Команда распалась, но не из-за меня. Это случилось из-за Брейди.
* * *
Тихо потрескивает костер, язычки пламени согревают своим теплом мои ноги. Несколько часов назад зашло солнце. Весь день никто из нас практически ничего не говорил. Хорошо, что ничего говорить было и не нужно.
Джеймс легонько стукает по моей ноге тоненькой палочкой, и я, оглянувшись, беру ее.
- Маршмеллоу? - спрашивает он, держа в руке один кусочек. Я смотрю на то, как янтарное пламя освещает его лицо: его волевой подбородок, его светлые волосы. И улыбаюсь.
- Ты красивый, - говорю я.
- Когда я голый, я тоже красивый, - говорит он. - Ты об этом не сказала.
- Забыла.
- Забыла? - Джеймс притворяется, что обижен, откусывает от своего маршмеллоу и бросает остаток в огонь. Он сразу вскакивает со своего стула, подходит к моему и опрокидывает меня на землю вместе с ним.
- Джеймс... – я начинаю говорить, смеясь. Но его губы уже на моих губах. На вкус они липкие и сладкие. Он кладет меня на спину, его колено раздвигает мои ноги, он начинает целовать меня в шею.
- Джеймс... - бормочу я, но теперь в моем голосе слышно желание.
Я люблю это, такие моменты. Ведь когда мы катаемся по земле, жарко горит костер, а Джеймс срывает с меня одежду, я могу забыть обо всем остальном. Я могу сосредоточиться на том, как мне хорошо теперь. Я могу притвориться, что нет никого, кроме нас.
А когда мы закончили, и Джеймс, тяжело дыша, лежит рядом со мной — довольный собой, как и полагается — я смотрю на звезды в небе. Я долго так лежу, пока Джеймс снимает футболку через голову, чтобы вытряхнуть мусор. Когда он возвращается, он ложится рядом со мной, кладет мою голову себе на колени, и мы вместе смотрим в небо.
- Брейди стал звездой там, наверху, - говорит он, - там, далеко, где ему не больно.
Голос Джеймса срывается, и он замолкает. Он всхлипывает, слезы бегут по его щекам. В такие моменты, как сейчас, он всегда ослабляет бдительность — теперь, когда его чувства так сильны, что он не может скрывать их.
- Он любил тебя, - говорю я, свертываясь в клубочек рядом с ним. - Не важно, что он сделал, ты был лучшим в его жизни.
Джеймс смотрит на меня, смахивая слезы.
- Ты была.
Он смотрит на меня так, что я вспоминаю — он всего лишь человек. Что он так же хрупок, как и я.
- Я просто была его сестрой. Ты был больше, чем братом. Ты был его второй половинкой.
- А потом я облажался, - говорит Джеймс. - Потому что Брейди мертв. А я все еще жив.
Тогда я подскакиваю, поворачиваю лицо Джеймса ко мне.
- Ты здесь ради меня. Я бы не выжила без тебя тогда, не выжила бы и теперь. Мы все делим пополам, Джеймс. Не забывай это.
Он тяжело вздыхает и мотает головой, как будто хочет очистить ее. Я знаю, если я говорю, что он нужен мне, что я не могу жить без него, выводит его из депрессии. Так всегда было.
А когда он становится похож на самого себя, я целую его, беру за руку и веду в палатку, чтобы поспать.
* * *
- Нам и правда стоит выбираться на природу почаще, - говорит Джеймс, когда мы едем по шоссе. Я улыбаюсь и смотрю в его сторону.
- Было здорово.
- И я думаю, твоя память теперь полностью восстановлена, - он ухмыляется.
- Да, Джеймс. Она в абсолютном порядке и наполнена воспоминаниями о твоем голом торсе.
- Только о моем торсе? - он поднимает одну бровь.
- О Господи, замолчи.
- Не скромничай. Я потрясающий экземпляр.
Джеймс все еще улыбается во весь рот, когда мой телефон начинает вибрировать в кармане джинсов. Я вынимаю его, смотрю на номер.
- Это Миллер, - говорю я и нажимаю на кнопку. - Привет.
- Слоан? - голос Миллера звучит, как будто он плакал, и мне становится нехорошо. Я хватаю Джеймса за руку.
- Что с тобой? Что случилось? - я говорю в трубку. В груди бешено бьется сердце.
- Они идут за мной, - стонет он. - Программа идет за мной.
Нет.
- Миллер, где ты?
Я бросаю взгляд на Джеймса, который смотрит то на меня, то на дорогу. Пока мы едем к городу, он снижает скорость до восьмидесяти миль в час.
- Я дома, - он отчаянно стонет. - Но уже слишком поздно. Я должен был увидеть ее снова.
- Включи громкую связь, - говорит Джеймс. Костяшки пальцев, которыми он сжимает руль, побелели. Я нажимаю на кнопку, и рыдания Миллера сразу заполняют машину. Я едва не разваливаюсь на части, но крепко держу телефон, сдерживаю слезы.
В обычной жизни я нечасто вижу, как люди плачут — больше не вижу. Джеймс иногда плачет, но это так редко. А в остальных случаях, только когда кто-то сходит с ума, они позволяют другим видеть это. Я никогда в жизни не видела, как плачет мой брат, и я была с ним, когда он умер.
- Миллер, - кричит Джеймс. - Не делай глупостей. Мы уже едем.
- Я просто не могу... - бормочет Миллер. - Я не могу больше так жить. Я шел за Лейси до Велнес центра и пытался поцеловать ее, чтобы напомнить ей. Но она дала мне пощечину и доложила обо мне до того, как я ушел. Моя мама сегодня проболталась, что из Программы придут за мной. Но я не буду их ждать. Я не позволю им забрать меня.
- Миллер! - Джеймс кричит так громко, что я вздрагиваю. - Что ты принял?
По лицу Джеймса катятся слезы, и он нажимает на педаль газа, увеличивая скорость до ста миль в час.
- Быстросмерть, - бормочет Миллер. - Жаль, что Лейси не сказала мне, а то бы мы ушли вместе. Она бы не позволила опустошить себя. Мы были бы вместе.
- Вы не можете быть вместе, если ты умрешь, - говорит Джеймс. Он стучит кулаком по рулю, и я плачу. Я хочу, чтобы Джеймс все исправил. Остановил это.
- Миллер, - говорит он, - не делай этого, друг. Пожалуйста.
Миллер всхлипывает.
- Слишком поздно, - говорит он, его голос звучит далеко отсюда. - Я принял ее десять минут назад. Но я не мог уйти, не попрощавшись.
Он замолкает.
- Я люблю вас, ребята.
Затем телефон отключается.
Я рыдаю, чувства слишком сильны, мне их не сдержать. Джеймс давит на тормоза, останавливает машину у обочины. Он хватает телефон с сиденья, куда тот упал, тут же набирает 911.
Он закрывает лицо, все его тело сотрясается от рыданий.
- Мой друг, - кричит он в трубку, - он принял Быстросмерть...
Я думаю, что тогда я теряю сознание, потому что больше ничего не слышу.
Часть 1. Глава 7
Когда мы добираемся до дома Миллера, машины скорой помощи уже нет. Никто не суетится, не беспокоится, сирен тоже нет, так что мы понимаем, что уже поздно. Мы долго сидим в машине и смотрим на его белый дом с черными ставнями. Джеймс не держит меня за руку, и я не протягиваю к нему руку. Мы просто сидим тихо.
Позади дома заходит солнце, и в гостиной включается свет. Через венецианское окно мы видим мать Миллера, она свернулась в клубок на диване. Вместе с ней еще одна женщина, она говорит с ней и ходит вокруг. Мы с Джеймсом и раньше были в домах, где побывала смерть, и находиться там нехорошо, особенно теперь, когда мы так скомпрометированы.
- Через три месяца Миллеру бы исполнилось восемнадцать, - говорит Джеймс. Он хрипит, но не беспокоится об этом и не прокашливается. - Ему не нужно было бы больше бояться Программы. Он бы этого не сделал.
Этот вопрос мы часто задаем себе: покончили бы мы с собой без Программы, или же именно она толкает нас к этому?
- Думаю, теперь это ничего не значит, - говорю я. У меня по спине пробегают мурашки, и я продолжаю смотреть на дом Миллера. Моего Миллера — моего друга. В первый раз, когда я его встретила, он забавлялся с горелкой Бунзена и поджег мое домашнее задание. Вместо того, чтобы закричать и выронить горелку, он схватил мою диетическую колу и потушил пламя. Потом он посмотрел на меня и спросил, может ли он купить мне еще одну бутылку. Он выезжал с нами на природу, прогуливал с нами школу, он любил нас. Он был таким хорошим парнем и таким хорошим другом, и я просто не могу... не могу...