Оказавшись на воле, мы наскоро перекусили в вокзальном буфете и, не мешкая, отправились по путям в тупик — искать пассажирский вагон, в котором я «разбивал» портфель.
Вот, кажется, и он. Как помню, портфель я забросил на третью багажную полку. Лезу наверх. Пылища — задохнуться можно. Вот он, слава Богу, на месте. И бумаги целы. Немой рад, улыбается.
Хочу идти назад, к милиции. Но он резко дергает меня за рукав и что-то настойчиво объясняет жестами. Наконец, понимаю. Вот хитрован, вот голова! Он хочет, чтобы мы шли пешком до Комсомольской площади, а оттуда до Курского доехали на метро (это одна остановка).
Так и сделали. Выходим из метро. Народу полно, нам это на руку. Подбегаю к зарешеченному окну, бросаю возле него портфель с бумагами, успевая при этом заметить удивленное лицо Колганова. Несколько секунд — и мы опять в вестибюле метро. Бежим, перепрыгивая через ступеньки, потом — по эскалатору, но уже не на кольцевую станцию, а на ту, откуда напрямую можно ехать до «Киевской». За «Смоленской» поезд выскакивает из-под земли и как бы плывет над Москвой-рекой. Видим многоэтажный дом в развалинах — в него угодила бомба. Но войны уже нет, с сегодняшнего дня наступил мир.
Приезжаем вместе с Немым к тете Соне. «У нас теперь, после того как Король и Шанхай ушли, шпаны собирается много», — говорит она. Вижу здесь и тех, кто сидел со мной в камере на вокзале. Их уже выпустили. Все меня благодарят, но советуют из Москвы уехать куда-нибудь на Украину, опасно, мол, здесь оставаться. А мне уезжать не хочется. Я все думаю о сестре, почему она не хотела меня признать.
Проходит два или три дня. На «хате» пока все спокойно. Костя не появляется, а у меня идти к инвалиду нет никакого желания. Немой, которому я чем-то понравился, уговаривает пойти на одно выгодное дельце, которое хотят обделать воры-«краснушники» (те, кто взламывает товарные вагоны и похищает оттуда вещи).
…Тут я должен буду объяснить Ивану Александровичу, что и «пацаном», и став взрослым, «вором в законе», всегда считал себя чистым карманником. Все остальное — и «рывок» на Рогожском рынке, и кража портфеля — для меня редкое исключение. Таких случаев за всю жизнь наберется пять или шесть, не более.
Иногда я слышу, что среди воров, говоря ученым языком, нет и не было узкой специализации. Дескать, сегодня они занимаются тем, завтра другим. Уверяю, что это не так. Своя «специальность», как и своя манера «работать», были у каждого профессионала, тем более у «вора в законе». Да оно и сейчас так… Хотя появляется все больше универсалов — эти, конечно, на все руки мастера.
Дело, на которое подбил меня Немой, для него было вполне привычным. Хотя вообще-то кражи из товарных вагонов в то время не приняли еще такого размаха, как сегодня, — поезда хорошо охранялись.
Об этом постыдном эпизоде своей биографии я и сейчас не могу вспоминать без содрогания и горечи.
Вагон, который облюбовали «краснушники», стоял на путях все того же Курского вокзала. Прокрались мы к нему ночью, часа в два. Опытные в этих делах воры быстро «фомичом» взломали дверь. Вместе со всеми залез в вагон и я. Было темно, и кто-то зажег свечу (опытный «краснушник» всегда имел ее при себе). Увидели, что здесь почти доверху все забито посылками. «Разбили» одну, другую, третью. Почти в каждой — золотые кольца, браслеты, часы. И еще — меха, дорогие отрезы. Набивая свои мешки, мы брали только самое ценное. Осторожно, чтоб не нарваться на охрану, вылезли из вагона и по шпалам пошли в сторону заставы Ильича. На Яузском мосту кто-то оглянулся:
— Гляди, братва!..
В том месте, откуда мы только что ушли, полыхало зарево. Поняли сразу — горит тот самый вагон, в котором оставили непотушенную свечу.
Вспоминаю — и мурашки по коже… А вообще, если вдуматься, то, что мы тогда похитили, и то, что спалили по неосторожности, — разве честным путем было добыто. Немцы грабили нас, потом мы, победители, мстили им. Но ведь и то, и другое — мародерство, даже если оно официально именовалось конфискацией, контрибуцией или еще как. Впрочем, и настоящих мародеров на фронте, говорят, хватало.
В те минуты мне, конечно, было не до размышлений. Главное — быстрее укрыться от «ментов», которые этого «факела» не простят. К тете Соне, понятно, идти нельзя. «Краснушники» решают всем сразу податься к «барыге», что живет где-то неподалеку.
«Барыгой» оказался не кто иной, как Боря Букаха — тот самый, что однажды загнал нам с Костей консервы, в которых вместо американской тушенки были тряпки с песком.
Стучим, выходит Букаха и, уяснив ситуацию, командует:
— Быстрее все в сарай.
Приносит самогон, закуску. Выпиваем, потом разбираем «трофеи». Сколько же здесь всякого добра…
Букаха берет у меня два отреза шерсти, десятка три колец и брошей. Деньги отдает сразу — несколько пачек «красненьких» — тридцаток, пачку сотенных. Ухожу от него с оттопыренными карманами.
Пожалуй, надо заглянуть к тете Соне. Знаю, что рискованно, но иду. Вручаю ей пачку денег, дарю, на выбор два перстенька. Она довольна, благодарит от души.
— Да, совсем забыла. Была твоя сестра Мария, очень хочет тебя увидеть. Сегодня вечером опять придет. День ты где-нибудь скоротай — небезопасно здесь…
Я ее уже не слышал. Сердце часто-часто забилось. Наконец-то увижу Машу.
О тех несчастьях, что обрушились на нашу семью, сестра, как оказалось, знала. И меня повсюду разыскивала. А в милиции открестилась от меня потому, что «сухарилась», жила под чужой фамилией, документы были краденые. Сестра, как и я, стала воровкой, и успела уже отбыть срок в лагере.
В тот же вечер Маша увезла меня на свою «хату» — в Малаховку. Там она жила у подруги, тоже воровки. Этой женщине было лет тридцать пять, звали ее Лена. С ней жил сын — Володя, о котором стоит немного рассказать.
Володе тогда только-только исполнилось четырнадцать. Как и я, был он карманником. И уже в ту пору проявились у этого паренька качества, которые впоследствии позволили ему стать одним из самых известных в Москве «воров в законе».
Совершенно неграмотный, ставивший вместо подписи крестик, он был, однако, умен и изворотлив, умел выходить сухим из воды. Пил очень мало, не ругался матом, любил, как и Валька Король, хорошо одеваться. И, что было в то время редкостью, тем более среди воров, — искренне верил в Бога. Кстати, учиться он не пошел потому, чтобы не служить в армии. Не случайно, став «вором в законе», Володя получил кличку «Хитрый Попик».
Воровал Хитрый много лет, и только на тридцать пятом году своей жизни впервые сел на скамью подсудимых — случай редкостный. Впоследствии судьба сводила нас с ним не один раз, «работали» иногда напару.
…Из Малаховки вернулся в Москву, и «менты», все-таки меня изловили. Опять отправили в Даниловский приемник, а оттуда попал я в детскую трудовую воспитательную колонию (ДТВК) под Звенигородом. Не пробыв там и месяца, убежал.
На этот раз немало был удивлен, встретив у тети Сони Куцего — живого и невредимого, разве что сильно исхудавшего. И все такого же шустрого, не способного и дня усидеть без «дела».
Вскоре пришел и новый его подельник — мужчина лет тридцати. Они стали обдумывать план квартирной кражи.
Потом, как обычно, выпили.
— Не дрейфь, Малыш, — похлопывал меня по плечу Куцый. — Ловкость рук — это сила. А если при тебе вдобавок и «фигура» надежная — ни один «мент» нам не страшен. Видел?.. — приподняв свой шерстяной свитер, он ловким движением выдернул из-за пояса новенький трофейный «парабеллум».
— Король подарил — умеет он слово держать… А от того, одноногого, мы смотали. Нудный он и к тому же трусливый.
Валентин и Шанхай пришли поздно вечером. О Косте они ничего не слышали.
— Вымахал парень, в силу вошел — вот и от рук отбился. Подружка, видать, появилась, не до тебя ему, — пошутил Шанхай. И добавил:
— Не «замели» его, это главное.
На допросах и между допросами. «Ломом подпоясанные»
— У нас с вами, Валентин Петрович, прямо как в «Тысяче и одной ночи». «И настало утро, и Шехерезада прекратила дозволенные речи». До утра, правда, еще далековато, но полночь близится. А рассказывали вы сегодня об очень интересных вещах. Особенно этот эпизод с портфелем… Умела же работать милиция — позавидуешь. Можно сказать, классический пример гибкости, изобретательности в сочетании с индивидуальным подходом, учетом психологии вора.