— Ну что ж, я рад! — улыбнулся в ответ фон Гота.

— Теперь, конечно, вы постараетесь использовать мое удивление и захотите получить побольше информации, — заметил Гольднер. — Не возражаю. Только я все то же самое постараюсь сделать с вами. Так выпьем за взаимное использование!

* * *

Шеф–редактор Ойген Клостерс рассказал позже:

— Вардайнер, прежде всего, человек честный и порядочный. Но в условиях современной журналистики это значит, что он слишком порядочный, неисправимый идеалист, не приспособленный к борьбе.

Он ведь до сих пор уверен, что в нынешнее время может позволить себе такую роскошь, как «доброе имя журналиста». В результате он помещает неудобочитаемые политические обзоры, вся суть которых заключена в фразе: «Это с одной стороны, но если взглянуть с другой стороны…»

Гораздо больше мне нравится его жена. Миниатюрная, изящная, слегка похожая на пугливую лань. Большие умные глаза, нежный мелодичный все еще молодой голос, игривые движения. Чудная женщина!

За обедом, кстати великолепным, я предложил Вардайнеру — если сумеем — совместно организовать и согласовать по времени кое–какие акции. Вардайнер согласился. И не только. В свою очередь предложил мне — даже слишком уж быстро — идею первой акции. Хотел пуститься в разоблачение «гиен монополизма». Знаете, от подобной формулировки мне дух перехватило. К тому же оказалось, что метит он в Шрейфогеля. Я его предложение весьма деликатно — из–за фрау Сузанны, — но решительно отклонил. Посоветовал ему взвесить как следует, сможет ли он подкрепить атаку на таких людей конкретными фактами. И вообще я не уверен, что эти вещи кого–то интересуют, читатели хотят совсем другого. Им нужно знать, когда, где и с кем переспала знаменитая певица, им нужны сплетни о личной жизни телезвезды или о том, как олимпийский чемпион переплавил свои медали в солидный банковский счет. Ну и еще криминальные аборты, истязания животных, какое–нибудь убийство, по возможности на сексуальной почве, — вот то, на что читателей тянет. Но только не на статьи о финансовых махинациях, где кто–то загреб кучу денег. Это для них слишком скучно.

«Вы же не собираетесь сражаться с ветряными мельницами? — спросил я его. — Копаться в грязном белье гораздо выгоднее, тут вам успех гарантирован. Нельзя витать в облаках!»

* * *

— Так, пока мы от них избавились, — сказал Вольрих Хельге, когда криминалисты удалились. — Думаю, я как следует утер им нос.

— Иди ко мне, — всхлипнула Хельга.

— Да подожди! — фыркнул Вольрих. — Вначале нужно кое–что выяснить. Ты ночью собиралась передать мне кое–какие документы. И говорила, это дело решенное!

— Но это было до того… — прошептала Хельга и потянула на себя одеяло.

— До того? — повторил он. — До чего?

— Прежде чем все случилось с Хайнцем, моим мужем.

— Девочка моя. — Вальдемар Вольрих все еще пытался говорить ласково. — Я тебе уже не раз советовал не путать разные вещи. Например, занятия любовью с несчастным случаем с твоим мужем и заодно с обещанными документами. Думаю, я этого не заслуживаю.

— А что если до меня только теперь дошло, что связь между бумагами, которые ты хочешь получить, и смертью моего мужа действительно существует?

— Я бы на твоем месте и думать не отваживался о такой возможности, — с нажимом посоветовал Вольрих.

— Но ты не на моем месте, — тихо ответила она. — А я теперь то, что называется вдова…

— Не надо так со мной, детка! Ты еще траур надень! Ведь ты до смерти рада, что от него избавилась и можешь жить в свое удовольствие.

— Вот тут ты, вероятно, прав, — произнесла Хельга. — Но это ничего не меняет: я теперь вдова, причем бедная вдова. После Хайнца мне почти ничего не осталось. За нашу мебель много не выручишь, его машина годится только на свалку. Так что не удивляйся, что я задумалась о своем будущем.

— Об этом позаботится Тириш. Ты можешь рассчитывать как минимум на солидное пособие.

— А сколько это будет? И как оформлено?

— Да не волнуйся ты, детка, об этом я позабочусь. Но дай же мне наконец бумаги…

— Ты называешь это бумагами, как будто собрался сдать их в макулатуру. Но я–то знаю, в них есть такое, что для некоторых страшнее бомбы под кроватью. Я поняла: эти документы — мой единственный капитал на будущее, дорогуша.

— Ты же не вздумаешь нас шантажировать?! — на этот раз возмущенно вскричал Вольрих.

— Я только, как говорится, хочу сберечь свою шкуру. Ведь у меня, как ты всегда говорил, такая нежная кожа. Не хочешь убедиться в этом снова?

* * *

Из отчета о телефонных переговорах Анатоля Шмельца, которые он вел в то субботнее утро из своего номера в «Гранд–отеле»:

«Поочередно его соединяли с деревенской гостиницей в Вольрафтхаузене, потом с мюнхенской квартирой в районе Фрауенкирхе и, наконец, с виллой на озере Аммер. Во всех трех случаях Шмельц говорил с женщинами, и содержание всех трех разговоров было абсолютно идентично. Что он, Анатоль Шмельц, чувствует себя неважно, видно, гриппует. Что жутко потеет и совершенно без сил. Голова кружится, поэтому он велел отвезти себя туда, где поспокойнее. К нему уже вызвали врача, но ничего, скоро станет полегче. Наилучшие пожелания и до скорой встречи.

Третий разговор был немного дольше. Говорил с женой и расспрашивал о сыне. Узнал, что Амадей давно не появлялся дома и, похоже, что в своей мюнхенской квартирке тоже. Явно болтается где–то в сомнительной компании.

На это Шмельц отреагировал так: «Ты просто не хочешь понять мое отношение к молодежи. Мы должны обеспечить им все, чего сами были лишены, дать им возможность пережить упоение жизнью, наслаждение молодостью, уважать это их возвышенное стремление разрушить прогнившую средневековую мораль нашего общества…»

Но патетические излияния Шмельца жена прервала столь категорически, что он утратил дар речи: «Анатоль, все твои словеса мне напоминают болтовню слюнявых блудливых старикашек, которые пытаются известными словами прикрыть собственное бессилие».

Ответил Шмельц не сразу: «Господи, с той поры, как ты поселилась в своей башне из слоновой кости, ты утратила всякое представление о том, что творится на свете. Все, что нужно нашему Амадею, — это свобода. И мы должны предоставить ее без каких–либо ограничений. Это должно быть нашей главной и — прошу тебя — совместной задачей. Мне это совершенно ясно, пора это понять и тебе!»

* * *

Комиссар Циммерман вместе с Фельдером вернулся в полицай–президиум, просмотрел почту, завизировал рапорты и просмотрел бюллетени. В почте он нашел записку, что уже трижды звонила жена. Повернувшись к Ханнелоре Дрейер, сказал:

— Думаю, сегодня пора вам заканчивать и идти наконец домой.

— Я хотела вам лично вручить рапорт; не уверена, не будет ли вопросов.

Циммерман пробежал рапорт. Потом прочитал еще раз. Наконец сказал:

— Исчерпывающе. Ну а кроме этого?

— Ночь тянулась очень долго. И нудно. Хельга Хорстман спала, и мне нечем было заняться, чтобы не уснуть тоже. Полистала журналы, просмотрела книги… А потом подняла с пола ее сумочку. В ней были бумаги, говоря точнее, документы в двух экземплярах.

— Наверняка вы заметили это совершенно случайно, — сдержанно «напомнил» Циммерман, — когда собирали выпавшие из сумочки бумаги, чтобы вернуть их на место.

— Так все и было, — согласилась Ханнелора Дрейер.

— И при этом, собирая бумаги, выпавшие из сумочки, совершенно случайно заметили, что в них написано. — Циммерман ободряюще улыбнулся. — И что же вам совершенно случайно показалось интересным?

— Множество дат и чисел!

— Не может быть! — в восторге воскликнул Фельдер. Циммерман же заметил:

— Во всяком случае, вы не производили обыска квартиры фрау Хорстман, на который не имели ордера. И не искали никаких доказательств, имеющих значение для следствия, поскольку для этого нужна санкция прокурора. Чисто случайно вы что–то нашли. Что это было?

* * *

Из донесения Ханнелоры Дрейер:

«Я увидела два экземпляра документов, каждый на шести листах. В них было полно исправлений, видимо, это были рабочие заметки. Оригинал отсутствовал, и, вероятно, первый экземпляр тоже, потому что оба оставшихся, которые я видела, были слабо пропечатаны. В заметках приведены данные о сделках с крупными земельными участками. Там были данные и о множестве мелких и средних объектов, но среди них особняком стояли данные о пяти исключительно крупных.