Завод

Когда рабочих завода Гужона вдруг оторвали от работы, они гадали: паек привезли или уже два месяца задерживаемую зарплату? И каково же было огорчение, когда поняли, что их гонят на митинг. Заводская столовая, раз в день поддерживающая в них жизнь, оказалась увешанной плакатами, уже примелькавшимися на московских улицах:

«Церковное золото — голодающим».

«Голодающим детям Поволжья церковный народ должен во имя Христа дать хлеб, а не камень».

«Пусть службы совершаются в деревянных чашах и холщовых ризах, как в старину!»

Лектор, поднявшись из-за покрытого кумачом стола, облепленного партийными активистами, сорванным до хрипоты голосом принялся выплескивать «в массы» затверженные на инструктаже в комиссии по антирелигиозной пропаганде фразы:

— Товарищи рабочие! Храмы, где произносятся слова о любви к ближнему, полны золота и серебра. Их несли туда купец-толстопуз, фабрикант, дворянин и помещик, наживавшиеся на эксплуатации трудящихся. Где сейчас эти ценности?.. Рабоче-крестьянским правительством они переданы, как сказано в декрете об отделении Церкви от государства, во временное пользование группам верующих. И вот, когда стоны голодающих разнеслись по всей России, решено было отдать им церковное золото…

— Нам самим жрать нечего, — перебил лектора звонкий голос. — Если зарплату сегодня не дадите — бастуем.

Угрюмое море рабочих вдруг ожило, заволновалось, отчаяние и гнев выплеснулись наружу:

— Паек почему сократили?!

— Ребята, да, может, они наши денежки с девками прокутили?!

— До Ленина дойдем, а свое получим!

— Товарищи рабочие! — Лектор вскинул ладошку, и люди немного приутихли, надеясь, что хоть сейчас он скажет путное слово. — Проявите сознательность и не перебивайте меня. Я же как раз и пытаюсь объяснить, кто виноват в отсутствии денег и продовольствия…

Всколыхнулись вновь, поняв, что толку от пришлого оратора не будет. Начался стихийный митинг, на котором постановили: бастовать, пока не будет денег.

Страна вымирала от голода, и рабочих интересовало одно — как прокормить свои семьи.

Храм

Члены комиссии в комиссарских тужурках устремились к алтарю, к Царским вратам, вход в которые всем мирянам, кроме императора, воспрещен. Коленопреклоненный священник умолял не разорять храм, копивший свое богатство веками, оставить в покое святыни, без коих невозможно богослужение.

— Чашку пожалели, — пылая коммунистическим гневом, укорял батюшку безбожник, — а еще христианами называетесь. Да ведь эта чашка спасет жизни десяткам голодающих!

Спасет ли? И почему вы, комиссары, вспоминаете о голодающих только когда приходите грабить храмы, не отдаете на нужды погибающей России реквизированные автомобили, огромные оклады, специальные пайки? Почему у вас прислуга, выезды за рубеж на лечение, шубы и бриллианты для комиссарш?..

Священник отказался помогать святотатцам — сами грабьте.

— Вы не подчиняетесь декрету! — злобятся каиновы дети.

— Я подчиняюсь Господу нашему Иисусу Христу.

В бездонные ящики сваливают и напрестольный крест, и дарохранительницу, священные сосуды. Драгоценная риза с Казанской иконы Божией Матери не влезает, молодой безбожник надавил ногой, смял ее — вошла — радостно сообщил:

— Почитай, телега хлеба есть. А сколько таких «Матерей» по России — до коммунизма хватит прокормиться.

Прихожане пели:

— Дщи Вавилоня окаянная! Блажен, иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси нам…

И понимали слова псалмопевца на новый лад:

«Комиссаровы дети, опустошители! Блажен тот, кто воздаст вам за то, что вы сотворили с нами и с нашим храмом…»

Все теснее становилось в оскверненных и разграбленных российских церквах — оголодавшие люди уповали только на Бога.

Гохран

Все золото и серебро Церкви свозили в Москву, и оно оседало в Государственном хранилище. Документы о награбленном церковном имуществе пестрят однотипными записями: «Оценка предварительна и неточна».

Самые голодающие губернии просили Москву разрешить оставить у себя хоть немного золотишка, чтобы без промедления закупить хлеб и спасти своих голодающих. Ответ центра был один: все в Москву, все в Гохран. Часто прихожане предлагали выскрести из своих амбаров последние запасы зерна и отдать их властям, лишь бы родному храму вернули священные реликвии. Но из Кремля, из комнаты № 54, где заседал марионеточный президиум ЦК ПОМГОЛа, шли ворохи одинаковых телеграмм в губернские исполкомы: «Замена церковных ценностей хлебом и другими продуктами недопустима».

Со всей обнищавшей за годы коммунистического владычества России стекались в Гохран драгоценные ризы особо чтимых икон и украшенные бриллиантами старинные архиерейские митры, серебряные паникадила и подсвечники, золотые кресты и чаши. Церковное достояние в течение нескольких лет продавали за рубеж, и вряд ли хоть одна живая душа толком знала, какой процент от вырученных денег пошел на помощь голодающим, а какой — на нужды Красной Армии, секретные расходы ГПУ и поддержку Коминтерна.

Город Шуя

28 февраля/13 марта 1922 года, в понедельник, в соборный храм города Шуи Иваново-Вознесенской губернии после богослужения прибыла уездная комиссия по изъятию ценностей и потребовала сдать для помощи голодающим все украшения из золота, серебра и драгоценных камней.

Толпа прихожан ответила укорами и злобными выкриками:

— И не стыдно?! Комиссары сами не идут, вас, дураков, на богохульное дело посылают, а вы как послушное стадо.

— Ключи не дадим, Божия Матерь не допустит грабителей.

— Да вы думаете, они и вправду для голодающих берут? Все комиссарам на галифе пойдет.

Бабы, указывая на мальчишек, издали метнувших в комиссию несколько камней, укоряли мужиков:

— Постыдились бы, дети церковь защищают, а вы стоите. Взяли бы по колу и огрели нехристей.

Страсти накалялись, и комиссия подобру-поздорову убралась, когда почувствовала, что ей сейчас намнут бока. В среду же члены уездной комиссии явились вновь, но уже с отрядом конной милиции.

С колокольни ударили в набат. Рабочие и крестьяне окрестных деревень побросали дела и поспешили на соборную площадь. Угрозами, камнями и поленьями толпа отогнала конную милицию от храма. Тогда городские власти вызвали роту 146-го пехотного полка. Солдаты рассыпчатым строем, с винтовками наизготовку двинулись на толпу, а толпа с поленьями и кольями полезла на штыки. Рота дрогнула, четырех красноармейцев избили и отняли у них винтовки. Но тут прибыли два автомобиля с пулеметами и дали очередь по взбунтовавшемуся православному народу. Четверых убили, десятерых тяжело ранили, и толпа рассеялась. К вечеру были арестованы прихожане, наиболее горячо заступавшиеся за свой храм, а комиссия по изъятию, перетряхнув всю церковь, набрала три с половиной пуда серебра.

Все бы обошлось — мало ли за последние годы своих соотечественников постреляли, — но происшествие в Шуе привлекло внимание Ленина и натолкнуло его на мысль, как отобрать лавры победителя православия у энергичного Троцкого…

Письмо Ленина

В феврале 1922 года, в связи с тем, что за Ленина долгое время декреты подписывал заместитель СНК А. Д. Цюрупа, по Москве поползли слухи, что Ленин «пьет горькую», «с ума спятил», помещен в психиатрическую лечебницу. Наконец 21 февраля/6 марта он появился на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов и в оптимистической речи упомянул о своей болезни, «которая несколько месяцев не дает мне возможности участвовать в политических делах и вовсе не позволяет мне исполнять советскую должность, на которую я поставлен». Но, несмотря на недуги, шесть дней спустя он потребовал, чтобы делегаты на партийный съезд привезли с собой «возможно более подробные данные и материалы об имеющихся в церквах и монастырях церковных ценностях и о ходе работ по изъятию их».