— Уолдо, — сказала я и сделала небольшой шаг в его сторону. Рука Марка напряглась, он схватил меня, удержал, и я забыла о своем старом друге, который стоял со шляпой в руке у моей двери. Я забыла обо всем на свете, я бессовестно растаяла, ум мой затуманился, я забыла о всех своих страхах, я слабовольно подалась в его объятия. Я не заметила, как ушел Уолдо, как закрылась за ним дверь, я не помнила, что происходило. В моей душе не было страха перед опасностью, перед обманом, я не помнила о предостережениях. Моя мать говорила: не отдавай себя, а я отдавала себя с восторгом, растрачивала себя с такой самоотверженностью, что его губы, его сердце и мускулы должны были прочувствовать, насколько он овладел мною.

Он отпустил меня так неожиданно, что мне показалось, будто я ударилась о стену. Он отпустил меня так, будто пытался завоевать меня, одержал победу и пожелал на этом все кончить.

— Марк! — вскричала я. — Марк!

Но он ушел.

Это было три часа назад, три часа и восемнадцать минут. Я все еще сижу на краю кровати, полуодетая. Ночной воздух влажен, мое тело также покрыто влагой, как будто это роса. Я чувствую себя глупой, я оцепенела, у меня такие холодные руки, что я едва могу держать в руке карандаш. Но мне нужно писать, я должна продолжать свои записи, чтобы избавиться от смятения и начать мыслить четко. Я старалась запомнить каждую сцену, каждое событие и каждое слово, которое он сказал мне.

Уолдо предупреждал меня, и Шелби тоже. Он сыщик. Но если он считал меня виновной, почему же около дома нет больше охраны? Или он влюбился в меня и, считая виновной, дал мне возможность убежать? Все объяснения и все утешения ускользали из моего сознания перед предостережениями Уолдо. Я старалась убедить себя, что все эти предостережения — продукт ревности Уолдо, что Уолдо хитроумно старался наделить Марка целым комплексом недостатков и грехов, которые на самом деле были его собственными слабостями.

Зазвенел дверной звонок. Может быть, это он пришел арестовать меня? Он застанет меня, как распутницу, в розовой комбинации, с распущенными волосами. Куколка, дамочка, женщина, которой мужчина попользовался и бросил.

Звонок по-прежнему звонил. Было очень поздно. Улицы затихли. Должно быть, именно такой же была та ночь, когда Дайяне открыла дверь своему убийце.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА I

В архиве полицейского управления можно найти полный отчет по делу Лоры Хант. Судя по официальным сведениям, это дело похоже на сотни других успешно проведенных расследований: отчет лейтенанта Макферсона, отчет сержанта Муни, отчет лейтенанта Макферсона. Дело окончено 28 августа.

Но самые интересные события не попали в архив управления. Например, в моем отчете о том, что произошло в гостиной Лоры, говорилось следующее:

В 8.15 я обнаружил Лайдекера в обществе Лоры Хант в ее квартире. Он быстро говорил что-то, стремясь доказать, что я замышляю заполучить у нее признание в вине. Оставался до 9.40 (примерно), затем ушел. Послал Беренса и Маззио, дежуривших у входных дверей, проследить за ним. Сам направился к Клодиусу Коэну…

Эта история заслуживает того, чтобы пересказать ее не в виде полицейского отчета, а в более привычном, повествовательном стиле. Хочу признаться, прежде чем писать дальше, что незавершенный рассказ Уолдо и записи Лоры попали ко мне прежде, чем я начал писать. В написанной мною части, где сочетаются его записи и Лорины, я попытался рассказать обо всем случившемся без прикрас, почти не вводя в повествование собственное мнение или свои предубеждения. Но все же я живой человек. Я увидел, что написал обо мне Уолдо, и прочитал лестные комментарии Лоры. Все это, конечно, оказало на меня определенное влияние.

Не могу не ужасаться, что могло бы произойти, если бы заместитель комиссара полиции не выкинул эту злую штуку и не назначил меня на расследование этого дела, хотя я и намеревался провести тот воскресный вечер на Эббеттс-Филд. Возможно, убийство никогда бы не было раскрыто. Говорю это без всяких реверансов в свою сторону, просто случайно я раскрыл тайну. Я влюбился в женщину, и так случилось, что она тоже меня полюбила. Это обстоятельство и стало тем ключом, который открыл главную дверь.

Я с самого начала знал, что Уолдо что-то скрывает. Не могу со всей откровенностью сказать, что я подозревал его в любви или в убийстве. В то воскресное утро, когда я смотрел в зеркало и говорил о его невинном выражении лица, я знал, что имею дело с эксцентриком. Но это не отталкивало меня, он всегда составлял мне хорошую компанию. Он откровенно признался мне, что любит Лору, но я подумал, что он просто свыкся с ролью ее верного друга.

Я должен был разузнать, что он скрывает, хотя и подозревал, какой характер игры позволит любителю почувствовать свое превосходство над профессиональным сыщиком. Уолдо воображал себя большим авторитетом по части убийств.

Я же играл в собственную игру. Я льстил ему, тяготел к его обществу, смеялся его шуткам, изучал его, когда задавал вопросы о привычках Лоры. Что заставляет человека коллекционировать старинное стекло и фарфор? Почему он ходил с тростью и носил бороду? Что заставило его вскрикнуть, когда кто-то попытался выпить кофе из его любимой чашки? Ключи к отгадке характера — единственные ключи, которые добавляют нечто к раскрытию самого жестокого убийства.

До того вечера в заднем дворике ресторана Монтаньино, когда он рассказывал мне о песне, его любовь к Лоре представала, как мне казалось, как отеческая и неромантическая привязанность. Именно тогда я увидел в его полуночных прогулках нечто выходящее за пределы показного чувства мужчины, который считает себя наследником литературной традиции. Я подумал, что вряд ли он провел весь вечер в пятницу за чтением Гиббона в теплой ванне.

Потом вернулась Лора. Когда я узнал, что на самом деле была убита Дайяне Редферн, я совсем сбился со следа. Слишком многое накладывалось одно на другое: Шелби, его тройная ложь, золотой портсигар. На той стадии расследования я не мог, глядя на себя в зеркало, не задаваться вопросом, не похож ли я на молокососа, который слишком доверяется женщинам.

Шелби искренне верил, что его неотразимая красота довела Лору до убийства. Чтобы очистить свою совесть, Шелби защищал ее. Если я когда-либо и видел галантность навыворот, то это был как раз тот самый случай.

Шелби не был труслив. Он рисковал головой в ту ночь, когда поехал в ее загородный дом с намерением забрать ружье. Но это ему не удалось, потому что желтого цвета такси преследовало его, а даже Шелби прекрасно понимал, что полицейское управление не тратит деньги только для того, чтобы один из его сотрудников мог совершить веселую загородную прогулку. Когда Шелби увидел это ружье в первый раз после убийства, оно уже лежало на моем рабочем столе.

Ружье стало ключом к Шелби. Оно было помечено инициалами его матери. «К» — Карпентер, «Ш» — Шелби, «Д» — Делайла. Я представил его ребенком в коротких штанишках, в курточке с большим кружевным воротником, декламирующим стихи для матери по имени Делайла.

Он сказал мне, что из ружья стреляли месяц назад. Он подстрелил из него зайца.

— Послушайте, Карпентер, — сказал я, — можете успокоиться. Если сейчас вы говорите правду, мы можем пройти мимо полдюжины ваших обманов, которые делают вас одним только придатком к фактам. Завтра будет слишком поздно.

Он посмотрел на меня, как будто я вслух сказал то, что думал о Делайле. Он никогда не станет ни свидетелем обвинения, ни отпрыском рода Шелби из Кентукки. Это была тайная уловка, на которую не мог согласиться ни один джентльмен.

Мне понадобилось три часа, чтобы объяснить ему разницу между джентльменом и обыкновенным негодяем. Потом он размяк и спросил, нельзя ли послать за адвокатом.

Я оповестил Пребла о признании Шелби, потому что и с ним я вел игру. В международных отношениях это называется политикой умиротворения. С точки зрения Пребла, ружье и признание Шелби замыкали круг улик против Лоры. Она представала такой же виновной, как Рут Снайдер, мы уже тогда могли подозревать ее в убийстве. Быстрый арест, думал Пребл, повлечет за собой эффектное признание вины. И лавры полицейскому управлению во главе с энергичным заместителем комиссара полиции Преблом обеспечены…