Но вот что удивительно. Когда я начинала писала про молотки, эта школьная история казалась мне самой скучной и нелепой. Я даже колебалась: писать или нет, уж очень глупо и нудно это всё выглядело как в жизни, так и в воспоминаниях… Но какова же сила слова! Оно – слово – способно проявить смысл даже такой бессмыслицы! Вот написала, перечитала и – ахнула. Да ведь это же самая символическая история моего отрочества!

Ведь так и жизнь (судьба? провидение? Бог?) неутомимо пилят нас и оттачивают. Каждый день – заново. И, может быть, Господу Богу тоже порою кажется, что дело это почти безнадёжное, что результат ничтожен, что всё равно путь нам – на свалку и в переплавку…Но наступает новый день – и Невидимые Силы опять оттачивают наши мысли и наши души, как мы, девчонки-отроковицы, оттачивали те волшебные молотки…

Нет, ничего наверно не бывает напрасно. И если разгадать смысл всего происходящего с тобой в жизни, то откроется смысл и самой жизни?…

Кем всё-таки быть?

Кем всё-таки быть во взрослой жизни? Чтобы не очень маяться от скуки?

Кто-то страдает от того, что ничего не хочет. Я же мучилась из-за того, что хотела очень многое.

Трудно сказать, кем мне не хотелось быть. Я примеряла на себя профессию за профессией: лётчик, журналист, геолог… А то вдруг хотелось идти токарем на завод, стать такой рабочей девчонкой с промасленными руками. То вдруг хотелось уйти работать на ферму к тёте Зое, вернуться на свою прародину – в Васильевку, к своим корням, возиться с животными, смотреть в их круглые, печальные глаза, жить в деревне, просыпаться под пенье петухов… То вдруг приходило в голову стать хирургом-офтальмологом, чтобы вправить в глаза людям (желающим) такие особые хрусталики, которые позволяли бы им видеть и во тьме. (Да, была и такая идиотская мечта).

То я вдруг загоралась стать воздушной гимнасткой в цирке (или, в крайнем случае, конюхом, или униформистом). То меня обуревала жажда стать проводником дальнего следования, чтобы, в конце концов, увидеть город Барнаул! Так бы и ездила по маршруту «Днепропетровск-Барнаул»…

То я себя начинала мнить начинающим и подающим надежды философом… А одно время мне даже хотелось быть пожарником. Да не просто пожарником, а пожарником-парашютистом, которые тушат леса, прыгая с вертолётов в самый огонь, в самое пекло!… Вот это как раз по мне, думала я, глядя кинохронику.

В свои тринадцать лет я в душе была законченным экстремалом. Да, я мечтала прыгнуть с парашюта и очень огорчилась, узнав, что это возможно только с восемнадцати лет…

Можно сказать, что я была просто мечтательницей-фантазёркой, прожектёршей. Что буйство моих мечтаний было от пустоты и скуки моей реальной жизни. Пустоту я заполняла мечтами… Да, можно сказать и так. Но на самом деле, как я теперь понимаю, во мне во весь голос уже тогда, в тринадцать лет, говорили два призвания: актёрство и писательство. Только через эти две профессии можно пережить так много, как мне того хотелось, так много попробовать, вкусить, осуществить. Ведь я не просто мечтала, я внутренне проигрывала каждое своё очередное увлечение, свою очередную роль, я проходила какие-то внутренние этапы, освобождаясь от каких-то слабостей и страхов…

Всё это было мне явно на пользу. Потому что от природы я была трусихой. Нормальной трусихой, как и положено быть девочке. Но мне это в себе страшно не нравилось. Я вообще считала, что мне надо было бы родиться мальчиком, что природа ошиблась. С девочками у меня было мало общего.

Мне хотелось многое повидать, многое попробовать, многое почувствовать, многое понять. Многое преодолеть в себе.

Но главный свой страх – страх речи – мне так и не удавалось пока победить.

Два фильма

Два любимых фильма в отрочестве – «Алые паруса» и «Человек-амфибия». Но если «Алые паруса» – всё же сказка, хотя и очень желанная (кто из девчонок моего поколения не мечтал о своих алых парусах?), то «Человек-амфибия» для меня – живая реальность.

Я очень хорошо знала, как это – уплывать в океан одиночества…

Если ты НЕ ТАКОЙ, КАК ВСЕ – тебе НЕТ МЕСТА среди нормальных людей. И как бы ты ни старался походить на них – твоя инаковость всё равно делает тебя изгоем. Она изгоняет тебя в иное измерение жизни, где ты навсегда ОДИН.

О, как я любила этот фильм! Тогда не было видео, тогда любимый фильм можно было увидеть только в кинотеатре. Смотрела его дома, в Вольногорске. Потом, летом, в Васильевке. Каждый раз плакала, когда в последних кадрах Ихтиандр ступал в воды безбрежного, залитого пустынным солнцем океана – чтобы уплыть на какие-то неведомые острова НАВСЕГДА. Чтобы не увидеть любимую Гуттиеру больше НИКОГДА. О, эти ужасные два слова: «навсегда» и «никогда». Как я их ненавижу!

И эта холодная безбрежность была ему роднее и была к нему теплее, чем мир людей. Мне каждый раз в конце казалось, что я уплываю в этот океан вместе с Ихтиандром…

Владимир Коренев, который играл Ихтиандра, на мой взгляд, был гораздо красивее Василия Ланового, который играл принца в «Алых парусах». Принц-Лановой – просто красавчик, а у Коренева-Ихтиандра такие глубокие, синие, печальные глаза…

Я не признаю красоты без грусти, без печали. Самодовольная, благополучная красота меня не трогает.

Потом нашла книгу Беляева «Человек-амфибия» и прочла её несколько раз подряд. Забавно: в детстве, и в отрочестве тоже, когда по второму (третьему, четвёртому) разу читаешь любимую книгу с грустным концом, каждый раз думаешь: «А вдруг на этот раз всё кончится хорошо?» Ну, не то, чтобы думаешь (я же не дурочка, чтобы так думать), но страстно этого желаешь и надеешься: вдруг на этот раз всё будет хорошо? Может, читая в прошлый раз, я пропустила намёк на это?

Может, я услышу этот чудесный намёк в этот раз?…

Когда критикан ушёл погулять…

После уроков я люблю забрести в спортзал. Поболтаться на чём-нибудь, на брусьях, или на канате, или побренчать на фортепьяно, которое стоит на сцене. Мне нравится представлять себя знаменитой пианисткой, которая по памяти играет целые концерты! А в зале тихо-тихо, оттого, что все затаили дыхание…

И вот я касаюсь белых и чёрных прохладных клавиш – и из-под моих пальцев вырывается на волю музыка!… Не просто бренчание, а МУЗЫКА!

В тот раз, который запомнился мне на всю жизнь, я играла, не отрываясь, наверное, около часа. В зал заглядывали малыши, стояли, слушали, убегали. Заходила Наденька, учительница физкультуры, тоже смотрела на меня, слушала.

А я играла и играла… Играла, испытывая всё, что должен (по моим представлениям) испытывать настоящий музыкант: волнение, напряжение, грусть и восторг… Я играла, не задумываясь, я отпустила руки и чувства на свободу и переживала огромное наслаждение…

Наверное, так и играют музыканты-импровизаторы, думала я. Тут главное – отключить голову, главное – не думать, не смотреть на саму себя критично, не думать о том, что играть я на самом деле не могу, не умею. Я заметила давно, что голова не только помогает в жизни, но часто и мешает, вредит. В голове сидит страшный критикан, самоед, и он связывает меня по рукам и ногам.

Но сегодня этот критикан меня не связывал, он точно ушёл погулять, оставив на целый час меня в покое. Я чувствовала себя свободной и талантливой, и музыка, вылетающая из-под моих пальцев, была прекрасна и незабываема…

Маленькие праздники

Были праздники – приход нового журнала: «Смена», «Юность», «Работница». А в журнале – НОВЫЕ СТИХИ! Накидывалась – и проглатывала.

Потом перечитывала, смакуя и наслаждаясь…

Поэзия приходила…

Но поэзия приходила не только извне. Она клокотала и внутри. Стихи приходили по дороге в школу и по дороге домой, и любое время года было для этого подходящим: когда я шла мокрыми от дождя двориками, среди зелёных пахучих деревьев, среди цветущих акаций и каштанов, среди тёплого тополиного пуха, среди золотистого шороха листопада, среди белых заиндевелых дерев…