Конечно, привратник сразу понял, что я не здешний. А может, он знает о существовании прохода и не обращает внимания на каждого постороннего. Трудно поверить, что это можно от него скрыть.

Я пошел вдоль стены с другой стороны по направлению к моему дому. Прошел мимо продуктового магазина. Это еще не мой магазин. Я имел в виду тот, который был напротив моего дома. Не смог удержаться. Зашел и купил себе булочку. Получил сдачу. Мне нужно будет поинтересоваться ценами. Так хотелось попить молока! Но это было опасно. Я шел вперед и с удовольствием ел булку. Настоящий теплый хлеб. Некоторые дети уже вышли на улицу. Те, которые хотели пораньше прийти в школу. Были такие, которые не обращали на меня внимания, некоторые заглядывали мне в лицо, потому что впервые видели меня на этой улице. Я не обращал на них внимания. Подумают, что я новичок. Что еще может быть?

Я подошел к нашему дому. Это и вправду было недалеко. Когда я пробирался по чердакам, переходя из квартиры в квартиру через проломы, поднимаясь и спускаясь по лестницам, дорога была более длинной. Может, вдвое. Даже если я время от времени из-за осторожности не останавливался и не прислушивался.

Наконец, я приблизился к тому дому, где укрывался. Он выглядел пустым и унылым. Даже немного страшным. Странная мысль мелькнула: как бы я себя видел идущим по этой стороне улицы, если бы лежал сейчас в шкафу около вентиляционного окна? Я поднял глаза и посмотрел на ту стену. Нижнюю часть фасада закрывала стена, отделявшая гетто. Я видел лишь часть окна нижнего пола и еще четыре окна, одно над другим. Пустые, как и все другие окна. Отсюда невозможно было разглядеть вентиляцию. Может, потому что стена сейчас была в тени.

Я вошел в ворота дома врача. Как всегда, калитка была закрыта. Я постучал. Открыл привратник.

— Ты к кому?

Теперь я смог рассмотреть его лицо. Он и вправду был большой и толстый, каким казался издалека. Я не испугался. И знал, что нужно сказать.

— К врачу, будьте милостивы.

Он пытливо вгляделся в мое лицо, посмотрел на книжки и тетради, связанные ремнем, и дал мне пройти.

Когда я постучал в дверь квартиры врача, мое сердце усиленно билось. Что я ему скажу? Об этом я не подумал. Прочитал белую табличку: «Д-р Станислав Р. Полавский, терапевт». Услышал его голос:

— Хелинка, стучат!

Потом услышал шарканье шагов его жены, идущей к двери. Дверь распахнулась. Она была без цепочки.

— Что тебе нужно, мальчик? Ты опоздаешь в школу. Что-то случилось дома?

Я снял фуражку и вошел в прихожую. Она всплеснула руками:

— Господи, какие у тебя волосы! Тебе разрешают так входить в класс? С такой головой?

Я молчал.

— Что тебе нужно, мальчик?

Я не отвечал.

— Что-то стряслось с папой или мамой? Или с одним из братьев? Почему тебя послали сюда?

— Я должен поговорить с самим врачом, пани, — прошептал я.

Я не собирался шептать. Так вышло. Мне вдруг стало ясно, что когда я снимаю фуражку, мои всклокоченные волосы могут меня выдать. Она пропустила меня в приемную. К врачу. Я молчал. Она вышла и закрыла за собой дверь. Он тоже некоторое время смотрел на мои волосы. Но ничего не говорил. Может, он тоже начал что-то подозревать. Хенрик был отсюда так близко. Я стоял и смотрел на мое окно, оно было напротив.

— Доктор, — сказал я и показал, — там, под окном разрушенного дома, лежит раненый, который участвовал в еврейском восстании. У него в плече пуля, и ее надо извлечь.

Врач обернулся и посмотрел на мрачный и пустой фасад. Потом взглянул на меня и спросил:

— Откуда ты знаешь?

— Доктор, я там скрываюсь довольно давно. Я знаю, как туда добраться, не слишком рискуя. Сейчас я пришел оттуда. Вы должны пойти со мной, доктор. Его лихорадит, и он весь горит.

— Как я могу тебе поверить? Может, тебя послал какой-нибудь… — он не закончил фразу. Не хотел продолжать.

— И привратник пропустил тебя?

— Да, — ответил я, — я попросил его: «К доктору, будьте милостивы», — процитировал я.

— Кто научил тебя именно этим словам?

Я начал рассказывать ему. Все с самого начала.

— Садись, — вдруг сказал он. — Хочешь есть?

— Молока, — попросил я.

Он позвал жену. С минуту они шептались. Еще до того, как она принесла молоко, она внесла в комнату парикмахерские принадлежности. Она обвязала вокруг моей шеи простыню, и доктор быстро постриг меня. Тем временем я продолжал рассказывать мою историю. Кто-то пришел, но доктор не впустил его. Просил передать, что он сейчас идет к тяжелобольному. Быстро собрал инструменты. Его жена подмела пол и собрала волосы. И вправду, их была целая охапка.

— Есть у тебя там вода?

— Да, из крана.

— Невозможно поверить, — сказал он себе под нос, когда жена помогала ему надеть пальто. — Просто не верится.

Я не рассказал ему про немца и про пистолет. Побоялся.

Женщина хотела дать мне пакет с едой. Я не хотел брать. Боялся, что это может выдать меня. Тогда она попыталась засунуть продукты в портфель врача, но там не было места. Я взял у нее три яблока. Одно съел на месте, а два положил в карман.

Когда мы выходили, напротив по лестнице спускалась девочка. Я думаю, что очень смутился. Во всяком случае, сказал ей:

— Доброе утро.

Она на минуту остановилась, словно пытаясь припомнить, кто я такой, но, конечно, не вспомнила. Только внимательно посмотрела на меня и улыбнулась, продолжая бежать вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

— Ты с ней знаком? — спросил врач.

— Нет, — ответил я. — Но я всегда смотрю на нее через вентиляционное окно, когда она сидит у подоконника и делает уроки.

— Очень милая девочка, — сказал врач.

Я был в этом уверен. Но ничего не сказал. Теперь о моем укрытии знали четверо: Фреди, если он еще жив, Хенрик, врач и его жена. Папу и Баруха я не считал.

Я на минуту снял фуражку и провел рукой по волосам. Они были короткие и колючие.

— Вы были когда-то парикмахером?

— Да — в армии, — сказал он и засмеялся.

Какое счастье, что в одной из квартир я нашел маленькие ножницы и время от времени стриг себе ногти. Сначала только на одной руке. Не мог стричь на левой руке. Но потихоньку научился. Я не любил стричь ногти. Когда я жил с родителями дома, каждый раз из-за стрижки ногтей велась война. Папа всегда говорил:

— Алекс, ты соревнуешься с кошкой?

Мама приносила ножницы, и, если у нас гостила бабушка, она всегда собирала отрезанные ногти в бумагу и бросала их в огонь. Потому что если вы повсюду разбрасываете ногти, после смерти душе придется ходить и собирать их, и она будет кочевать бесконечно. Я думаю, бабушка в это верила, потому что всегда тщательно собирала их.

Операция

Привратник того дома, где был проход, знал врача. Он поклонился ему, сняв шапку. Потом проводил нас к подвалу, предварительно убедившись, что никто нас не видит. Его об этом никто не просил. Я даже подумал, что он тоже подпольщик. Он сдвинул тяжелый буфет и, когда мы вошли в темный проход, поставил его на место. Я осветил это место фонариком и быстро нашел камни, положенные один на другой. На этот раз я вытащил больше кирпичей. Потом доктор помог мне положить их на место.

Я повел его чердаками и проходами в стенах домов. Хорошо, что нам не пришлось подниматься на крыши. Ходить по ним нелегко. Нужно уметь держать равновесие, ведь приходится пользоваться досками, предназначенными для трубочистов. Я был специалистом в этой области. Но врач был человек старый. Он быстро начал задыхаться, и приходилось часто останавливаться, чтобы он передохнул. Я притворялся, что передышки нам необходимы, и делал вид, что прислушиваюсь, нет ли кого-нибудь в соседнем доме. Но вскоре убедился, что доктору совсем не стыдно признаться в том, что он устал.

Наверно, только дети стыдятся этого. А впрочем, нет. Я вспомнил дядю Роберта, который страдал одышкой и всеми силами стремился это скрыть.