— Звонит мадам, она хочет с вами говорить… Сказала, что это очень важно.

Я крикнул в люк Эвелине: «Я пойду, звонит твоя мать», и кинулся в дом, охваченный мрачными предчувствиями. Деррьен заболел, или поссорился сильнее обычного с Лангонем, или еще одна забастовка на фабрике, такое уже случалось. Запыхавшись, я схватил трубку:

— Что случилось?

— Это ужасно, — запинаясь, бормочет Берта. — Необходимо, чтобы ты немедленно приехал.

— Но Эвелина…

— Эвелина… Я не могу видеть ее… Может быть, это она…

Рыдания. Берта сморкается и продолжает умирающим голосом:

— Я только что получила новое письмо. Алло, ты меня слушаешь? Оно пришло пять минут назад. На конверте штемпель Гренобля.

— Да, да… И что там написано?

— О, оно совсем не длинное! Два слова: «Он упадет». Буквы вырезаны из журналов, как и в первый раз. Кажется, ясно? Деррьен упадет. Они уверены, они решительно утверждают. Это неизбежно. А все, кого я Пригласила, здесь. Погода прекрасная. Спуск назначен на завтра. На что я должна решиться? Если бы ты был здесь, вместо того чтобы строить куры этой шлюшке.

— Эй, полегче.

— Именно так. Ее отец умер, но она вполне способна его заменить.

— Подумай, Берта, как она может быть опасной для Деррьена, будучи в Пор-Гримо? Это уж какое-то колдовство.

— А откуда я знаю? Я буквально схожу с ума. Но это точно, я чувствую, он упадет.

— Берта, не надо паники. Ты кому-нибудь говорила?

— Нет, конечно.

— Тогда дождись меня. Через два часа я буду в Изола с Эвелиной. Ты прекрасно понимаешь, что я не могу ее привезти просто так, без всяких объяснений. Кроме того, по моему мнению, надо собрать всех, кроме журналистов, разумеется.

— И Альбера?

— Да. Деррьена надо ввести в курс дела. Если это кого-то касается, то прежде всего его. Но поверь мне, ничего не произойдет. Это тебе прислали, чтобы позлить. Во всяком случае, я уверяю тебя, что Эвелина тут ни при чем. Посмотри на штемпель, когда письмо послано из Гренобля?

— Позавчера.

— Мы никуда отсюда не отлучались.

— Тогда кто?

— Может быть, кто-то с фабрики. Может быть, кто- нибудь из друзей Мареза. Даже может быть, кто-то из приглашенных тобой, чтобы спровоцировать инцидент, сенсацию дня. Ты представляешь себе заголовок: «Грозное предупреждение лыжам «комбаз-велос». Или хотят обвинить нас в попытке сделать себе рекламу. Все возможно.

— Но, Жорж, ты себе прекрасно представляешь, какая в этой игре ставка. Разве я вправе разыгрывать в «орла» и «решку» такое огромное состояние?

— Послушай, если ты остановишься, то сразу потеряешь все. Значит, надо продолжать, но приняв предосторожности. Ты вынуждена продолжать даже если сомневаешься в этом. Мы скоро все это обсудим. Запрись, ни с кем не разговаривай, я выезжаю.

Поль будет доволен, я воспроизвел этот разговор как можно точнее, чтобы дать почувствовать степень потрясения Берты. Она была сильно напугана, должен признаться, что и сам немного испугался. Такого рода угрозы, хотя они вроде и не являются угрозами… своими намеками пугают еще больше, парализуют разум и лишают его способности решать. Что ни делай, все равно проиграешь. Я все рассказал Эвелине, которая сначала отказалась ехать со мной.

— Нам было так хорошо вдвоем, Жорж. Если я туда поеду, я не смогу быть достаточно деликатной с мамой.

— Ты знаешь, все это меня так же мало трогает, как и тебя. Но надо соблюдать вежливость.

Последние слова заставили Эвелину взорваться.

— Мать уничтожила отца. Она держит тебя на коротком поводке и заставила поверить, что я составляю анонимные письма. И я же должна соблюдать вежливость. Нет, но…

— Я прошу тебя замолчать.

Я сказал это так сухо, что она сразу же замолчала. Но ее губы дрожали от гнева, а глаза метали в меня молнии. Эвелина повернулась ко мне спиной и начала кидать вперемешку на кушетку одежду, предметы туалета, обувь.

— Что ты делаешь?

— Ты же сказал, что мы поедем в Изола, разве нет?

Потом молчание, молчание женщины, если тебе это понятно, Поль. Каждый жест полон враждебности, так и брызжет кислотой. В машине при малейшем прикосновении к плечу, к локтю Эвелина резко отстраняется, лицо повернуто ко мне жестким профилем маски. И мамочка и дочка знают, что я не могу долго выдерживать такую игру. И начинается нелепый разговор, за каждым вопросом следует долгая пауза, удваивающая гнет, а когда звучит ответ, он тонет в шуме. Вопрос повторяется… пожатие плеч, я торможу, заметив в зеркале заднего вида, что меня хотят обогнать.

— Извини, что ты сказала?

— Неважно.

— Но мне показалось, что ты говорила про Деррьена.

— Да, повторяю: хоть бы он поскорее разбил себе морду, тогда, может быть, мы будем жить, как все нормальные люди.

Я еду медленно, не тороплюсь влезть в склоку в Изола.

— Тебе не холодно?

Суровый взгляд, но на этот раз голос чуть подобрел:

— Нормально.

Через десяток километров я пробую погладить руку Эвелины. Горы приближаются. Снег словно свежевыстиранное белье. Здесь начинается мир и прощение.

— Это, несомненно, шутка, — говорю я. — Кто-то, конечно, понимает, что выступление у Деррьена пройдет успешно, и этот кто-то заранее мстит, сея тревогу, недоброжелательство. В секретных службах это называют дезинформация.

Эвелина смеется. Она представляет себе силуэты, движущиеся в ночи, словно в театре теней. Я пользуюсь ее минутным настроением, чтобы взять за руку.

— Эвелина, встань на мое место. Ты же не хочешь, что бы я вел себя как хам. Твоя мать рассчитывает на меня. Как только эта история закончится, я порву с ней, не пройдет и двадцати четырех часов.

Сняв перчатку, Эвелина протягивает мне руку, словно торговец, заключающий сделку.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Уф! Гроза прошла. Мы приезжаем в Изола как раз к обеду. По лицам присутствующих я понимаю, что Берта не смогла удержать язык за зубами, они уже все знают. Лангонь и Дебель, облокотившись на стойку бара, созерцают свои пустые стаканы.

— Где Берта? — спрашиваю я.

— В своем номере, с Деррьеном. Они с самого утра обсуждают события.

В зале ресторана стоит веселый гомон.

— Репортеры, — поясняет Дебель. — Они ни о чем не догадываются.

— Но сколько их?

— Добрый десяток. Вся местная и региональная пресса, ждут еще кое-кого.

— По моему мнению, — встревает Лангонь, — мадам Комбаз следует показать письмо репортерам. Вы бы увидели, как накалились бы страсти. «Велос» побеждает вопреки таинственным саботажникам…», «Велос» — суперстар…» и далее в том же духе. Назавтра вся страна кинулась бы заказывать лыжи.

— Значит, по-вашему, — спросил я, — Деррьен пройдет хорошо?

Лангонь с удивленным видом призывает Эвелину в свидетели:

— Слышите, мадемуазель? Как будто можно сомневаться.

Дебель сказал Эвелине:

— Мы поищем вашу мать, подождите нас здесь, — и незаметно кивнул мне головой, приглашая следовать за собой.

Как только мы оказались, в лифте, Дебель схватил меня за рукав:

— Мсье Бланкар, есть новость, которую я еще не обнародовал. В двух словах, у меня был телефонный разговор с Парижем, который я записал на магнитофон; я сейчас записываю все и уверяю вас, иногда это полезно. Звонил мой знакомый Летелье. Он возглавляет фирму по производству подъемников и интересуется всем, что ездит по тросам. Короче, он хотел узнать, действительно ли фирма «Комбаз» переживает тяжелые времена. Вы понимаете, куда он клонил? По его словам, некая могучая финансовая группа готова купить фирму. Я, конечно, упрощаю, но это во многом объясняет наши анонимные письма.

— А что это за группа?

— Летелье говорит, что не знает, но мне показалось, он в курсе дела.

— Подождите, дорогой Дебель. Если мы скажем Берте про этот зондаж, она может отложить испытания, решив, что имеет дело с конкурентами, готовыми на все. А еще Галуа, Деррьен… Есть о чем подумать.

— А вы, Бланкар, что присоветуете?