Я поел и лег спать. Долго крутился на матрасе, пока, наконец, заснул. Ночью, или, вернее, пол утро мне приснилось, будто сержусь на птиц за то, что они будят меня так рано. Во сне я поднял камень и бросил в них, потом еще и еще. Один из камней пролетел верхнее окно и упал на польскую сторону. Он попал в того противного мальчишку, который бросал в нас камни еще до высылки из гетто. Мальчишка начал кричать, но он почему-то кричал испуганным женским голосом. И тут я проснулся. На улице было светло, и, правда, кто-то кричал. Это кричала женщина. Не на польской стороне. На нашей улице. Она кричала где-то рядом, но потом ее крики стали медленно удаляться.

Теперь я знал, как подниму лестницу наверх. Очень просто. Раньше, когда я не мог разгадать загадку или решить пример, папа говорил мне:

— Усни с этой мыслью, сын.

И только если я с этой мыслью засыпал и под утро все-таки не знал решения, он помогал мне.

У меня был следующий план. Я пойду на веревочную фабрику, хоть это и далеко и надо будет пройти три улицы. Я решил рискнуть, но зато сделать себе настоящее укрытие. Принесу оттуда веревки. Достану в одном из домов инструменты, распилю доски и сделаю из них перекладины лестницы. Коротких досок было полно. Буду пилить глубоко в подвале. Если я оттуда ничего не слышу, значит, никто не услышит сверху звуки пилы. Для большей безопасности буду пилить днем, когда польская сторона шумит.

Кроме толстой веревки, из которой сделаю лестницу, я принесу еще тонкую и длинную веревку. Один ее конец обвяжу вокруг камня и брошу его снизу через окно на разрушенный пол, там, наверху. Может, это не получится сразу, но в конце концов это выйдет. Не днем. Сделаю это ночью, чтобы с польской стороны не увидели, как через пустое окно вслед за камнем появляется веревка.

Камень потянет за собой веревку вниз, я увижу ее из более низкого окна, к которому смогу подняться. Тогда я привяжу веревочную лестницу и подниму ее на верхний пол. Закреплю конец и поднимусь по ней наверх.

«Интересно, есть ли на фабрике сторож? Надо попробовать», — так я говорил Снежку, давая ему крошки от сухарей, намазанные маслом. Я осторожно гладил его белую шкурку и объяснял ему деталь за деталью. Потом закрыл его в коробке, взял пистолет и вышел через пролом в соседний дом. Первым делом я осмотрел несколько квартир в поисках инструментов. Нашел ящик, похожий на чемодан, с нарисованным на верхней крышке красным крестом. Но в нем были только бинты и лекарства. В одной из квартир нашел маленький чулан, и там были инструменты. Я взял пилу и еще несколько вещей, может, в другой раз они мне пригодятся. Собрав все, я спрятал узел в темное место под лестницей и вышел на дорогу.

До первого углового дома я знал дорогу отлично, быстро и без оглядки прошел ее. Даже ни разу не прислушался. Остановился только тогда, когда приблизился к чердаку, где у меня забрали продукты. Еще до того, как услышал крики, понял, что что-то не так. Может, услышал шорох, которому не придал значения. Девочка кричала:

— Папа!

Она кричала не таким голосом, каким обычно зовут папу. Было понятно, что она попала в беду. Я остановился. Сначала хотел убежать. Но подумал, что, может, это маленькая Марта. Я пошел на голос. Послышался мужской смех. Приблизился к пролому в стене, который вел на чердак, и в полумраке увидел мужчину с огромным мешком на спине, держащего за руку девочку. Я напряг зрение. Лицо ее разглядеть было невозможно, но я узнал ее платье в горошек. Я не долго думал. Достал пистолет и щелкнул затвором. Мужчина обернулся на звук, и тогда я сказал самым грубым голосом, каким только мог:

— Не трогай ее!

И выстрелил. Испугался страшно. Это был настоящий выстрел. Пуля попала в стену, и я услышал, как посыпалась штукатурка. И был странный запах. Наверно, пороха, о котором говорил мне папа. Впервые с тех пор, как я увидел пистолет, я понял, что он по-настоящему стреляет. Как видно, до этой минуты я не до конца верил, что это возможно.

Реакция была мгновенной. Мужик отпустил девочку, бросил мешок и скрылся в мгновение ока. Если бы выстрел не перепугал меня, я бы, наверно, рассмеялся. Марта от испуга застыла на месте. Я был уверен, что она тоже хотела удрать, но не могла сделать ни шага.

Я пролез в пролом.

— Это я, — сказал я ей. — Мальчик, у которого вы забрали еду. Помнишь?

Я подошел к ней. Она отодвинулась назад, как будто я был какой-нибудь немец.

— Тогда ты ела сахар, а твой отец хотел меня поймать. Помнишь? Тебя зовут Марта.

Она остановилась:

— Кто это кричал?

Я старался говорить таким же грубым голосом, как раньше. Но ничего не вышло. Во всяком случае голос, звучал довольно низко:

— Это говорил я.

Мне показалось, что она смеется.

— А что это такое было — «трррах!»? — спросила она.

— Я взял камень и ударил о железо, — объяснил я ей.

— Это было как… настоящий выстрел, — сказала она дрожащим голосом. — Что-то даже отлетело здесь от стены, — показала она пальцем.

Я не ответил.

— Что будет, если он вернется? — волновалась она.

— Откуда ты вышла?

— Из нашего укрытия. Мне было запрещено выходить. Но папа с мамой пошли поискать что-нибудь съестное, и я вышла ненадолго. Хотела пойти во двор. У нас так тесно и темно! И неожиданно появился он.

— Пойдем, я отведу тебя в укрытие, пока не вернулись родители, — предложил я.

Она не отвечала. Потом прошептала:

— Я никому не могу сказать, где оно находится. Папа меня убьет.

— Ладно, — сказал я. — Давай пройдем на соседний чердак и спрячемся там в углу.

— А если папа и мама вернутся и не найдут меня на месте?

Я так соскучился по разговору с кем-нибудь, хотя бы даже с этой девочкой! Но не мог заставить ее остаться со мной. Все же я постарался хотя бы немного продлить нашу беседу:

— Сколько тебе лет?

— Девять.

— А я думал, восемь.

— Да, я маленькая. А сколько тебе?

— Двенадцать. В общем-то, одиннадцать с половиной. Где вы жили раньше?

— В гетто.

Она рассказала, где они жили в гетто и где находился их дом до войны. Потом рассказала обо всех куклах, которые остались дома. Сейчас у нее есть только одна кукла оттуда и еще одна, которую папа нашел здесь, в одной из квартир. Я рассказал о моем белом мышонке. Она поразилась:

— И ты дотрагиваешься до него рукой?

— Да.

— И он не кусается и не заражает тебя болезнями?

Это меня рассмешило. Я забыл, что многие боятся мышей, как, например, Барух.

— Знаешь, ведь люди выращивают мышей вот уже три тысячи лет.

— Откуда ты знаешь?

— Написано в энциклопедии.

— Я должна вернуться в укрытие, — вдруг сказала она.

Я утвердительно кивнул головой.

— Куда ты идешь?

— Далеко. Я должен взять кое-что на веревочной фабрике.

— Ты не боишься?

— Когда как.

Тогда она сняла с косички заколку и протянула мне. Потом ушла. С минуту я прислушивался, как она спускается по лестнице. Потом подошел к более освещенному месту и рассмотрел ее подарок. Я даже не сказал ей, как меня зовут.

Грабители

С чердака веревочной фабрики спускалась вниз железная лестница. Я проверил, достаточно ли она прочная, — так учил меня отец, — а потом спустился вниз. Шел на цыпочках. Все было заперто. Дверь на складе тоже. Я посмотрел во двор. И тут увидел сторожа. Он сидел на лавке в середине двора под осиной и курил. На нем было кожаное пальто и сапоги. Я его не узнал. Он не был на фабрике ни разу. Я мог бы пробраться на склад через одно из окон со двора. Если бы хотя бы одно окно не было закрыто. И если бы сторож не сидел во дворе. И если бы… если… Поэтому я с огорчением решил вернуться и по дороге прихватывать на крышах бельевые веревки, какие будут. Смогу сплести из низ толстую веревку. Думал так, но все-таки не двигался с места.

Наша фабрика немного напоминала мне дом. Здесь я, папа и Барух работали с самого начала зимы. Сторож поднял голову и посмотрел на окно, возле которого я стоял, как будто почувствовал, что кто-то на него смотрит. Я не сдвинулся с места. Стоял на некотором расстоянии от стекла. Он не видел меня. Посидел еще немного, потом поднялся и начал ходить по двору. И тут кто-то постучал в железные ворота. Не просто постучал. Два раза. Перерыв. Потом три раза. Перерыв. Потом подряд пять раз. Перерыв. Еще раз. Я сразу узнал этот стук. Сторож подошел к воротам и с треском раскрыл их.