Запроектировали, значит, две эти самые нитки. Пока согласовывали проект да смету утрясали, а время-то шло себе не спеша. Наконец начали строить. Начали с бытовой линии. Одно лето копали ямы, другое — развозили трубы…

Одним словом, пока строили, нашу железную дорогу электрифицировали. Паровозы смазали погуще солидолом — и в тупик их, пусть стоят: не ровен час, еще пригодятся. А по всей линии новенькие электровозы пошли. Электровозы, как известно, воды в тендер не заливают.

Так вторая, деповская, ветка оказалась ненужной. Трубы, разбросанные по полям, ржавели без надобности.

Лузянин оглядел трубы, разузнал, от кого зависит решение, и прямехонько к тому железнодорожному начальнику: «Так и так, мол, не по-хозяйски, дорогой товарищ. У вас трубы ржавеют, разворовываются, а у вашего подшефного хозяйства один колодец на всю улицу… Начали строить водопровод, но из-за нехватки труб застопорилось дело».

Начальник, конечно, затылок чешет себе, всякие сомненья высказывает: «Понимаете, Николай Семенович, трубы те на балансе у нас… Надо подумать, согласовать». Лузянин поддакивает: «Да, конечно…» А уходя, и говорит: «Так договорились, значит! Мы вам пришлем бульдозер, чтоб засыпать ямы, а вы уж помогите нам чеканщиками. А то у нас специалистов нет».

И глядь, ясным майским днем тракторы по селу громыхают, трубы по порядкам развозят. Дальше — больше: рабочие-водопроводчики появились, и с пустыми руками, а с автокранами, с карбидными аппаратами. За месяц уложили трубы, зачеканили, опробовали: пожалте, уважаемые липяговцы, пейте артезианскую воду…

Да, скажете вы, но ведь это шефы! К тому же это солидная организация. Что для железнодорожников стоит какая-то там сотня тонн труб?

Согласен. Но тогда послушайте еще одну историю. Про пожарников. Если б меня раньше спросили, что можно заполучить с пожарников, я бы целый год голову ломал, так ничего б и не придумал. А Лузянин и к ним ключик нашел.

Вызывает как-то Лузянин к себе Авданю и говорит:

— Вот какое дело, Евдоким Кузьмич. Надо составить отчет о том, сколько в Липягах было пожаров за последнее время, и в каком состоянии наши противопожарные водоемы.

Авданя, известное дело, мужик расторопный, к тому же какой-никакой, а служака.

Сказал: «Есть составить отчет!» Пошел к себе в дежурку и накатал на листке ученической тетради «рапорт». Документ этот, к счастью, сохранился; я приведу его полностью.

«Докладаю, — писал Евдоким Кузьмич, — что за время моего начальствования над добровольной дружиной во вверенном мне селении Липяги пожаров не наблюдалось. Пруды и водоемы блюдутся в отличном состоянии. Начальник добровольной пожарной дружины…» — и далее подпись Авдани со множеством крючков и завитушек. Хоть на червонцы ставь.

Написал; приносит через некоторое время Лузянину. Тот прочитал, улыбнулся про себя, да и говорит:

— Евдоким Кузьмич, дорогой! Когда я буду представлять вас к ордену, я сочиню бумагу похлеще… А теперь мне статистика нужна. Нужны цифры и факты. Вот у вас тут написано: «Пожаров не наблюдалось…» Ну как же так «не наблюдалось»?! А прошлым летом, когда вы без колеса по селу дефилировали… это вы куда спешили, разве не на пожар? Так вот, сделайте все по форме.

Справили все необходимые бумаги; печатями их заверили, акты к ним приложили, Лузянин в тарантасик сел и покатил. Поехал в районную пожарную инспекцию; приехал, показывает начальнику бумаги.

— Посмотрите, какой вред селу наносят пожары. Что ни год, то пожар. Пруды высохли.

— Это нам известно, — соглашаются пожарники.

— Надо строить водоемы, — настаивает Лузянин. — У вас деньги на противопожарные мероприятия есть?

— Есть.

— Куда вы их расходуете?

Замялись пожарники: уж какой год кряду деньги эти они списывают куда попало, лишь бы их не сняли со счета. Лузянин знал обо всех их проделках. Он, как говорится, припер пожарников к стенке, и те сдались. Обещали построить в хозяйстве Лузянина два бетонированных водоема. И построили. Один в Хворостянке, другой — у нас, в Липягах. Прекрасные получились резервуары! Летом в них вода плещется: водопой для скота — лучше не надо. А на зиму их приспособили под силосохранилища. До Лузянина хранили силос так называемым «наземным» способом. В отчетах силос значился, а скот кормить было нечем. Как лето, так бульдозер кучу эту «наземную» — смыг-смыг — в овраг, чтоб не смердила она возле фермы.

А как нарезали кукурузу в бетонную яму, так потом всю зиму силосом кормили и коров, и овец, и свиней. Придет на ферму Лузянин, возьмет в руки щепотку спрессованной кукурузы, понюхает.

— Хороша! — и заулыбается, довольный: — Спасибо, дорогие пожарнички!..

Лузянин пришелся по душе липяговцам. Многие старички, те, что отхлопотали себе пенсию и сидели дома, с весны начали сами просить у Лузянина наряды. Как-то весело стало с новым председателем. Я это и по себе замечаю: не вижу Николая Семеновича день-другой, и словно чего-то не хватает мне.

Сделаю все по дому, к урокам завтрашним приготовлюсь и бегу в правление.

Правление Лузянин решил опять к нам, в Липяги, перевести, а в Хворостянке создать бригаду. Был у него план укрупнить колхозные владения. Прежде всего ему хотелось завладеть ремонтными мастерскими бывшей МТС. Теперь они принадлежали «Сельхозтехнике». Ремонт сельхозмашин в межколхозной мастерской обходился так дорого, что дешевле было купить новый трактор, чем чинить старый. «Сельхозтехника» несла от мастерских неимоверные убытки и готова была при первом удобном случае отказаться от них. Лузянин прознал об этом и начал хлопотать. Говорят, что вопрос с мастерскими — решенное дело: колхоз покупает их в рассрочку.

И еще была у Николая Семеновича одна тайная мысль, которой он со мной как-то поделился. Неподалеку от станции притулился крохотный колхозишко «Победа». Это хозяйство жило исключительно за счет станционного поселка. Земли в «Победе» немного — огороды да картофельные плантации. Однако свиней они откармливали хорошо. Сывороткой с молокозавода выпаивали поросят, а затем откармливали их отходами столовых. У них это дело ловко было поставлено: сбор отходов. Выходило, что «Победа» не колхоз, а своего рода подсобное хозяйство. Ну, и это хозяйство Лузянину приглянулось.

Вот почему он выбрал себе позицию в Липягах — ко всему близко.

Правление обосновалось теперь в доме, где когда-то помещался сельский Совет. Это рядом со школой, на площади.

Вот сделаю все и бегу туда. Зайду к Лузянину в кабинет, послушаю, о чем он с колхозниками беседует, покурю со всеми и пойду обратно. Если ж случится так, что Лузянина в конторе нет, то домой к нему загляну. Квартировал он у вдовы агронома, Надежды Григорьевны. Ей тоскливо было после смерти Алексея Ивановича, и она пустила к себе Лузянина. Тем более что семья у председателя небольшая — он и жена, Клавдия Егоровна, в прошлом учительница, женщина тихая, домовитая. Дети у них взрослые — инженеры, врачи, — живут отдельно.

Приду: Лузянин за столом сидит, газеты читает. Посидим, выпьем чаю, в шахматы партию-другую сыграем. А случается и так: приду — тихо в избе: Лузянин на печке русской лежит, спиной к горячим камням.

— А-а, лейтенант! Обождите, я сейчас встану.

— Лежите, — говорю, — Николай Семенович… Я так, повидать пришел.

И он лежит, не встает. Так и разговариваем: я с коника, а он с печки голос подает.

Уходя, я часто прошу его, чтобы он захватил меня с собой в поля.

— Николай Семенович, если поедете к «дубу» гречку посмотреть, захватите и меня.

— Обязательно! — обещает он. — Только имейте в виду, я встаю рано.

Назавтра встал я чуть свет (дело было в каникулы), побрился; только сел за стол кофе стакан выпить, слышу, будто лошадь у окна фыркнула. Выглянул на улицу, а у калитки Ландыш стоит.

Ландыш стоит у калитки, а Лузянин с брезентовым ведром в руке идет от колонки. Подошел к лошади, попоил ее, а остатки воды не выплеснул без цели, абы куда, а аккуратно вылил на втулки колес.