— Но он уже выбрал, и огонь приближается к этому месту, пока мы болтаем.

— Пусть приходит. Я буду здесь, и буду оборонять свой дом.

— Вы, очевидно, не видели еще зону огня, — заметил Еремайл. — Вы не продержитесь и десяти секунд, огонь поглотит вас.

— Вполне возможно.

— Я прошу вас…

— Вы просите? Значит, вы проситель? А если прошу я? Значит… Я прошу нас, капитан, пощадите мое имущество.

— Это невозможно. И я искренне прошу вас: уходите, сохраните свою жизнь и жизни своих людей!

— И что мне тогда делать? Доползти до побережья и прозябать в каком-нибудь убогом уголке Алайсора или Вайлемона? Подавать на стол в гостинице или подметать улицы, а может, ухаживать за маунтами в конюшне? Мое место здесь. Я лучше завтра погибну за десять секунд, чем буду тысячи лет прозябать в трусливой ссылке. — Каттикаун подошел к окну. — Темнеет, капитан. Пообедаете со мной?

— К сожалению, не могу оставаться. Поверьте, я искренне сожалею…

— Можно поговорить и о другом.

Еремайл протянул руку.

— У меня есть обязанности. Конечно, для меня было бы незабываемым удовольствием воспользоваться вашим гостеприимством, я бы очень хотел этого.

— Мне больно видеть, что вы уходите, не отобедав. Торопитесь к Властителю Стиамоту?

Еремайл не ответил.

— Прошу получить для меня аудиенцию у него, — сказал Каттикаун.

— Невозможно, да и ни к чему хорошему это не приведет. Я прошу вас, покиньте свое поместье нынче ночью. Давайте пообедаем вместе, а затем вы оставите свои владения.

— Здесь мой дом, и я останусь здесь. Я желаю вам, капитан, всего доброго, долгой и хорошей жизни. Спасибо за этот разговор.

Он на мгновение прикрыл глаза и наклонил голову в еле заметном поклоне.

Еремайл направился к дверям огромного зала. Каттикаун сказал вслед:

— А ваш офицер душит, будто сумеет выдворить меня силой. У вас больше здравого смысла, и я вам благодарен. Прощайте, капитан Еремайл.

Еремайл поискал подходящие слова и, не найдя ни одного, взмахнул рукой, прощаясь.

Люди Каттикауна проводили его обратно ко входу в ущелье, где дожидались водитель и посыльный, играя в кости на борту флотера. Они поспешно вскочили, завидев Еремайла, но он знаком остановил их. Он посмотрел на восток, на колоссальный горный кряж, вздымавшийся в дальнем конце ущелья. Летней ночью в здешних северных широтах небо оставалось светлым, и тяжелая, громада Зугнорского Пика тянулась через горизонт, подобно черной стене на бледно-сером фоне. Южная его часть сдваивалась горой Хаймеон, где устроил свою ставку Венценосец.

Еремайл постоял немного, изучая оба могучих пика и столб дымного огня, поднимавшийся с противоположной их стороны, и восходящие луны, зятем покачал головой, оглянулся на владение Айбила Каттикауна, исчезнувшее сейчас в сгустившихся тенях. Поднимаясь обратно в гору и пересекая цепи вооруженных людей своего отряда, Еремайл заново переживал встречу с Каттикауном. Он проведший много времени с самим Венценосцем и хорошо знающий круг его советников, тем не менее, никогда не встречал такого, как Каттикаун, который был либо самым благородным, либо самым заблуждающимся человеком в мире, а возможно, и тем, и другим.

— Едем, — бросил он внезапно водителю, — к Хайемону.

— К Хайемону, капитан?

— Да, к Венценосцу. Сможем добраться туда к полуночи?

— Не знаю.

— Постарайтесь.

Дорога к южному пику сильно напоминает подъем к Зугнору, только еще круче и не так хорошо вымощена. В темноте ее повороты и виражи были опасны на той скорости, с какой гнала машину водитель, женщина из Стойена, хотя полыхающая сфера огненной зоны немного освещала ущелье и уменьшала риск.

Еремайл не произнес ни слова за всю длинную поездку, говорить было не о чем и нечего. Разве могли водитель или парень-посыльный понять сущность Айбила Каттикауна? Еремайл сам, впервые услышав, что один из местных фермеров отказывается покидать свои земли, неверно истолковал его намерения, представив себе некоего спятившего старца, упрямого фанатика.

Конечно, подумал он, Каттикаун упрям, и его можно назвать фанатиком, но и только; он не безумец, какой бы сумасшедшей ни казалась его философия для таких, как Еремайл, живущих по иным законам. Он удивлялся, зачем едет к Венценосцу: не пересказывать же слова — толку не будет, они что есть, что нет… Постепенно Еремайл начал задремывать, но сознание оставалось ясным. Флотер скользил легко и быстро над головокружительной дорогой, поднимался из ущелья в зубчатую страну. К полуночи они еще не добрались до ставки, но Еремайл не сомневался, что Венценосец бодрствует — последние дни он часто не ложился вовсе.

Где-то перед вершиной Горы Хайемон Еремайл неожиданно заснул по-настоящему и был удивлен и смущен, когда посыльный мягко потряс его за плечо:

— Ставка Властителя Стиамота, капитан.

Полусонный, ничего не соображающий, Еремайл обнаружил, что все еще сидит прямо, ноги свело судорогой, спина одеревенела. Луны теперь поднялись высоко в небо и ночь была совершенно черной, освещаемая только пламенем полыхающего огня на востоке. Еремайл встряхнулся и вылез из флотера. Даже сейчас, в полночь, в лагере Венценосца царило оживление: спешили куда-то посыльные, в многочисленных палатках горели огни. Откуда-то появился адъютант, узнал Еремайла, отдал ему чрезвычайно официальный салют:

— Ваш визит для нас, капитан, полная неожиданность.

— Для меня тоже. Властитель Стиамот в лагере?

— Венценосец совещается со штабом. Он вас ждет, капитан?

— Нет, — ответил Еремайл, — но мне нужно поговорить с ним.

Адъютант спокойно выслушал его слова. Венценосец в полночь совещается со штабом, а командир небольшого отряда просит о встрече — ну и что? Война есть война, и протоколы меняются каждый день.

Еремайл последовал за адъютантом через лагерь к восьмиугольной палатке со знаком звездного взрыва, которую окружало кольцо охранников, таких же жестких и хладнокровных, как те, что сторожили вход в ущелье Каттикауна.

В последние восемнадцать месяцев на жизнь Венценосца несговорчивые метаморфы совершили четыре покушения. Ни один Венценосец за всю историю Маджипуры не погиб насильственной смертью, но ни один и не вел такой войны.

Адъютант подошел к начальнику караула, а Еремайл вдруг обнаружил себя в центре группы вооруженных людей, слепивших его глаза сводящими с ума яркими факелами и больно вцепившихся в его руки.

— В чем дело? — спросил он. — Я капитан группы эвакуации Еремайл.

— Или Меняющий Форму? — ответили ему.

— И вы считаете, будто сумеете это распознать таким образом?

— Есть и такая возможность.

Еремайл засмеялся:

— Никто и никогда раньше не доказывал свою сущность. Ну, хорошо, проверяйте, только поскорее. Я должен переговорить с Властителем Стиамотом.

И они действительно устроили проверку. Кто-то сунул ему полоску зеленой бумаги и велел коснуться языком. Он подчинился, и бумага сделалась оранжевой. Потом еще кто-то потребовал отрезать клок его волос, поднес к огню.

Еремайл удивленно пялился на происходящее. Прошел месяц с тех пор, как он последний раз был в ставке, и ничем подобным тогда не занимались; очевидно, произошло еще одно покушение, решил он, или объявился еще какой-то ученый шарлатан с новыми техническими приемами. Насколько Еремайл помнил, по настоящему невозможно отличить человека от метаморфа, когда последний принимает человеческий облик, разве что вскрытием. Но на такое он бы не согласился.

— Все в порядке, — сказали ему наконец. — Можете пройти.

Однако одного не отпустили, и охранники вошли вместе с ним. Глаза полуослепшего Еремайла с трудом приспосабливались к полумраку палатки, но чуть погодя он различил с полдесятка фигур в противоположном углу и среди них — Властителя Стиамота.

Кажется, они молились, до него доносились обрывки древнего святого писания. Неужели Венценосец именно для этого встречался ночью со штабом? Еремайл прошел вперед и остановился в нескольких шагах от группы молящихся. Он знал лишь одного из собравшихся — Дамланга из Бибируна, его считали вторым или третьим лицом после самого Венценосца; остальные даже не выглядели солдатами — старцы в гражданском платье с мягкими городскими жестами, может быть, поэты, толкователи снов, но явно не воины. Хотя… война почти кончилась.