В 1865 году распространились слухи о закрытии педагогических курсов, слушательниц которых правительство считало вредными для общества. Желая сохранить курсы, организаторы вовсе изъяли из программы физиологию и анатомию.

И Соня и Анюта узнали первых женщин, начавших посещать лекции в университете: М. Богданову, сестер Корсини, с одной из них — Натальей Иеронимовной — Анюта сдружилась. Они слышали о «счастливице» Варваре Алексеевне Кашеваровой, единственной, получившей позволение слушать лекции в Медико-хирургической академии на равных правах с мужчинами — лишь потому, что она должна была стать акушеркой в Башкирии, где мусульманский закон запрещал женщинам обращаться за медицинской помощью к врачу-мужчине. На экзамене, который Кашеварова сдала с отличием, она объявила, что убедилась в невозможности изучать одну какую-нибудь отрасль медицины, не зная всей науки, и просила позволить ей учиться в академии. Разрешение ей было дано. Ходили на лекции и другие желающие, но после студенческих волнений это право отняли, и многие девушки уехали учиться в Цюрих.

Некоторым приходилось для этого вступать в фиктивный брак: по закону замужняя женщина получала от мужа отдельный вид на жительство и больше не зависела от родителей. Сразу же после венца фиктивные супруги расставались. И хотя они не имели права потом, полюбив кого-либо другого, выйти замуж или жениться, эта жертва их не останавливала. Личное счастье казалось чем-то второстепенным, главным в жизни было «дело»: юноша, дав свое имя девушке, помогал ей завершить образование, а затем служить родине, участвовать в освободительной борьбе с самодержавием. Так поступила землячка Крюковских — девятнадцатилетняя Елизавета Лукинична Кушелева.

Ей дал свое имя полковник Томановский. Елизавета Лукинична уехала в Швейцарию, связалась с революционерами-эмигрантами и приняла живое участие в основании русской секции Интернационала. Она проявила такие недюжинные организаторские способности, что на нее пал выбор, когда надо было передать К. Марксу программное письмо членов секции. Встреча состоялась, и вскоре Елизавета Томановская, принявшая псевдоним Дмитриева, стала другом семьи Маркса и одним из верных его последователей.

Так добывала себе свободу и Мария Александровна Обручева, дочь генерала, сестра одного из преданнейших сподвижников Чернышевского — Владимира Обручева. Она обвенчалась с близким Чернышевскому врачом Петром Ивановичем Боковым. Полюбив затем своего учителя, великого русского физиолога Сеченова, долго переносила тяжесть положения «гражданской жены».

Мария Александровна Бокова училась медицине в Цюрихе вместе с другой замечательной женщиной, Надеждой Прокофьевной Сусловой — дочерью крестьянина-самоучки, управляющего имением графа Шереметева. С ней Бокова встретилась в Медико-хирургической академии, а после удаления женщин оттуда они вместе уехали за границу.

Анюте очень нравилась ее сверстница Надежда Прокофьевна. Небольшая, крепкого сложения, со смуглым, бледным, монгольского типа лицом, коротко подстриженными волосами, она казалась на первый взгляд почти дурнушкой, деревенским парнишкой, но все ее существо дышало такой энергией, серые живые глаза смотрели так прямо и смело из-под черных сросшихся на переносице бровей, что нельзя было не поддаться неотразимому очарованию девушки, не счесть ее красавицей. Во всяком случае, пройти мимо нее было невозможно: каждый, кто узнавал Суслову, полагал, что она способна на великие дела. Надежда Прокофьевна знала Чернышевского до его ареста, восторженно разделяла его свободолюбивые идеи, участвовала в деятельности радикальных кружков и после ареста вождя революционных демократов была «удостоена» в свои двадцать два года надзора полиции «за открытое сочувствие нигилизму и за сношение с неблагонадежными лицами». Успешные занятия Сусловой в Швейцарском университете побудили многих женщин последовать ее примеру.

Анюте удалось познакомиться и с Сусловой и с Боковой. Разговор с ними окончательно убедил ее в том, что иного выхода, кроме фиктивного брака, нет. Неважно, кто заключит такой союз — она или ее подруга Анна Михайловна (Жанна) Евреинова, тоже мечтавшая о высшем образовании. Родители разрешат дочери отправиться за границу с замужней подругой! Даже маленькая Соня, эта тень сестры своей, тоже сможет поехать с ними.

Жанна Евреинова, дочь инженер-генерал-лейтенанта. коменданта Петергофского дворца, пользовалась еще меньшей свободой, чем сестры Крюковские. Она с трудом доставала книги по естествознанию и праву, новые журналы, в которых революционные публицисты, несмотря на тиски цензуры, говорили с читателем о самых насущных вопросах общественной жизни. Ей были невыносимы выезды, балы, наряды. Она хотела учиться, но отец пообещал отпустить ее за границу через три года, очевидно надеясь, что за это время «блажь» пройдет. Жанне удалось получить его разрешение на занятия немецким языком, принятым при дворе, и уговорить учителя заменить немецкий древними языками.

Нередко приходилось ей после бала при тусклом огоньке свечи твердить греческие и латинские тексты, дрожа от страха перед родителями. И все же никакие запреты не могли заставить девушку отказаться от своих мечтаний.

Подруги усвоили передовые для них идеи и уверовали, что «только научно-экономическим путем возможно достичь переворота к лучшему» и «неопровержимая аксиома политической экономии — это что единственный регулятор в определении богатства — труд, который находится в рабской зависимости от капитала», что «честные научные люди поняли — первая забота их должна заключаться в освобождении труда, так как иначе регулируется он неверно», как объясняла Жанна Евреинова кузине Ю. Лермонтовой свое влечение к экономическим вопросам.

Девушки даже изучили стенографию, чтобы сократить затраты времени при занятиях. Читать приходилось много.

Большое впечатление произвела на них наделавшая шуму статья Петра Никитича Ткачева, человека известного среди передовой интеллигенции. Под видом рецензии на романы Шпильгагена, Жорж Санд, Джордж Элиот и Андре Лео, в которых эти писатели затрагивали вопросы современной жизни, показывали человека не только таким, какой он есть, но и каким он должен быть в представлении мыслящего человечества, Ткачев говорил о «людях будущего и героях мещанства».

С глубоким уважением отзывался он о женщине и ее месте в борьбе за новую жизнь.

Жанна Евреинова откликнулась на статью восторженным письмом Ткачеву. Она тайком познакомилась с ним и сообщила своей двоюродной сестре Юлии Лермонтовой, что «личность эта далеко не обыкновенная, но хорошая и глубоко сочувствующая женскому делу», что он «крайний радикал» и что они сходятся во многом, касающемся дела. У Ткачева, к которому она заходила всякий раз, как бывала у сестер Крюковских, Жанна встречалась с людьми, готовыми оказать рвущимся к образованию девушкам услугу — заключить фиктивный брак. Но «жених» должен был отвечать тем требованиям, которые предъявляли родители — обладать положением, быть непременно дворянином, а кружок Ткачева состоял главным образом из необеспеченной молодежи.

Анюта и Жанна остановили свой выбор на одном профессоре университета. Они были едва знакомы с этим ученым, но знали его как человека честного, преданного «общему делу».

Однажды подруги в сопровождении Сони отправились к нему на квартиру. Профессор не скрыл своего удивления, увидев перед собой трех девушек. Тогда Анюта очень серьезно и деловито спросила, не желает ли профессор доставить им свободу, женившись фиктивно на одной из них, так как они намерены поехать в Швейцарию или Германию учиться?

Столь же серьезно, по-деловому профессор ответил, что не имеет ни малейшего желания.

Девушки, нисколько не обидевшись, удалились. Пятнадцать лет спустя Софья Васильевна, находясь в расцвете своей славы, встретилась с профессором в Петербурге, и они оба со смехом вспоминали этот случай.

А в ту пору, когда одна из подруг Анюты, дочь военного министра Лиза Милютина, позволила себе выйти замуж по любви, до чего же презирали и жалели ее сестры Крюковские, как негодовала Соня на такую черную измену идеалам! И новобрачная стыдилась своего столь «неблаговидного» поступка, не осмеливаясь как-либо показать, что она счастлива. Таково было время, таковы были убеждения…