— Нет.

— Предубеждений, о которых ты говоришь, я никогда не замечал. И вообще, впервые слышу о них. Мне лучше уйти, потому что я тебя расстраиваю.

— Нет-нет, ты неправильно меня понял. Я хочу, чтобы ты остался здесь. Хочу помочь тебе. Совершенно не боюсь тебя, ни к чему в тебе не отношусь с предубеждением. Я только пытаюсь объяснить, что почувствуют люди в Нарабале, то есть я предполагаю, что они могут почувствовать, и… — Она сделала долгий глоток из фляжки. — Я не знаю, как нам справиться со всем этим. Извини. Лучше поболтаем о чем-нибудь другом.

— Конечно.

Но она заподозрила, что обидела его или, по меньшей мере, огорчила. Несмотря на холодную отчужденность иномирянина, он, казалось, был очень проницателен, и может быть, прав, может быть, наружу прорвалось ее собственное предубеждение, ее собственные предрассудки. Вполне понятно, подумала она, что, запутавшись в отношениях с людьми, я не способна больше заботиться о ком-либо, о человеке или о чужаке, и потому многочисленными мелочами демонстрирую Висмаану, что мое гостеприимство — просто прихоть, неестественная и почти вынужденная, таящая в себе недовольство его присутствием. Но так ли это? Тесме все меньше понимала себя, словно быстро взрослела. И тем не менее, правдой было то, что она не хотела, чтобы он чувствовал, себя незваным гостем. И решила в будущем показать, что заботится о нем искренне.

Этой ночью она спала лучше, чем предыдущей, хотя непривычно валяться в куче листьев пузырчатого кустарника на полу, в присутствии постороннего, и она часто просыпалась, всматривалась сквозь темноту в сторону чаурога, и каждый раз видела его, занятого развлекательными кубиками. Он ее не замечал. Тесме пыталась представить, каково это — спать раз в три месяца, а оставшееся время бодрствовать. Подумала: это самое чуждое в нем. И еще лежать часами, не в состоянии ни встать, ни уснуть, чтобы забыться от боли, и заниматься чем угодно, лишь бы отвлечься, лишь бы убить время — что может быть мучительней? Тем не менее, его настроение не менялось, спокойное, мирное, бесстрастное. Неужели таковы все чауроги? Неужели они никогда не пьянеют, не ссорятся, не бранятся на улицах, не ругаются с женами? Но ведь они не люди, напомнила она себе.

Утром Тесме мыла чаурога до тех пор, пока его чешуя не заблестела, затем поменяла постель. Накормив его, она провела день как обычно. Но, блуждая в джунглях, чувствовала себя виноватой за то, что пока она бродит по лесу, Висмаан лежит неподвижно в хижине и гадает, когда она вернется и расскажет что-нибудь или просто втянет в разговор и развеет скуку. Но в то же время понимала, что если будет непрерывно торчать у его постели, то они быстро исчерпают все темы и начнут действовать друг другу на нервы. Пока же у него есть с десяток развлекательных кубиков, которые помогут отвлечься. И, возможно, он предпочитает большую часть времени проводить в одиночестве. И уж во всяком случае одиночество нужно ей самой, теперь даже больше, раз она делит хижину с чужаком, и потому этим утром Тесме отправилась на длительную прогулку, собирая заодно для обеда ягоды и коренья. К полудню пошел дождь, и она присела под деревом врамма, чьи широкие листья хорошо укрывали от струй. Прикрыла глаза и постаралась ни о чем не думать: ни о страхах, ни о хлопотах, ни о воспоминаниях, ни о чауроге, ни о семье, ни о бывших любовниках, ни о своей невезучести, ни об одиночестве. Мир и покой воцарились наконец в ее душе.

Шли дни, она привыкала к чужаку. Он оказался неприхотливым и нетребовательным, развлекался кубиками и стоически переносил неподвижность. Редко спрашивал о чем-либо или сам заводил разговор, но всегда дружелюбно отвечал на расспросы, охотно рассказывал о родном мире — убогом и страшно перенаселенном — о своей жизни там, о своих мечтах обосноваться на Маджипуре и о волнении, когда впервые увидел эту прекрасную, усыновившую его планету. Тесме пыталась представить, как сильное чувство чаурога проявляется: может быть, волосы поднимаются дыбом вместо того, чтобы медленно шевелиться? Или его эмоции выражаются изменением запаха?

На четвертые сутки он впервые поднялся. С ее помощью выпрямился и, опираясь на плечо Тесме и свою здоровую ногу, осторожно попробовал коснуться больной ногой пола. Она внезапно почувствовала, как изменился его запах, став более резким — нечто вроде обонятельной дрожи, — и уверилась в том, что именно так чауроги выражают свои эмоции.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила. — Слабость?

— Нога не выдерживает моей тяжести. Но излечение идет хорошо. Еще несколько дней и, я думаю, смогу встать. Помоги мне немного пройтись, а то у меня тело ослабло от долгого ничегонеделания.

Он оперся на нее, и они вышли наружу, где чаурог начал медленно прохаживаться взад и вперед, осторожно прихрамывая. Недолгая прогулка, кажется, освежила его. Тесме с удивлением осознала, что ее опечалил этот первый признак выздоровления, ведь он означал, что скоро — через неделю или две — Висмаан достаточно окрепнет, чтобы уйти, а она не хотела этого. ОНА НЕ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ОН УХОДИЛ! Это внезапное понимание было настолько странным, что изумило ее до глубины души. Снова жить отшельницей, с наслаждением спать в своей постели и бродить по лесу, не заботясь ни о каких гостях, делать что вздумается, избавиться от раздражающего присутствия чаурога… — и тем не менее, тем не менее, она чувствовала подавленность и беспокойство при мысли, что скоро он покинет ее. Как странно, думала она, как нелепо и как похоже на меня!

Теперь они гуляли несколько раз в день. Он все еще не мог наступать на сломанную ногу, но с каждым разом двигался все легче. Наконец, объявил, что опухоль спала и кость явно срослась как следует. Начал заводить разговор о ферме, которую хотел основать, о видах на урожай, о расчистке джунглей.

Однажды днем в конце первой недели Тесме, возвращаясь из экспедиции по сбору калимборнов с луга, где она впервые наткнулась на чаурога, остановилась проверить ловушки. Большинство оказалось пустыми или с обычными мелкими зверушками, но в кустарнике за водоемом что-то неистово колотилось, и когда она подошла, то увидела, что поймала билантона — самое крупное животное, когда-либо попадавшее в ее западню. Билантоны водились по всему западному Зимроелю — изящные, быстрые, небольшие животные с острыми копытцами, хрупкими ножками и крошечными перевернутыми ручками хвостов. Но здесь, у Нарабала, они были просто гигантскими, вдвое больше утонченных северных сородичей. Здешние билантоны доставали до запястья человека и ценились за нежное и ароматное мясо. Первым побуждением Тесме было выпустить прелестное создание: слишком большим оно казалось, слишком красивым, чтобы его убивать. Она научилась резать мелких зверьков, придерживая их одной рукой.

Но тут было совсем другое. Большое животное, выглядевшее чуть ли не разумным, благородным, несомненно, ценившим свою жизнь со всеми надеждами и нуждами, поджидавшее, возможно, подругу.

Тесме сказала себе, что она дура. И дрелси, и минтансы, и сигимоны так же стремились существовать, как рвется сейчас жить этот билантон, а она убивала их, не колеблясь. Не стоит одухотворять животных, когда даже в свои цивилизованные дни она охотно и с удовольствием ела мясо, если их убивала другая рука. И уж тем более нет ей дела до осиротевшей подруги билантона.

Подойдя ближе, поняла, что билантон в панике сломал ногу, и на мгновение мелькнула мысль наложить шину, выходить, оставить у себя как любимца. Но это было бы еще более нелепо. Она просто не в состоянии усыновлять каждую увечную тварь из джунглей. Чтобы наложить шину, необходимо осмотреть ногу, а билантон вряд ли будет вести себя спокойно, и если даже удастся ей каким-то чудом справиться, он сбежит при первом же удобном случае. Глубоко вздохнув, подкралась сзади к бьющемуся животному, схватила за нежную морду и свернула длинную грациозную шею.

Разделка туши оказалась делом более тяжелым и кровавым, чем она ожидала. Ожесточенно кромсала и резала несколько часов до тех пор, пока Висмаан не окликнул ее из хижины, спрашивая, чем она занята.