Кутепов протянул руку. Игорь невольно пожал ее и молча пошел к выходу.
XI
Некоторое время он шел по тротуару, не замечая дороги.
«Побольше картинок, похабщины, сенсации»,— повторил он слова Кутепова.— Слушаю- с, господин полковник! Я позову фотографа и сниму вас в голом виде в обществе ваших любовниц. Назидательное зрелище для молодых героев. О, пакостный клопомор! Чем он лучше Распутина? И я шел к нему со своим гневом, со своей болью. Какой же я дурак!»
Он вышел на Невский, спустился вниз по Морской, почувствовал, что чертовски голоден, и вошел в низенький ресторанчик Перца. Стоя у высокой стойки, он выпил подряд две большие запотелые рюмки водки, закусил горячим расстегаем с паюсной икрой. Его возбуждение сразу улеглось. К черту Кутепова и его «содружество»! Теперь все ясно. Он купил у газетчика «Сатирикон» и снова пошел вверх по Невскому, замешавшись в медленно двигающуюся толпу. Стишки в «Сатириконе» какого-то Жана Нуара заинтересовали его.
Где-то в прошлом затерянное счастье...
Вместо солнца, любви и цветов
Видит он лишь открытые пасти,
Ряд гнилых, почерневших зубов…
«Да, это похоже на меня,— подумал он,— я тоже, как этот дантист, забрался пальцами в зловонный рот и перестал видеть солнце, любовь, цветы... А они существуют. Вот оно — солнце. Вот они — цветы».
Он остановился у огромной сверкающей витрины, за которой цвели, точно и не прошло лето, пышные кусты цветов; из открытой двери магазина сладостно веяло запахом роз. Ему захотелось унести с собой все это богатство красок, это душистое лето. Но когда бледная молоденькая продавщица предложила ему на выбор огромные корзины цветов, он вспомнил, что у него нет никого, кому бы он мог послать эти цветы, и ему стало грустно и почему-то стыдно. Смущенно он выбрал из вазы темно-красную, почти черную розу. Продавщица обернула конец стебля в белую папиросную бумагу, и он понес цветок перед собой, неловко отставя локоть.
«Какая блажь пришла в голову,— думал он,— еще встречу знакомых, черт знает что подумают». И растерянно оглянулся. Он стоял перед раскрытой дверью какого-то магазина и на виду у всех пеленал злополучную розу в жесткие страницы «Сатирикона». На него смотрела со смущенной улыбкой девушка, которой он, очевидно, заступил дорогу.
— Простите, ради Бога.
Какую-то долю секунды его глаза задержались на лице девушки. Она прошла мимо, опустив голову. На ней была маленькая фетровая шляпка с голубым перышком. В памяти всплыла большая движущаяся ветка, полная сиреневых гроздей, мелькнули смеющиеся девичьи лица, звякнуло три удара вокзального колокола... Псков, поезда, уходящие в разные стороны, милые девушки, которым он помог вскочить на подножку тронувшегося вагона...
«Это одна из них, одна из них...» Он рванулся вслед за голубым перышком. Он сам не знал, чего хотел. Он расталкивал прохожих, не замечая отдающих ему честь юнкеров. Он видел только то появляющееся, то исчезающее голубое перышко, которое надо было догнать во что бы то ни стало. Он догнал его, когда девушка пересекала Невский против памятника Екатерине и пошла сквером к Александрийскому театру.
«Вот она сейчас скроется в подъезде театра», — с ужасом подумал Игорь и поравнялся с девушкой. Она шла, семеня темно-синими туфельками, плотно прижав локти к талии; сумочка раскачивалась у ее бедра. Девушка казалась очень маленькой, очень хрупкой. Игорь дышал прерывисто... Она услышала за собой его дыхание, испуганно подняв мохнатенькие брови, оглянулась. Он ждал и боялся этой минуты, но, когда глаза его встретили ее удивленный взгляд, ему стало мерзко за свой наглый поступок. Он готов был провалиться сквозь землю и уже подался назад, а губы произносили сами, помимо его воли:
— Умоляю вас... не примите... мы с вами знакомы... Голос звучал хрипло, едва внятно. Нелепые слова
трудно было разобрать. Девушка передернула плечиком, смешливые огоньки побежали по ее большим, глубоко; сидящим карим глазам, уголок строго поджатых губ дрогнул, и тотчас же все ее скуластенькое лицо пунцово зарделось.
— Это я... тот самый... помните? — бормотал Игорь, почему-то сдергивая с головы фуражку, пригнув плечи, как человек, готовый принять заслуженную отповедь. Вы прибежали с подругой на вокзал... в руках ветка сирени... а поезд уже отходил... И я помог вам... Это было на псковском вокзале, в мае, в городе Пскове.
Он улыбнулся жалко и тотчас увидел на лице девушки ответную улыбку. Она его узнала, теперь не было сомнения. Щеки ее все еще горели, но губы раскрылись приветливо и смущенно. Она проговорила, прикрыв ресницами смеющиеся глаза.
— Да... я помню... это было очень мило с вашей стороны. Мы с Таней ужасно испугались, что поезд уйдет...
Они стояли друг против друга под памятником Екатерине, не смея больше встретиться взглядами, не зная, что сказать дальше.
«Сейчас уйду, раскланяюсь и уйду»,— думал Игорь, но не двигался с места, все еще держа в руках фуражку.
— Я вас задерживаю,— наконец пробормотал он.
— Нет... отчего же... Я иду в театральное училище... это тут...— Она неловко махнула назад сумочкой.
— Тогда разрешите... я провожу вас...
У него вязли на языке эти пошлые слова, но он был бессилен придумать что-нибудь другое, не мог распрощаться и отойти. Она засеменила впереди него, ее голубое перышко колебалось на уровне его носа. Его охватила такая острая печаль, точно вот сейчас должно случиться что-то непоправимое. Он не знал, что именно, но твердо знал, что ему нельзя не следовать за этим голубым перышком, что оно неминуемо исчезнет для него навсегда, если он не сделает какого-то чрезвычайного усилия, не скажет чего-то значительного, чего-то, идущего от сердца. Они миновали Александринку, вошли в узкий и гулкий Чернышев переулок. Девушка не оглядывалась, не замедляла шаг, не пыталась заговорить. Внезапно она остановилась у широкой двери большого желтого здания. Игорь снова увидел ее карие глаза под мохнатыми бровями.
— Ну вот, я пришла,— сказала она решительно, видимо не зная, подать или не подавать руки.
— Так скоро...— испуганно пробормотал Игорь и тут только вспомнил, что не назвал себя.— Боже мой! — торопливо заговорил он.— Я забыл представиться... Меня зовут Смоличем, Игорем Никаноровичем... вам все равно, конечно, но мне очень хотелось бы, чтобы вы запомнили мое имя... Игорь Никанорович Смолич... мне это страшно важно... видите ли...
Он окончательно смутился, замолк, чувствуя, что больше не сумеет произнести ни слова.
Девушка смотрела на него еще с большим испугом и удивлением. Если бы он мог наблюдать, он заметил бы, как она взволнована, какая у нее появилась милая беспомощная улыбка, когда она ему ответила:
— Я хорошо помню ваше имя... Вы брат моей подруги Ирины Смолич... Я и с вашим братом знакома, Олегом... Меня зовут Любой Потаниной...
Теперь он взглянул на нее во всю ширь глаз. Так это она, та самая девушка, о которой ему писала Ирина. Боже мой, как же это может быть! Откуда такое чудо?
— Вы — Люба Потанина?
Она улыбнулась смущенно и вместе лукаво
— А вы долго пробудете в Петербурге?
— Я? Долго... Нет, не знаю...
Она кивнула перышком, протянула руку.
— Ну, прощайте...
Он схватил ее маленькие пальцы, помял их в своей похолодевшей ладони, все еще не веря, что пришла пора расстаться, все еще не зная, как сказать самое главное, что обязательно нужно сказать.
Когда он поднял глаза, девушки уже не было. Он рванулся к тяжелой двери и тотчас же отскочил. Несколько смеющихся девушек выбежали ему навстречу.
XII
Игорь полон был встречей с Любой Потаниной.
Он закрывал глаза, он не мог представить себе ее черты. Только голубое перо на шляпе — вот все, что хранила его память. И еще чудесное имя — Любовь!