Алгонкуин» на 44-й улице, в самом центре Манхэттена. Отель облюбовали многие знаменитости, но его атмосфера не очень-то подходила ей. Сигрид Унсет утомило долгое путешествие через весь континент, и чета Кнопфов сочувствовала ей: писательницу не на шутку тяготила вся эта суета вокруг нее. Они увезли ее с собой за город, в свой дом в Вестчестер-Каунти. Она немало удивилась, узнав, что Кнопф, кроме прочего, выращивает собственные овощи. Альфред Кнопф славился не только тем, что всегда одевался с иголочки, он был еще и ценителем редких вин, гурманом, выращивающим собственные овощи, и любителем редких растений. Сигрид Унсет с энтузиазмом слушала его, когда он демонстрировал ей свое знание латыни, показывая растения. Кнопф наверняка очень радовался тому, что она проводила много времени в саду, ведь он был фанатичный противник курения. Повсюду в доме в разных комнатах красовались таблички с надписью «Не курить» на множестве языков. Он не любил напитки крепче вина, но ей предложил скотч. Альфред Кнопф сразу догадался, что Сигрид Унсет предпочитает виски с содовой, и потом частенько посылал ей виски из своих запасов. Его супруга Бланш не была гурманом и казалась равнодушной к садоводческим пристрастиям мужа. Зачастую она предпочитала оставаться в квартире на Манхэттене. В ту пору, за исключением еще одной женщины в Копенгагене, она была единственной женщиной-издательницей во всем мире. Сигрид Унсет наслаждалась обществом этих деловых нью-йоркцев, она с удовольствием опускалась в садовое кресло, брала их маленькую собачку на колени и позировала для семейного фотоальбома.
«Я словно нахожусь в другом мире, далеко от цивилизации; здесь пышные лиственные леса, красивые озерца, низкие, покрытые лесом холмы, <…> река Гудзон с отвесными берегами. Базальтовые скалы и туман над рекой, всю ночь напролет кузнечики самых разных видов и ночные птицы оглашают окрестности своими концертами. Никаких других звуков в округе не слышно»[717].
С Кнопфами она обсуждала стратегию своих лекций и выступлений: как лучше всего нанести удар по тем, кто считает, что Норвегия сдалась без боя? Альфред А. Кнопф был абсолютно убежден, что ей следует выступать взвешенно и оперировать фактами, делиться рассказами о своем собственном вынужденном бегстве и пережитым опытом, но главное, писать побольше романов. Хотя он прекрасно понимал, что Сигрид Унсет сейчас вряд ли настроена работать над новым романом. Она собиралась обнажить свой меч и знала, по кому в первую очередь нанесет удар.
Американский репортер Лиланд Стоу заработал себе славу в США благодаря статейкам, в которых он описывал, как Норвегия пала на колени 9 апреля[718]. Судя по его репортажам, большинство норвежцев заняли по отношению к Квислингу пассивно-выжидательную позицию. Стоу получил Пулитцеровскую премию и стал очень знаменит. Он оказался единственным американским журналистом, ставшим свидетелем наступления немецких войск на Осло. Поэтому в первую очередь именно на совести Стоу лежало то, что в США сложилось впечатление, будто Норвегия — страна, которая не отстаивала свою свободу. Ничего удивительного, что для Сигрид Унсет он стал врагом номер один. Она прислушалась к советам Кнопфа, систематизировала свои записи и факты для обстоятельного выступления на тему «Скандинавия и война».
Унсет отправилась в поездку с готовой рукописью: шесть недель лекций и выступлений, потом краткий перерыв на отдых — и еще шесть недель подряд. В конце октября она вернулась в Нью-Йорк, где прочла дюжину докладов. 22 октября она открыла сезонные чтения в Колумбийском университете и особенно была довольна тем, что в списке докладчиков Лиланд Стоу шел сразу после нее. Сигрид Унсет поделилась с аудиторией: оказалось, что мистер Стоу не знает ни слова по-норвежски и что он совершил 9 апреля пару прогулок до «Гранд-кафе», а все остальное время, и это могли подтвердить и она сама, и посол Гарриман, просидел в американском посольстве. Так она в пух и прах раскритиковала версию Стоу о том, что Норвегия не оказала врагу должного сопротивления.