(О!… второй раз в жизни я слышу это: у вас профнепригодность. Опять придрались к моей речи!)

Комиссия озадачено смотрела на меня.

– Хотя… мы ещё подумаем, – сказал строгий дядечка. – Собственные авторы нам действительно нужны… Мы подумаем. А пока пригласите следующего!

Я стояла в коридоре, стараясь не зареветь. Ко мне подошла какая-то женщина из приёмной комиссии.

– Просто вы слишком хорошо подготовились, – сказал она.

– Что значит «слишком хорошо»?

– Нам нужны ребята, из которых мы можем сделать то, что нам нужно. А у вас целый репертуар готов! Костюм. Музыка… Нам решительно нечего с вами делать. Мы вам по большому счёту не нужны. Идите и работайте.

– Кто же меня выпустит на манеж без диплома?

– Ну, не знаю…

В списке прошедших на третий тур моей фамилии не оказалось…

Я очень обиделась тогда на Бреева. Я даже не позвонила ему и не спросила: почему он не пришёл на второй тур? Какая теперь разница, почему он не пришёл…

Я вообще не собиралась больше с ним общаться. Никогда!

(И если бы кто-нибудь сказал мне, что впереди у нас с Борей Бреевым – много лет дружбы, и творческое общение, и я ещё буду писать стихи для его студентов-клоунов… – ну, я бы ни за что не поверила в это – тогда, в те дни, когда я жутко переживала свой провал в училище…)

А Мой Клоун был уже в Москве. И репетировал в маленьком клубе в Марьиной Роще свой новый спектакль.

Я пожаловалась ему на свою неудачу с училищем.

И он с таким недоумением посмотрел на меня! И сказал:

– Зачем тебе это вообще надо? Да, я мог бы тебе помочь с училищем, но не буду этого делать. Послушай меня, не надо тебе этого.

– Всё равно я буду клоуном, – упрямо сказала я.

– Не выдержишь ты этой жизни, – сказал он. – Я имею в виду закулисную жизнь. Я тебе говорил, куда тебе нужно: в Литературный. Ты – поэт, и ты сама это хорошо знаешь.

– Всё равно я буду клоуном!

Ах, почему я не родилась в цирковых опилках?!.

Но «все к лучшему в этом лучшем из миров». Так было и с моим непоступлением в цирковое училище.

Надо признаться, что в то время я плохо себе представляла внутренний механизм цирковой жизни. Мне казалось: цирк – это вольный остров, чудом сохранившийся в нашей действительности. Сохранившийся благодаря своему вневременному, бродяжьему происхождению. Я не видела (или не хотела видеть?), что остров этот давно уже обнесен клеткой.

Судьба, как ей и положено, была прозорливее меня. Она уберегла меня от жесточайшего разочарования. Благодаря своей несостоявшейся клоунской карьере, я на всю жизнь сохранила к цирку нежность.

МОЙ цирк – это вольный остров…

И все же я здорово надышалась в своё время опилками!

Цирк не выветривается из души. Так же, как море – если ты долго жил на его берегу.

Я давно уже не пишу клоунад и антре. Но клоун во мне живёт и здравствует! У моего внутреннего клоуна два лица – одно плачет, а другое смеётся. И так всю дорогу…

В сущности, вся наша жизнь – цирк, это так очевидно. Порой смешной, а ещё чаще – трагический. Минуточку, как там у меня в одном давнем стихотворении?…

В сущности, каждый из нас ежедневно выходит на свой манеж. А в манеже человек – как на ладони! А в манеже может не сработать страховка, что довольно-таки часто и происходит. А в манеже прожектора просвечивают тебя насквозь, как рентген, как маленькие сумасшедшие солнца…

Прислушайся, и над тобой гремят барабаны, сопровождающие своим тревожным громом номера наивысшей сложности…

Жизнь на грани смерти. И так – каждый день. В мишуре и фальшивых блёстках, с шутками да прибаутками – над бездной, по тонкой проволоке, с которой так легко сорваться…

Скажи, ну разве это не цирк?

А если это так, то вправе ли кто-нибудь уклониться от своей роли?…

Дождливое лето семьдесят первого года… Маленький клуб в Марьиной Роще.

Мой клоун репетирует здесь со своей маленькой труппой. Он придумал синтетический спектакль: это похоже на «Звёздный дождь», который он показывал в марте в Театре эстрады. Теперь я понимаю, что «Звёздный дождь» – это была проба, разведка: как зритель воспримет такое действо, где клоунады, пантомимы и новеллы сменяют друг друга. Как зритель отнесётся к тому. что клоун-мим ввёл в спектакль слово – но не комическое, а лирическое и философское?

«Звёздный дождь» – это было здорово! Но Енгибаров не хотел повторять то, что уже показал. К тому же, ему казалось, что в спектакле должна быть лирическая линия, какой-то сюжет, на который будет всё нанизано: клоунады, пантомимы и новеллы – не просто сменять друг друга, а раскрывать характер главного героя – Клоуна. Моего Клоуна. Первоначальное название будущего спектакля было «Зелёный фонарик».

– Почему зелёный? – спросила я.

– Зелёный цвет – это символ надежды, и мой фонарик будет гореть этим нежным светом надежды, и освещать все события спектакля. Я вынесу его в начале спектакля на сцену, и фонарик будет светить весь спектакль… А ты – напиши песню про зелёный фонарик.

Конечно, я её написала. В ту же ночь.

Но потом родилось другое название спектакля – более точное и ёмкое – «Причуды клоуна». Это было действительно то, что надо!

А надобность в песне отпала. Вернее – я долго пыталась отговорить его от песни. Зачем ему песня? Зачем чужие слова в спектакле? Ведь звучат его новеллы!

Но он говорил: «Хочу, чтобы в начале спектакля звучала песня!» И я приносила один вариант за другим, и он даже пробовал их петь! А потом говорил: «Ты можешь лучше».

А все варианты, между прочим, он оставлял у себя. Он говорил: «Мне всё нравится. Но я хочу, чтобы ты написала немного другое…»

Это была одна из причуд Клоуна – чтобы звучала песня! Но была и вторая причуда – он хотел, чтобы слова легли на музыку Стаса, которая ему нравилась, к которой он уже привык, и которую не хотел менять. Хотя Стас и говорил: «Лёня, давай я напишу другую музыку! Давай напишу на эти слова. Слова-то хорошие!» Но… убедить клоуна было не так-то легко. Точнее – невозможно.

В конце концов, после множества перепробованных вариантов, он согласился: да, песня не нужна.

В труппе театра всего несколько человек. Режиссёр Юрий Белов – по-моему, чисто номинальная фигура, потому что всё в своём спектакле придумывает сам Енгибаров. Но не принято так, чтобы актёр работал без режиссёра. Обязательно должен быть кто-то, присматривающий за актёром. Енгибаров и Белов давно дружат, когда-то Белов помогал Лёне придумывать выпускной номер в училище и образ, но Енгибаров давно перерос Белова по масштабу своего творчества, хотя при этом Белов часто возникает рядом с Енгибаровым, в качестве его режиссёра. Видимо, этот человек нужен Енгибарову – как прикрытие от всех этих комиссий, которым нужно будет в скором времени сдавать спектакль.

Белов не давит на Лёню, ничего ему не навязывает. Он сидит в зале и лишь изредка вставляет какую-то фразу, тихий, тщедушного вида человек, с прыщавым лицом, как у подростка. Но зато у Белова красавица жена: молодая, высокая, белокурая Татьяна. Она играет лирическую героиню, изредка возникая на сцене. Именно её сердце и предстоит (по ходу спектакля) завоевать Клоуну. Но партнёрша Клоуну явно не подходит: слишком высокая и крупная. Её присутствие в труппе объясняется тем, скорее всего, что она жена Белова. А Клоун не смог отказать. Когда давно дружишь, трудно отказать другу. Эх!… Но не только по фактуре она не подходила Клоуну. Она была какой-то одномерной. Плоской. Картонной.